"В Оренбурге самое красивое небо, низкое, тяжелое, словно налитое свинцом, красотааа"- любила повторять Лиза, смахивая кудри с огромных анимешных глах. "ни в каких москвах-питерах, такого неба нет" - в подтверждении слов она выпускала струйку белого дыма в нависающий покров. И неважно, что жить она предпочитала в Москве, с упорством провинциалке въевшись в чужую, но быстро ставшей "своею" жизнь. Небо действительно красиво, и свинец в нём свой неповторимый, газзаводовский.

Я иду под этим небом. Не по центру города, не по спальному району, где немедленно хочется удавиться, выйти из девятиэтажки через окно, разбиться об асфальт летовским "благая травка, великий джа, полёт с девятого этажа". Нет, ботинки топчут совсем другую землю, разбитую Камазами и кирзачами. Окраина, трущоба. Чем дальше идешь, тем больше шансов получить в морду, скула горит от предчувствия кулака пропахшевого примой и тюрьмой. Запах последнего, как известно, не выветривается никакими сквозняками, впитывается в кожу как синева наколок. Плечи сами собой втягиваются в туловище, походка становится развязнее, взгляд уходит в режим "чо смотришь, сука". Всё само собой, это гены. Чем дальше идёшь, чем сильнее горит скула, но постепенно по телу разливается спокойствие, которое как дешёвое вино несёт тепло и терпкое чувство уверенности. Это и есть ощущения дома. Ты дома, парень.

Много лет назад, в начале двадцатых в этом районе зародилась одна ветвь моей семьи. Огромная, даже по тем временам, городская семья - восемь человек детей, не считая тех, кто не прожил больше месяца. Моя бабка, была младшей. Она когда-то в детстве и рассказала мне одну историю. Один из её братьев, время стёрло его имя, как-то собрался на танцы. Увеселительная программа была следующая: танцы, мордобой, порой переходящий в поножовщину. Вот чей-то блатарский нож и вонзился в спину моего далёкого предка. Прям промеж лопаток. Ввиду сильного алкогольного опьянения и общего состояния аффекта, 10 сантиметров нержавейке в теле не послужило препятствием для благополучного возвращения домой. Почти через весь город. Пешком. Кровавая биссектриса тянулась за ним словно нить ариадны. Несмотря на дикую потерю крови и довольно серьёзную рану, через несколько дней он уже был жив и здоров и бодро мутузил очередного герой тех далёких дискотек. По иронии сучки-судьбы, умер он через два года от сущей ерунды. Сковырнул прыщ на лице - заражение крови, агония, смерть. Кровь закольцуется кровью.

В семье останется семеро детей. Как та кровь капающая с ножа, они по капле осядут по всему городу, судьба с точностью аптекаря повторит география той дороги. Дети вырастут, вырастут их дети, родятся внуки. Ввиду изначальной разнице в возрасте ( в итоги мой троюрдный племяник окажется вдвое старше меня) все потеряютя по жизни, не пересекаясь даже на свадьбах и похоронах.

Бабка не помнила, как прошли те похороны, её старшего брата, ангела с подрезанными крыльями, чья грязная рабочая рука оказалась смертельней ножа. Она расскажет мне лишь про небо, в тот день низко нависшее над городом. Уже в птичьем предчувствии беды. Про майское небо 41 года…




В колонках играет: Leonard Cohen - Boogie Street

LI 5.09.15