На третий день уже значительно ленивее встала и не в семь, как обычно, а в восемь, да и до метро попросилась доехать вместе с дядей на машине. Впрочем, как только подошла к моей родимой кормилице Третьяковке, сразу сбросилась усталость, даже несмотря на серенький мелкий дождик. По-разному можно относиться к инициативе «Лавка мира», но яркие краски, смелые рисунки на веренице деревянных полотен, на мой взгляд, гораздо более украшают Лаврушинский, чем попытки в области современной скульптуры. Под тем самым сереньким дождем пришлось постоять еще минут 15 до открытия. Милая пожилая женщина предлагала встать под свой зонтик, я отказывалась, но взамен рекламировала выставку графики и новый зал Врубеля.
В залах графики гуляла полтора часа, что по сравнению с мне свойственными резкими и короткими визитами, очень долго. Про впечатления можно было бы написать целый очерк, расписывая тонко утонченного Сомова в изобилии, удивительно хваткую копию Серова с Тициана, по-гоевски гротескного И.А. Иванонва с его Гороховым полем, красавицу Гиршман в разных образах, но всюду саму себя, такую верно подхваченную и угаданную бакстовскую Саломею к Уайльду, череду остроумных портретов нашей серебряной художественной элиты, неожиданно воздушную и объемную «Японскую куклу» Кустодиева. Конечно же, главное мое внимание к Врубелю: тут и моя излюбленная акварель разбухше-распустившейся розы в хиленьком стаканчике, и эскиз венецианского панно, и все почти эскизы книжных иллюстраций с грозным Казбичем, хрустальной Тамарой в гробу, востреньким Печориным с дуэльным пистолетом и с соблазняющим дыханием Демоном у кровати Тамары. А когда я уже охватывала последний зал, подошла моя недавняя знакомая, готовая поделиться зонтиком, со своей подругой и поблагодарила, что я посоветовала эту выставку...
Потом сразу же в Инженерный корпус. Башкирский государственный музей – основные ассоциации: Нестеров и Бурлюк. Много русского Нестерова: сухая, измученная трава, молящиеся глаза и руки, а еще бойкий и почти идентичный эскиз к Варфоламею. Контрастнее, ярко и выливающеся красочно смотрится следующий зал с Бурлюком. Тут и спелые натюрморты, и навязчиво расписные башкирские ткани, и купечески-полные обнаженный модели. Выставка скорее всего будет интересна именно тем, кто хочет поглубже Бурлюка и Нестерова, поэтому мне как почитателю последнего была и родна, и мила. Уходя, невольно прошла еще раз по выставке акварелей княгини Ольги, любуясь и отдыхая.
В тот день планировала большие переходы и сразу после Лаврушенского направилась на Трубниковский переулок, что ответвляется от Нового Арбата. Дождика уже почти не было, можно было подольше постоять на Большом Каменном мосту, улавливая пресыщающе-обволакивающий запах краснооктябрьского шоколада. Сначала нырнув не в тот переулок, потом все же нашла филиал Литературного музея с его выставкой о Корнеее Чуковском – «Неистовый Корней». Очередной старинный дом, очередной безлюдный музей, так что даже хранительница включала мне свет в залах один за одним, когда я входила. Богатая смесь писем, книжек, иллюстраций, переводов, черновиков – все здесь говорит о непокорном системе, веселом, искреннем, русском писателе с большим добрым носом. По-наивному милы уверенные бойкие письма ребят писателю с по-детски виртуозными орфографическими ошибками и дельными вопросами типа «мне 8 лет, а вам сколько?» или «как там поживает доктор Айболит? Я вот тоже хочу быть врачом». Тем контрастнее на таком радужном фоне встают репрессии и цензура – грозные провожатые к будущему счастью коммунизма, с которыми не мог сдружиться ни сам Корней, ни его дочь Лидия.
В другом же зале – новые поступления в музей, среди которых самыми забавными выглядят записки Маяковского Лиле Брик. Оригинальный человек светится во всем, возможно невольно, потому вместо обычных «Буду в семь. Скучаю», тут вам и шуточные стишки, и даже аллегоричные карикатурные рисунки в виде преданной собачки с вострой мордочкой.
Чтобы дойти до филиала музея истории Москвы с его выставкой «Москва 1941ого», что на Зубовском бульваре (два шага от метро «Парк культуры»), был совершен самый долгий, почти часовой переход. Он мог бы быть форсированнее, но я шла не торопясь, да еще два раза засиживалась на скрытых в переулочках детских площадках, любуясь маленькой девочкой в панамке, подсказывая сколько времени и почитывая сладостно не торопящийся роман «Обрыв». На выставку вели красные стрелки и растянутые такие же агитационно-карсные полотнища. Возможно, благодаря этому залы не пустовали, а было несколько человек. Мне вновь повезло подслушивать комментарии пусть не очевидца, но человека очень близкого к тому году, в лице бабушки, приведший на выставку своего внука. Экспонатов очень много, все родное, все близкое, от чего-то молчаливо грустно, от чего-то от души весело. Грамотно сказала та самая бабушка: «Было и счастье». Символично, что на вопрос внука зачем снесли гостиницу «Москва», она не нашлась, что ответить. Я вот тоже не знаю зачем.
Несколько больших экранов постоянно крутят документальные кадры празднования Победы. «Какая радость-то, а?» - не удержалась воскликнуть, обращаясь ко мне, сидящая рядом смотрительница. Правда радость, несмотря на многие заковыристые аргументы. Радость такая, что я лично не могла ее передать и объяснить своему историку в колледже. Наша радость, заслуженная, выстраданная, может быть, отчасти животная, а точнее инстинктная.
Честно говоря, далее был план штурмануть Новодевичий, там не так уж и далеко пешком, но не уложилась по времени, так как его уже в 17:15 закрывают. Отложила на следующий заезд, а сама домой, отдыхая на лавочке в Терлецком и как наглый паппараци фотографируя местного голубя.

Инженерный корпус
[600x450]

Сложно ошибиться
[600x450]

Тот самый измученный голубь
[600x450]