«Саломея» О. Уайльда
07-03-2006 16:52
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
«Саломея» О. Уайльда как самое эмоционально наполненное взглядами произведение английской литературы.
В настоящей работе, посвященной изучению мимики и взгляда, как способа характеристики персонажа в художественном тексте, автор хотел бы привести наглядные примеры использования данных невербальных средств, используя цитаты из драмы Оскара Уайльда «Саломея».
«Мы все расточаем свои дни в поисках смысла жизни. Знайте же, этот смысл - в искусстве», - с убежденностью пророка утверждал Оскар Уайльд, глава английских эстетов. Влюбленный в красоту Уайльд болезненно переживал ее исчезновение из современного ему мира. Грубая буржуазная действительность с ее «материальным прогрессом» и торгашеским духом, который подавлял поэтическое воображение и убивал высокие идеалы, вызывала неизменную ненависть и презрение Уайльда. «Империя на глиняных ногах - наш островок»,- так характеризует он викторианскую Англию, нисколько не обманываясь ее внешним благополучием. XIX столетие, век утверждения капитализма, для него - «скучнейший и прозаичнейший из всех веков». Единственное прибежище от одуряющей скуки, пошлости и монотонного однообразия Оскар Уайльд видит в искусстве. Искусство никогда не представлялось ему средством борьбы, но казалось «верной обителью красоты, где всегда много радости и немного забвения, где хотя бы на краткий миг можно позабыть все распри и ужасы мира». Свою жизнь и творчество Оскар Уайльд посвятил исканиям истины и красоты (понятия эти для него равнозначны).
Идеи Вальтера Пейтера ему казались очень привлекательными: Пейтер отвергал этическую основу эстетики. Особенно были ненавистны ему те, кто пытался подчинить искусство интересам морали. «Эстетика выше этики»! - спорил с ними Уайльд. «Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо. Вот и все». В основе отрицания всякой связи между искусством и моралью лежит, прежде всего, отрицание Уайльдом самого принципа нравственности. Свое презрение к общепринятым моральным нормам Уайльд выражает в форме парадоксальных афоризмов. «Милосердие порождает зло... Существование совести есть признак нашего несовершенного развития... самопожертвование - пережиток самоистязания дикарей... Добродетель! Кто знает, что такое добродетель?.. Никто!», «Преступление никогда не бывает вульгарным, но вульгарность - всегда преступление». Начав с освобождения художника от этических норм, с оправдания его индивидуализма, Уайльд приходит к проповеди аморализма.
Эстетика Уайльда антиреалистична по своей сущности. Заявляя, что «искусство ничего не выражает, кроме самого себя», Уайльд встает на позиции «чистого искусства», отказываясь признать его социальные функции. Он яростно защищает принцип бесполезности искусства. Презирая меркантилизм буржуа, во всем руководствующихся правилом полезности, Уайльд категорично заявляет: «Всякое искусство совершенно бесполезно».
Многие идеи Уайльда были ошибочны и даже порочны. Секрет обаяния Уайльда не в них, а в блестящей форме их выражения. Его неожиданные сравнения и искрящиеся парадоксы разрывают нити логических связей, но только читатель начинает осознавать это, как на него обрушивается новый поток вывороченных наизнанку идей.
