[533x400]

Бодро, машинально направилась в вечный Эрмитаж, но полюбовавшись змеино-переливающейся очередью по всему дворику и отложив посещение до раннего завтрашнего утра, отправилась гулять по новым местам, новым улицам, новым музеям. Я уже была не чужая: не городу пока, быть может, но в городе по меньшей мере. Не осталось детской радости от узнавания Искаакия или Адмиралтейства, Астории или Казанского, какая еще была в прошлый приезд, а появилось упроченное медлительное созерцание, поиск не только панорамных видов, но и притаенных деталей. По заранее приготовленному списку выбрала Музей истории религии и пошла по Почтамтской улице, мимоходом разглядывая дом, в котором жил Малевич и как-то не по-почтовому притихший Почтамт.

А в самом музее ни одного посетителя, пустая вешалка гардероба и чинящие люстру при входе рабочие. В залах Греции и Египта типично спокойно: как на греческих вазах, так и на египетских табличках застывшие профили, многообразие сосудов для ритуалов, каждое с по-разному вытянувшимся горлышком или распузатистым основанием. В христианских залах неожиданно встречаю картину "Три всадника" Васнецова, из которых наиболее грозен седо-мудрый белесый всадник, и скульптуру Антокольского "Христос перед судом народа" с наивно крепко связанными веревкой руками. Еще там можно найти картину Пукирева "Грозный в молельне", которую я бы переименовала в "Человек в молельне", так царь на ней жизнен и уязвим. В католических залах трогательной близостью и пониманием дыхнуло от манускрипта Индекса запрещенных книг Игнатиаса Лойолы и многочисленных листков с отчетам Тридиентского собора. Несомненно волшебно превращение безразличной тебе вещи в властное внимание после изучения ее контекста и истории, и, например, Лойлоа еще год тому назад затмевался бы для меня именем куда более известного, но менее целостного его современника Лютера.

Впрочем, главной наградой явилась выставка, затерянная в коридорах, мимо служебных помещений, за дверьми которых слышалася машинистский печатный стрекот, с не менее затерянным названием "Неизвестные работы известных художников". Тут школьно известные имена представлены неизвестными работами, иногда этюдами. Тут и Христос Крамского с закатившимися глазами, и милейшие жанровые фигурки купцов с открытыми ртами Соломаткина, и приторно чистенькая семья Александра III втиснутая Макаровым в религиозную картину "Нагорная проповедь", и кустодиевский купец с рукой на отъетом пузе, и какие-то жутковатые, неожиданно новые образы Фармаковского. Можно было найти и Перова, и Айвазовского и прочих наших доказанных гениев. Выставка подкупала своей недоступностью, забытостью, но вместе с тем бережным отношением и дополняющими работами, развешанными в новеньком, чистеньком зале. Это была встреча со старыми знакомыми, про некоторых из которых ты вдруг узнал что-то доселе неочевидно-раскрытое. Когда уходила, рабочие все еще старались поровнее утроить люстру, служа, на мой взгляд, в определенной мере созданию прекрасного.

Через арку Почтамта, поглядывая назад на кусочек скошено-солнечного Исаакия, я, несмотря на светлое и знойное время суток, по-воровски - а скорее по-любопытному - заглядывала в открытые окна, заваленные письмами, где-то журналами; в дворики с хорошими машинами и ярко-выкрашенными назло тенистости качелями; за ограду ремонтируемого мощного здания с советским гербом во лбу. Через Поцелуев мост, пообедав подрастаявшим шоколадом на лавочке у памятника Римскому-Корсакову, я намеренно свернула так, чтобы пройти мимо свежевыкрашенной, сладостно-нарядной синагоги. Зашла в Иссидоровскую церковь с куполами высветлено-зеленого цвета, как трава ночью под светом фар. Она смотрит очень аккуратно и уютно, если бы не пристроенные к ней административные помещения, остандартенно-горизонтальные и выкрашенные в тот же свежий, слишком житейски желтоватый цвет. Не прошла и мимо Никольского собора-красавца. Нарядный, с красивыми насыщенными капителями, но гладко-чистыми колоннами, он заботливо ухожен и даже разгорожен внутри на зоны для туристов и для молящихся.

Продолжая день в том же пешеходном духе, я вновь пошла вдоль набережной, свернув в подворотню с высокими стенами, приставучей кошкой и девушкой с розовой Моторолой, и вышла-таки на Гороховую улицу, потом налево, вместе с уже возвращающимся с работы Питером, через деревянные обходные туннели. В Владимирскую церковь не зашла, торопясь в намеченный для завершения дня музей. Вспомнила про магазинчик, в котором в прошлом году я покупала переходник для своих заморско-английских розеток, и полубегом в жарко-деловой толпе направилась на Литейный проспект. Преодолев рев и надрыв строительных работ, голодно-томительно взглядывая на магазин академической книги, который тоже закроется в шесть, нашла-таки дом 53, для чего свернула в подворотню, очутившись в оазисно-тихом, но не менее солнечно-разгоряченном дворике-садике с искомым музеем-квартирой Анны Ахматовой в Фонтанном доме.

