Одним из вечеров… Несколько дней назад… Возвращаясь домой... Улица уже была освещена  только фонарями, зажигаемыми в это время года чуть позже 6 часов. В паре десятков шагов от себя я увидел фигуру человека и, я его еще толком не разглядел и не понял, кого я вижу, но по телу пробежала волна отвращения, самопроизвольно руки сжались в кулаки. Справившись с нахлынувшими эмоциями, я, наконец, разглядел, кого я вижу. Бывший одноклассник.  Он «ушел» (вернее сказать, благоразумно сбежал) из класса, когда мы были в восьмом. Я очень редко встречаю его на своей улице и каждый раз борюсь с секундным отвращением, а потом успокаиваюсь и делаю вид, что я его и не заметил. С того момента, как он покинул класс, в котором я учился, в нем на вид не изменилось практически ничего. Все та же ужасная косолапая походка, сильно торчащие уши, немного перекошенное лицо с большой челюстью, большим носом и маленькие сальные глаза. В тот вечер я, конечно же, не видел всех этих деталей его  внешности, я узнал его по походке. Потом он остановился перед сигаретным киоском, оглянулся по сторонам, как будто чего-то боясь. Купил пачку, быстро спрятал ее в карман и все той же некрасивой, на этот раз спешащей походкой, направился за дома. Я не выдержал и зло про себя усмехнулся, он направился за те дома, куда  еще школьниками мальчишки бегали курить, чтобы их не могли увидеть родители, если вдруг они будут случайно идти по улице в то время, как их чада курят. Нет, я не знаю, может это совпадение, но все это мельтешение, все та же дурацкая, но ссутулено-виноватая, походка, что я не удержался от злых мыслей, что он в его двадцать или больше лет курит тайком. А потом мне, стало противно от моих мыслей, кучу времени мы с ним не общаемся, авось стал нормальным парнем, а не тем, чем он был. Да и вообще жалко его. У него были (а может и есть) определенные психологические отклонения, у него неблагополучная семья с полусумасшедшей бабушкой и такой же мамой. Не факт, что он виноват во всем, но он был таким дерьмом в детстве… А я шел и думал, что он в его нынешние годы ничего не добился, от кого-то я слышал, что он учится в каком-то ужасном техникуме… Но думал я об этом несколько десятков шагов. А потом, сравнил с собой и почувствовал себя порядочной сволочью. Во-первых, я понятия не имею, что это сейчас за человек, чего он добился, как у него складывается жизнь. Как мы любим, возвышать себя над остальными, ничего, по сути, еще не добившись. Мы еще слишком молоды, головы полны воздушных замков и амбициозных планов, о большинстве из которых к тридцати годам люди вспоминают с широкой улыбкой за сосудиком горячительного.

Вот, в принципе, и все, что хотел написать. Что сложно быть человечным, сложно контролировать эмоции и сложно не вешать на других людей лейблы. Любить других людей, я считаю, далеко не обязательно, а вот уважать, уважать стоит, стоит уметь ценить в ненавистном тебе человеке его сильные стороны и уметь учиться не только, когда учат, а еще и самому, через силу, не зависимо от того хочется ли это делать.

Но если кому интересно, что из себя представляло чудо, в детстве дразнимое Глебушкой, милости прошу читать дальше.