Уайльд раскрыл трагедию реального противоречия: наслаждение, ставшее самоцелью, порождает не радость, а муки. К этой теме обратился он в одноактной драме «Саломея» (она была запрещена в Англии и поставлена в Париже в 1893 г.). Страсть иудейской царевны, дочери Иродиады, прекрасной Саломеи вступает в трагический поединок с аскетизмом христианского пророка Иоканаана. Все влечет Саломею к нему: его глаза «точно черные дыры, прожженные факелами в тирских коврах», его тело «белое, как лилия луга, который еще никогда не косили», его волосы, в сравнении с которыми «длинные черные ночи, ночи, когда луна не показывается», кажутся белесыми, его рот, «как гранат, разрезанный ножом из слоновой кости». Жажда чувственного наслаждения обостряется тем, что она сознает духовную чистоту и целомудрие пророка: «Он похож на лунный луч, на серебряный лунный луч». Создается впечатление, будто Уайльд пишет новую «Песню Песней», но это трагическая песнь. Саломея полюбила Иоканаана, она не хочет слышать его призывов к отречению, проклятья, срывающиеся с его уст, оскорбляют, но не останавливают ее. «Дай мне поцеловать твой рот, Иоканаан!» - твердит она и идет навстречу своему желанию, не содрогаясь даже перед смертью. Отказываясь плясать ради половины царства Ирода, Саломея пляшет дивный танец семи покрывал, требуя за это голову Иоканаана. Она достигла своего. «А, ты не хотел мне дать поцеловать твой рот, Иоканаан. Хорошо, теперь я поцелую его». Упрекая его, уже мертвого, в том что он, живой, не захотел взглянуть на нее, сна говорит: «Я знаю, ты полюбил бы меня, потому что тайна любви больше, чем тайна смерти. Лишь на любовь надо смотреть». Но любовь Саломеи оказалась губительной не только для того, кого она полюбила. Она сама стала жертвой собственной страсти и погибла, поцеловав мертвые уста. Оскар Уайльд эстетизирует это противоречие, возвеличивает любовь и жажду наслаждения, превращающиеся в свою противоположность, несущие смерть и страдания. В драме «Саломея» отчетливо проявился декадентский характер его творчества.
Все произведение наполнено выразительными взглядами, обращенными к Саломее.
Диалог, происходящий между первым и вторым солдатом
«FIRST SOL The Tetrarch has a sombre aspect.
SECOND SOL Yes; he has a sombre aspect.
FIRST SOL He is looking at something.
SECOND SOL He is looking at some one.»
«Первый солдат. У тетрарха мрачный вид.
Второй солдат. Да, у него мрачный вид.
Первый солдат. Он смотрит на что-то.
Второй солдат. Он смотрит на кого-то».
становится стилистическим средством, таким как framing или ring repetition, авторским приемом, подчеркивающим прикованный взгляд Ирода к падчерице.
Саломея замечает взгляд отчима, человека, по приказу которого был убит ее отец, человека, женившегося на ее матери:
«SALOME I will not stay. I cannot stay. Why does the Tetrarch look at me all the while with his mole’s eyes under his shaking eyelids? It is strange that the husband of my mother looks at me like that. I know not what it means. Of a truth I know it too well.»
«Саломея. Я не останусь там. Я не могу там оставаться. Что он все смотрит на меня, тетрарх, своими глазами крота из-под дрожащих век? Странно, что муж моей матери так на меня смотрит. Я не знаю, что это значит... Впрочем, нет, я это знаю».
Затем принцесса слышит голос пророка, которого так боится Ирод и желает взглянуть на него. То, что она видит, шокирует ее:
«SALOME It is his eyes above all that are terrible. They are like black holes turned by torches in a tapestry of Tyre. They are like the black caverns where the dragons live, the black caverns of Egypt in which the dragons make their lairs. They are like the black lakes troubled by fantastic moons....»
«Саломея. Самое ужасное - это его глаза. Они точно черные дыры, прожженные факелами в тирских коврах. Точно черные пещеры, где живут драконы, черные пещеры Египта, где находят себе пристанище драконы. Точно черные озера, возмущенные призрачными озерами...»
Иоканаан также не индифферентно смотрит на молодую прекрасную девушку, но это совсем не тот взгляд, которого жаждала Саломея:
«IOKANAAN Who is this woman who is looking at me? I will not have her look at me. Wherefore doth she look at me, with her golden eyes, under her gilded eyelids? I know not who she is. I do not desire to know who she is. Bid her begone. It is not to her that I would speak.»
«Иоканаан. Что это за женщина смотрит на меня? Я не хочу, чтобы она смотрела на меня. Что она смотрит на меня своими золотыми глазами под золотыми веками? Я не знаю, кто она. Не хочу знать, кто она. Пусть она уйдет. Не с ней хочу я говорить.»
Этот диалог видит молодой сириец, страстно влюбленный в иудейскую принцессу. Не выдерживая аморальных, полных желания речей Саломеи, он поражает себя мечом.