Не относясь к подслеповато-преданным поклонникам творчества Ахматовой, я чувствую к ней неподтачиваемое уважение и ученическое послушание ее мудрости. К тому же есть какая-то торопливая преданность в последних, пятичасовых сеансах музеев, когда вот-вот закроется касса и уже ушла последняя экскурсия. Я все еще выдаю себя за школьницу, за неимением местного студенческого, а добродушная кассирша выдала мне бесплатный студенческий билет со словами: "За студентку сойдешь". С отдаленным узнаванием прошла через прихожую и кухню коммуналки, поприветствовав обсохше-увядший кусок хозяйственного мыла, такой же чугунный чайник, как у нас в деревне и тазы, так похожие на те, в которых бабушка до сих пор варит вишневое варенье. На обоях еще висят рваные куски старых газет, заменивших обои. Где-то уже со второй комнаты нагнала-таки свою экскурсию, по первым же словам с успокоенным довольством убедилась, что экскурсовод из "тех самых" - пропитанных, преданных, неугомонно азартных и импровизирующих. С помощью нее, диктофонных записей бесед с медлительно-вескими монологами самой Ахматовой, раздающихся откуда-то из правого угла, и собственной фантазии воскресал образ поэта, равно как и образ эпохи.

Трудно представить, родилась бы Ахматова как поэт, если бы не те суровые времена, надобность сжигать "негодные" стихи, голодание. Сколько примиренного сарказма в ее фразе про заботливых друзей: "Они приносили мне апельсины и шоколад. Они не понимали, что я просто голодна". Но вместе с тем, а точнее несмотря на это, усердно-прочный деревянный стол, красный абажур, разговоры о Пушкине, самодельные новогодние игрушки на притаенной между окнами елке, дабы не разглядели уже тогда запретный символ ненужные свидетели через морозное окно. Приятное впечатление производит нежеманная открытость музея-квартиры, где при входе в гостиную можно присесть за тот самый страдательный стол, под теплым светом абажура поразглядывать фотографии семьи и родственников в заботливо-самодельном альбоме. Обязательно образа, японские гравюры, привезенные Пуниным, самодельные куклы дель арте. Вы знаете, оказывается она всегда возила с собой Данте,а Гумилев гомеровскую "Иллиаду". Интересно, какая из вечных книг станет со временем такой необходимой для меня?

Можно было увидеть работу Модильяни, подаренную Ахматовой; музею собираются вернуть еще одну найденную работу французского живописца в ближайшее время. Можно посмотреть в стоящее на столике зеркало, в которое смотрелась и она. Можно подойти к окну, у которого Ахматова должна была появляться время от времени на глаза страже, подтверждая свою верность домашнему аресту. Почему же мне, живущей уже совсем в другую эпоху, не кажется это далеким и невозвратимым прошлым? Отчего, несмотря на упорство, чудится, что будут и свои лишения и страдания у сегодняшнего творчества, казалось бы защищенного всеобещанными свободами?.. Пускают и в комнату, где Ахматова сознательно откровенничала с Берлиным, пророчествовала, предвидя грядущий "железный занавес" для страны.
Я люблю ходить по музеям-квартирам, но в силу ли чрезмерной фантазии или просто нервозности, мне часто становится в них душно и дурно от называемой красиво-отпугивающим словом "ауры". Вот и выходя из насыщенно репрессивной квартиры в Фантанном доме, несмотря на впередиидущий, страдальческий и мудрый гений жившего там в свое время поэта, мне надо было отдохнуть на близвечернем солнышке. Детски-чистый скверик Фонтанного дома заботливо подхватил меня и усадил на деревянную белую скамеечку.

Да, кстати, уходя еще заглянула в недавно открывшийся "Американский кабинет Бродского", но так как я к этому моменту не очень знакома с его творчеством и просто пресытилась, то особого впечатления он не произвел. И вот, усевшись на скамеечке в скверике, я ела все тот же шоколад с яблоками и перечисляла в записной альбом впечатления и запахи дня в одну строчку, через запятую. Рядом со мной сидела пожилая женщина, питерская насквозь, при первом же взгляде. Вы уже, наверное, наслышаны, как я люблю знакомиться с милыми, интересными людьми на улице, в автобусе, на лавочке. Я ждала таких интересных встреч и в Петербурге, но никак не ожидала, что первая из них состоится в первый же день, да еще не по моей инициативе. Она заговорила, уточняя, когда закроются ворота садика, заговорили о музее, об Ахматовой, о Петербурге и полетел складный, цепляющийся, необязывающий, искренний разговор. Я не собираюсь раскрывать и точно передавать о чем мы успели поговорит в тот час-полтора (я не следила за улетающим временем, ничуть его не жалея), что мы перечувствовали, что вспомнили, о чем забыли. Но эта беседа коснулась всего: личного, эпохального, повседневного, внепроходящего, вечного, сиюминутного, задевающего. Эта встреча останется в моей памяти (нет, может, не навсегда, я так далеко не загадываю) смесью пожившей мудрости, петербуржности и интеллигентности, а главное - верой в то, что святые люди еще есть, пусть и затерялись и, на первый взгляд, забылись.

Я уходила от нее под череду советов и пожеланий с легкой душой, с отрадой, что
ничего не отдавая, а только обогащаясь, смогла развлечь пожившую старость вторниковым знойным вечером. Возвращалась я через Аничков мост, полюбовавшись на свеже-охристую библиотеку и неуемных, наивно-дурашливых рыбаков. Метро. Дом. Закончился самый наивный, бездумный, интуитивный и верный день моего шестидневного вояжа. Несмотря на сонливость еще долго планировала завтрашние маршруты, любовалась фотографиями дня ускользающего; вновь, спустя год подсматривала в окна моих давних знакомых-курильщиков, бессменно преданно проживающих за шторами дома напротив.

У музея Ахматовой.

[533x400]