Он был ужасно пакостным ребенком, его действия в младших классах можно сравнить с противными детьми американских фильмов, которые размазывают клей, подкладывают кнопки, которые могут вылить банку с водой на рисунок, который ты рисовал не первую неделю. При этом он не был самым сильным или заносчивым. Он был просто сволочным ребенком. За все гадости его немилосердно били, мальчишки по отдельности, девчонки, сбившись в кучку. А он пакостил раз за разом, при этом смеясь противным американским смехом. Не помню ничего особенного из начальных классов. Но первое сентября начала средней школы (5й класс то бишь)  ознаменовалось для  меня неплохой потасовкой с ним. Все дети, как всегда были с красивыми букетами, обернутыми в блестящие упаковки, я, наверное, был с белыми пионами. Очень любил пионы в детстве. А он был с куцым букетиком чего-то дачного, завернутым в белую кулинарную кальку. Калька смотрелась помятой и неэстетичной (вряд ли в пятом классе в моем вокабуляре было слово эстетика))). Я не был злым ребенком, скорее наоборот. Но Глеб – это то, по отношению к чему стирались рамки привычного. И я его позвал по имени и издевательским голосом спросил, зачем он завернул свой «букет» в туалетную бумагу. Типичная его реакция – это сказать какую-нибудь гадость, исковеркать фамилию и так далее в этом роде. Но он без разговоров подошел ко мне и, прилично так, врезал челюсть, не выпуская, при этом свой букетик из левой руки. Я по мелочам размениваться не стал, сунул кому-то букет, и дал в ответ. Букет его упал и в последствии был затоптан. Мы дрались минут десять, до прихода классной руководительницы. Пятый класс это не тот возраст, когда дети начинают разнимать друг друга, и считают, что драки это плохо. Все становятся в кружок и смотрят, и заканчивается драка обычно с приходом взрослого человека. Так я познакомился со своим классным руководителем (до 5го класса классных руководителей у нас в школе не было). После урока мы классом пошли к другому кабинету. Я стоял и о чем-то разговаривал с однокашками, уже забыв о Глебе. Как откуда-то с боку получил сильный удар в лоб. Пока я соображал, что происходит, он успел отвесить еще один удар. Подло. Он подошел со спины, а потом сделал шаг в бок. Снова подрались, хотя, думаю, это мелочи. Он во всем был такой. Он постоянно доводил до истерики девчонок. А после пятого класса, как раз тот глупый возраст, когда мальчики считают бабством защищать девчонок (маленький ублюдок этим пользовался), наверное, в классе шестом, девчонкам это надоело. Вся слабая половина класса договорилась собраться после школы и побить его. Им это удалось, поймали и побили. Он пожаловался своей маме. На следующий день мама пришла в школу, довела до слез всех девочек и раздала им повестки в суд. До суда, насколько я помню, дело не дошло. А пакостный ребенок продолжал пакостить, с возрастом его пакости становились извращенней и обидней. Он по-прежнему не боялся быть побитым парнями, а про девчонок и говорить нечего. В классе шестом в школе появились извращенные подобия зоновских понятий и на Глеба, при первом же удачном случае, было приклеено какое-то клеймо. С ним нельзя было разговаривать, его нельзя было касаться, а то ты мог стать подобным ему. С ним и до этого то никто не общался, но общая ненависть сделала свое дело, и в восьмом классе он ушел. А до этого на собраниях его мать рассказывала остальным родителям, что наш зверский уродский класс, который нужно поместить в диспансер для трудных подростков, обзывает его чадо какой-то «бомбой» (на самом деле это было слово «минёха», дефиницию слова приводить не хочется), что все учителя специально гнобят ее чадо и занижают оценки, а он ходит в школу английского и пишет огромные английские тексты (на уроках английского, насколько помню, Глеб был не в состоянии и пары слов связать). Родители приходили с собрания и каждый раз рассказывали о какой-то сумасшедшой женщине или же точно такой же сумасшедшей бабушке и спрашивали, правда ли мы просто так избиваем несчастного невинного ребенка. Было еще много чего, но все это «давно и неправда». Люди меняются. Я, например, сколько помню, в школе особо комфортно себя не чувствовал. Смешно подумать, я завидовал тем, кого сейчас считаю чем-то ниже плинтуса. Впрочем, это другая история, в главных ролях которой уже не свихнувшаяся семейка Глеба, а смена моих ценностных ориентиров. 

Несмотря на большой последний абзац, я считаю, что каждый достоин шанса, хотя бы до той поры, пока ты не знаешь, кем сейчас этот человек является. Это не значит, что я мог бы сделать шаг навстречу ему, спустя шесть лет. Нет не смог бы, особой широтой души я не отличаюсь, но я в состоянии не ненавидеть  и не презирать его, несмотря на то, что меня иногда срывает и очень хочется это делать просто по привычке. Старые обиды всегда самые крепкие.