«HEROD It is strange that the young Syrian has slain himself. I am sorry he has slain himself. I am very sorry. For he was fair to look upon. He was even very fair. He had very langourous eyes. I remember that I saw that he looked languorously at Salome. Truly, I thought he looked too much at her.»
«Ирод. Странно, что молодой сириец убил себя. Мне жаль его. Да, мне очень жаль его. Потому что он был красив. Он был даже очень красив. У него были такие томные глаза. Я вспоминаю, я видел, как томно он смотрел на Саломею; правда, я находил, что он слишком много смотрел на нее».
Больше всех недовольна всеобщим вниманием к Саломее ее собственная мать, Иродиада. Она каждую минуту просит Ирода не смотреть на ее дочь. Она высказывает даже своему пажу, который также как и остальные, не отрываясь, смотрит на Саломею:
«HERODIAS How these men weary me! They are ridiculous! They are altogether ridiculous! [To the Page.] Well! my fan? [The Page gives her the fan.] You have a dreamer’s look. You must not dream. It is only sick people who dream. [She strikes the Page with her fan.]»
«Иродиада. Как они раздражают меня, эти люди! Они глупы, Они совершенно глупы. (К пажу). Ну, а мой веер? (Паж подает ей веер). У тебя такой вид, будто ты мечтаешь. Не надо мечтать. Мечтатели - больные. (Она ударяет пажа веером).»
Драма близится к развязке, Саломея протанцевала для Ирода и потребовала голову отвергшего ее пророка, правитель Иудеи шокирован:
«HEROD No, no, thou wouldst not have that. Thou sayest that but to trouble me, because that I have looked at thee and ceased not this night. It is true, I have looked at thee and ceased not this night. Thy beauty has troubled me. Thy beauty has grievously troubled me, and I have looked at thee overmuch. Nay, but I will look at thee no more. One should not look at anything. Neither at things, nor at people should one look. Only in mirrors is it well to look, for mirrors do but show us masks. Oh!»
«Ирод. Нет, нет, ты этого не хочешь. Ты это говоришь только, чтоб помучить меня, потому что я весь вечер смотрел на тебя. Ну да! Это так. Я смотрел на тебя весь вечер. Твоя красота смутила меня. Твоя красота страшно смутила меня, и я слишком много смотрел на тебя. Но я больше не буду этого делать. Не надо смотреть ни на людей, ни на вещи. Надо смотреть только в зеркала. Потому что зеркала отражают одни лишь маски...»
Он пытается откупиться от падчерицы:
« HEROD I have topazes yellow as are the eyes of tigers, and topazes that are pink as the eyes of a wood-pigeon, and green topazes that are as the eyes of cats. I have opals that burn always, with a flame that is cold as ice, opals that make sad men’s minds, and are afraid of shadows. I have onyxes like the eyeballs of a dead woman.»
«Ирод. У меня есть желтые топазы, как глаза тигров, и розовые топазы, как глаза голубей, и зеленые топазы, как глаза кошек. У меня есть опалы, которые всегда светятся очень холодным пламенем, опалы, которые делают душу печальной и боятся мрака. У меня есть ониксы, подобные зрачкам мертвой женщины.»
Получив, наконец, то, что хотела, Саломея опять говорит о глазах и о взгляде своего возлюбленного:
«SALOME But wherefore dost thou not look at me, Iokanaan? Thine eyes that were so terrible, so full of rage and scorn, are shut now. Wherefore are they shut? Open thine eyes! Lift up thine eyelids, Iokanaan! Wherefore dost thou not look at me? Art thou afraid of me, Iokanaan, that thou wilt not look at me?...»
«Саломея. Но почему ты не смотришь на меня, Иоканаан? Твои глаза, которые были так страшны, которые были полны гнева и презрения, закрыты теперь. Почему они закрыты? Открой глаза свои! Приподними свои веки, Иоканаан. Почему ты не смотришь на меня? Ты боишься меня, Иоканаан, что не смотришь на меня?..»
«SALOME Ah! wherefore didst thou not look at me, Iokanaan? With the cloak of thine hands, and with the cloak of thy blasphemies thou didst hide thy face. Thou didst put upon thine eyes the covering of him who would see his God. Well, thou hast seen thy God, Iokanaan, but me, me, thou didst never see. If thou hadst seen me thou hadst loved me. I saw thee, and I loved thee. Oh, how I loved thee! I love thee yet, Iokanaan. I love only thee....»
«Саломея. А! Почему ты не смотрел на меня, Иоканаан? За твоими руками и за хулениями твоими скрыл ты лицо свое. На глаза свои ты надел повязку, как тот, кто хочет видеть своего Бога. Ну, что же, ты видел своего Бога, Иоканаан, но меня, меня ты никогда не видал. Если бы ты меня увидел, ты полюбил бы меня. Я видела тебя, Иоканаан, и я полюбила тебя! Я еще люблю тебя, Иоканаан. Тебя одного.»
«SALOME Ah! ah! wherefore didst thou not look at me? If thou hadst looked at me thou hadst loved me. Well I know that thou wouldst have loved me, and the mystery of Love is greater than the mystery of Death.»
«Саломея. А! А! Почему ты не посмотрел на меня, Иоканаан? Если бы ты посмотрел, ты полюбил бы меня. Я знаю, ты полюбил бы меня, потому что тайна любви больше, чем тайна смерти. Лишь на любовь надо смотреть.»
Все произведение пропитано единой цепью взглядов, выражающих не столько характер героев, сколько общее настроение произведения, так называемый массовый психоз, одержимость одной единственной самой красивой, но самой порочной девушкой.
Взгляд – как зеркало души, как колодец тайных желаний, темный и холодный, как старый водоем, в котором был заключен Иоканаан, как могила, в которой служители порока похоронили добродетель и нравственность, именно то, чего так добивался Оскар Уайльд, отвергая этику и приводя в эстетический культ абсолютное буйство страстей, любовь, неимоверное количество желаний, отмену запретов, выражая все это бесподобными сравнениями, метафорами, олицетворениями, и, конечно же, используя невербальные средства выражения, такие как мимика и взгляд для передачи характера героев, их взаимоотношений и идеи произведения в целом.
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
«Саломея» О. Уайльда как самое эмоционально наполненное взглядами произведение английской литературы.
В настоящей работе, посвященной изучению мимики и взгляда, как способа характеристики персонажа в художественном тексте, автор хотел бы привести наглядные примеры использования данных невербальных средств, используя цитаты из драмы Оскара Уайльда «Саломея».
«Мы все расточаем свои дни в поисках смысла жизни. Знайте же, этот смысл - в искусстве», - с убежденностью пророка утверждал Оскар Уайльд, глава английских эстетов. Влюбленный в красоту Уайльд болезненно переживал ее исчезновение из современного ему мира. Грубая буржуазная действительность с ее «материальным прогрессом» и торгашеским духом, который подавлял поэтическое воображение и убивал высокие идеалы, вызывала неизменную ненависть и презрение Уайльда. «Империя на глиняных ногах - наш островок»,- так характеризует он викторианскую Англию, нисколько не обманываясь ее внешним благополучием. XIX столетие, век утверждения капитализма, для него - «скучнейший и прозаичнейший из всех веков». Единственное прибежище от одуряющей скуки, пошлости и монотонного однообразия Оскар Уайльд видит в искусстве. Искусство никогда не представлялось ему средством борьбы, но казалось «верной обителью красоты, где всегда много радости и немного забвения, где хотя бы на краткий миг можно позабыть все распри и ужасы мира». Свою жизнь и творчество Оскар Уайльд посвятил исканиям истины и красоты (понятия эти для него равнозначны).
Идеи Вальтера Пейтера ему казались очень привлекательными: Пейтер отвергал этическую основу эстетики. Особенно были ненавистны ему те, кто пытался подчинить искусство интересам морали. «Эстетика выше этики»! - спорил с ними Уайльд. «Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо. Вот и все». В основе отрицания всякой связи между искусством и моралью лежит, прежде всего, отрицание Уайльдом самого принципа нравственности. Свое презрение к общепринятым моральным нормам Уайльд выражает в форме парадоксальных афоризмов. «Милосердие порождает зло... Существование совести есть признак нашего несовершенного развития... самопожертвование - пережиток самоистязания дикарей... Добродетель! Кто знает, что такое добродетель?.. Никто!», «Преступление никогда не бывает вульгарным, но вульгарность - всегда преступление». Начав с освобождения художника от этических норм, с оправдания его индивидуализма, Уайльд приходит к проповеди аморализма.
Эстетика Уайльда антиреалистична по своей сущности. Заявляя, что «искусство ничего не выражает, кроме самого себя», Уайльд встает на позиции «чистого искусства», отказываясь признать его социальные функции. Он яростно защищает принцип бесполезности искусства. Презирая меркантилизм буржуа, во всем руководствующихся правилом полезности, Уайльд категорично заявляет: «Всякое искусство совершенно бесполезно».
Многие идеи Уайльда были ошибочны и даже порочны. Секрет обаяния Уайльда не в них, а в блестящей форме их выражения. Его неожиданные сравнения и искрящиеся парадоксы разрывают нити логических связей, но только читатель начинает осознавать это, как на него обрушивается новый поток вывороченных наизнанку идей.
Уайльд раскрыл трагедию реального противоречия: наслаждение, ставшее самоцелью, порождает не радость, а муки. К этой теме обратился он в одноактной драме «Саломея» (она была запрещена в Англии и поставлена в Париже в 1893 г.). Страсть иудейской царевны, дочери Иродиады, прекрасной Саломеи вступает в трагический поединок с аскетизмом христианского пророка Иоканаана. Все влечет Саломею к нему: его глаза «точно черные дыры, прожженные факелами в тирских коврах», его тело «белое, как лилия луга, который еще никогда не косили», его волосы, в сравнении с которыми «длинные черные ночи, ночи, когда луна не показывается», кажутся белесыми, его рот, «как гранат, разрезанный ножом из слоновой кости». Жажда чувственного наслаждения обостряется тем, что она сознает духовную чистоту и целомудрие пророка: «Он похож на лунный луч, на серебряный лунный луч». Создается впечатление, будто Уайльд пишет новую «Песню Песней», но это трагическая песнь. Саломея полюбила Иоканаана, она не хочет слышать его призывов к отречению, проклятья, срывающиеся с его уст, оскорбляют, но не останавливают ее. «Дай мне поцеловать твой рот, Иоканаан!» - твердит она и идет навстречу своему желанию, не содрогаясь даже перед смертью. Отказываясь плясать ради половины царства Ирода, Саломея пляшет дивный танец семи покрывал, требуя за это голову Иоканаана. Она достигла своего. «А, ты не хотел мне дать поцеловать твой рот, Иоканаан. Хорошо, теперь я поцелую его». Упрекая его, уже мертвого, в том что он, живой, не захотел взглянуть на нее, сна говорит: «Я знаю, ты полюбил бы меня, потому что тайна любви больше, чем тайна смерти. Лишь на любовь надо смотреть». Но любовь Саломеи оказалась губительной не только для того, кого она полюбила. Она сама стала жертвой собственной страсти и погибла, поцеловав мертвые уста. Оскар Уайльд эстетизирует это противоречие, возвеличивает любовь и жажду наслаждения, превращающиеся в свою противоположность, несущие смерть и страдания. В драме «Саломея» отчетливо проявился декадентский характер его творчества.
Все произведение наполнено выразительными взглядами, обращенными к Саломее.
Диалог, происходящий между первым и вторым солдатом
«FIRST SOL The Tetrarch has a sombre aspect.
SECOND SOL Yes; he has a sombre aspect.
FIRST SOL He is looking at something.
SECOND SOL He is looking at some one.»
«Первый солдат. У тетрарха мрачный вид.
Второй солдат. Да, у него мрачный вид.
Первый солдат. Он смотрит на что-то.
Второй солдат. Он смотрит на кого-то».
становится стилистическим средством, таким как framing или ring repetition, авторским приемом, подчеркивающим прикованный взгляд Ирода к падчерице.
Саломея замечает взгляд отчима, человека, по приказу которого был убит ее отец, человека, женившегося на ее матери:
«SALOME I will not stay. I cannot stay. Why does the Tetrarch look at me all the while with his mole’s eyes under his shaking eyelids? It is strange that the husband of my mother looks at me like that. I know not what it means. Of a truth I know it too well.»
«Саломея. Я не останусь там. Я не могу там оставаться. Что он все смотрит на меня, тетрарх, своими глазами крота из-под дрожащих век? Странно, что муж моей матери так на меня смотрит. Я не знаю, что это значит... Впрочем, нет, я это знаю».
Затем принцесса слышит голос пророка, которого так боится Ирод и желает взглянуть на него. То, что она видит, шокирует ее:
«SALOME It is his eyes above all that are terrible. They are like black holes turned by torches in a tapestry of Tyre. They are like the black caverns where the dragons live, the black caverns of Egypt in which the dragons make their lairs. They are like the black lakes troubled by fantastic moons....»
«Саломея. Самое ужасное - это его глаза. Они точно черные дыры, прожженные факелами в тирских коврах. Точно черные пещеры, где живут драконы, черные пещеры Египта, где находят себе пристанище драконы. Точно черные озера, возмущенные призрачными озерами...»
Иоканаан также не индифферентно смотрит на молодую прекрасную девушку, но это совсем не тот взгляд, которого жаждала Саломея:
«IOKANAAN Who is this woman who is looking at me? I will not have her look at me. Wherefore doth she look at me, with her golden eyes, under her gilded eyelids? I know not who she is. I do not desire to know who she is. Bid her begone. It is not to her that I would speak.»
«Иоканаан. Что это за женщина смотрит на меня? Я не хочу, чтобы она смотрела на меня. Что она смотрит на меня своими золотыми глазами под золотыми веками? Я не знаю, кто она. Не хочу знать, кто она. Пусть она уйдет. Не с ней хочу я говорить.»
Этот диалог видит молодой сириец, страстно влюбленный в иудейскую принцессу. Не выдерживая аморальных, полных желания речей Саломеи, он поражает себя мечом.
«HEROD It is strange that the young Syrian has slain himself. I am sorry he has slain himself. I am very sorry. For he was fair to look upon. He was even very fair. He had very langourous eyes. I remember that I saw that he looked languorously at Salome. Truly, I thought he looked too much at her.»
«Ирод. Странно, что молодой сириец убил себя. Мне жаль его. Да, мне очень жаль его. Потому что он был красив. Он был даже очень красив. У него были такие томные глаза. Я вспоминаю, я видел, как томно он смотрел на Саломею; правда, я находил, что он слишком много смотрел на нее».
Больше всех недовольна всеобщим вниманием к Саломее ее собственная мать, Иродиада. Она каждую минуту просит Ирода не смотреть на ее дочь. Она высказывает даже своему пажу, который также как и остальные, не отрываясь, смотрит на Саломею:
«HERODIAS How these men weary me! They are ridiculous! They are altogether ridiculous! [To the Page.] Well! my fan? [The Page gives her the fan.] You have a dreamer’s look. You must not dream. It is only sick people who dream. [She strikes the Page with her fan.]»
«Иродиада. Как они раздражают меня, эти люди! Они глупы, Они совершенно глупы. (К пажу). Ну, а мой веер? (Паж подает ей веер). У тебя такой вид, будто ты мечтаешь. Не надо мечтать. Мечтатели - больные. (Она ударяет пажа веером).»
Драма близится к развязке, Саломея протанцевала для Ирода и потребовала голову отвергшего ее пророка, правитель Иудеи шокирован:
«HEROD No, no, thou wouldst not have that. Thou sayest that but to trouble me, because that I have looked at thee and ceased not this night. It is true, I have looked at thee and ceased not this night. Thy beauty has troubled me. Thy beauty has grievously troubled me, and I have looked at thee overmuch. Nay, but I will look at thee no more. One should not look at anything. Neither at things, nor at people should one look. Only in mirrors is it well to look, for mirrors do but show us masks. Oh!»
«Ирод. Нет, нет, ты этого не хочешь. Ты это говоришь только, чтоб помучить меня, потому что я весь вечер смотрел на тебя. Ну да! Это так. Я смотрел на тебя весь вечер. Твоя красота смутила меня. Твоя красота страшно смутила меня, и я слишком много смотрел на тебя. Но я больше не буду этого делать. Не надо смотреть ни на людей, ни на вещи. Надо смотреть только в зеркала. Потому что зеркала отражают одни лишь маски...»
Он пытается откупиться от падчерицы:
« HEROD I have topazes yellow as are the eyes of tigers, and topazes that are pink as the eyes of a wood-pigeon, and green topazes that are as the eyes of cats. I have opals that burn always, with a flame that is cold as ice, opals that make sad men’s minds, and are afraid of shadows. I have onyxes like the eyeballs of a dead woman.»
«Ирод. У меня есть желтые топазы, как глаза тигров, и розовые топазы, как глаза голубей, и зеленые топазы, как глаза кошек. У меня есть опалы, которые всегда светятся очень холодным пламенем, опалы, которые делают душу печальной и боятся мрака. У меня есть ониксы, подобные зрачкам мертвой женщины.»
Получив, наконец, то, что хотела, Саломея опять говорит о глазах и о взгляде своего возлюбленного:
«SALOME But wherefore dost thou not look at me, Iokanaan? Thine eyes that were so terrible, so full of rage and scorn, are shut now. Wherefore are they shut? Open thine eyes! Lift up thine eyelids, Iokanaan! Wherefore dost thou not look at me? Art thou afraid of me, Iokanaan, that thou wilt not look at me?...»
«Саломея. Но почему ты не смотришь на меня, Иоканаан? Твои глаза, которые были так страшны, которые были полны гнева и презрения, закрыты теперь. Почему они закрыты? Открой глаза свои! Приподними свои веки, Иоканаан. Почему ты не смотришь на меня? Ты боишься меня, Иоканаан, что не смотришь на меня?..»
«SALOME Ah! wherefore didst thou not look at me, Iokanaan? With the cloak of thine hands, and with the cloak of thy blasphemies thou didst hide thy face. Thou didst put upon thine eyes the covering of him who would see his God. Well, thou hast seen thy God, Iokanaan, but me, me, thou didst never see. If thou hadst seen me thou hadst loved me. I saw thee, and I loved thee. Oh, how I loved thee! I love thee yet, Iokanaan. I love only thee....»
«Саломея. А! Почему ты не смотрел на меня, Иоканаан? За твоими руками и за хулениями твоими скрыл ты лицо свое. На глаза свои ты надел повязку, как тот, кто хочет видеть своего Бога. Ну, что же, ты видел своего Бога, Иоканаан, но меня, меня ты никогда не видал. Если бы ты меня увидел, ты полюбил бы меня. Я видела тебя, Иоканаан, и я полюбила тебя! Я еще люблю тебя, Иоканаан. Тебя одного.»
«SALOME Ah! ah! wherefore didst thou not look at me? If thou hadst looked at me thou hadst loved me. Well I know that thou wouldst have loved me, and the mystery of Love is greater than the mystery of Death.»
«Саломея. А! А! Почему ты не посмотрел на меня, Иоканаан? Если бы ты посмотрел, ты полюбил бы меня. Я знаю, ты полюбил бы меня, потому что тайна любви больше, чем тайна смерти. Лишь на любовь надо смотреть.»
Все произведение пропитано единой цепью взглядов, выражающих не столько характер героев, сколько общее настроение произведения, так называемый массовый психоз, одержимость одной единственной самой красивой, но самой порочной девушкой.
Взгляд – как зеркало души, как колодец тайных желаний, темный и холодный, как старый водоем, в котором был заключен Иоканаан, как могила, в которой служители порока похоронили добродетель и нравственность, именно то, чего так добивался Оскар Уайльд, отвергая этику и приводя в эстетический культ абсолютное буйство страстей, любовь, неимоверное количество желаний, отмену запретов, выражая все это бесподобными сравнениями, метафорами, олицетворениями, и, конечно же, используя невербальные средства выражения, такие как мимика и взгляд для передачи характера героев, их взаимоотношений и идеи произведения в целом.
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник «Саломея» О. Уайльда | Her_Infernal_Magesty - Дневник Her_Infernal_Magesty |
Лента друзей Her_Infernal_Magesty
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»