Я курю и ем. Курю и ем. И больше ничего не делаю. Будь я платёжеспособен, меня записали бы толстые нездоровые ряды идеальных потребителей.

Добровольственная армия и мореплавательная флотилия не идут у меня из головы. Дед мой высказался афоризмом в том духе, что "мужик, не побывший солдатом, - это не мужик, а полбабы". Я разгадываю.

     Я ему говорил: повышай. Я прямо-таки чувствовал, что нужно повысить. А он смотрел на меня, смотрел, и в конце концов понизил. И проиграл.

     Я знаю, что почём в этом мире. Всё очень дорого.

     Я посмотрел фильм про число 23. Кино о том, что это число убивает, ломает судьбы, управляет жизнью человека. Посмотрел и принялся считать.

     Мне двадцать лет, и на следующий день рождения я стану трижды первоклассником. 2 и 3. Или вот так: на моей тельняшке 37 синих полосок. 3+7 = 10. 10+7+3 = 20. К этому остаётся прибавить количество складываемых чисел  и получим 20+3 = 23. Двадцать три. Повсюду это число. Ещё один вопиющий случай: в моей книгораспространённой группе 30 человек. Представлены люди двух полов. 30+2 = 23 наоборот!! Примеры бесконечны и безначальны.

     Столетием ранее один талантливый юродивый вёл подобные расчёты, связанные, в частности, с числом 317. Это всё, конечно, чушь. Вот двадцать три совсем другое дело. Я боюсь этого числа. Я его недолюбливаю. Я завтра о нём забуду. Завтра, когда я в понедельник двадцать первого числа прогуляю две пары.

    Маленькая чёрная мошь сидит на большом белом пальто. Она не больше среднестатистической моши, но внимание к себе привлекает немалое. Любая незначительность, диссонирующая с общим фоном, превращается в нечто большее, пусть даже только на первый взгляд.

    Если вдуматься, известная поговорка "рыба без головы" не так проста, как кажется на первый невнимательный взгляд. Нет, есть, есть здесь важные аспекторы и маленькие, но весомые детальяшки! Взять хотя бы слово "рыба" и обратить внимание на буковку "Ы", символизирующую топор на плахе; или буквенцию "А", начертанием своим будто зовущую попить чаю тёплым весенним вечеромитом.

    Окидывая взором всё, что окидывается, я прихожу к выводу, что один глаз у меня зорче другого.

    Лучше не держаться за еловые ветки, когда падаешь.

    Похмельное утро - это время, когда хочется говорить высокие всеобъемлющие вещи, а вылетают одни ругательства.

    Когда у тебя появляется женщина, начинаешь опаздывать всюду, даже к самой этой женщине.

     Играю я в группе. Называется "Забыл". Я гитарист, и неплохой. Помимо меня - клавишник-певец, басистка и Антон Павлович Жох на барабанах. Мы отрепетировали несколько песен и руки наши страсть как хотят поиграть публично. Поэтому мы участвуем в фестивале студенческой пляски. Во вторник 25 марта нас будут прослушивать в клубе Релакс, что на Пролетарской, в 17-00. Наверное, будт там и зрители. Будем там и мы.

     Я самолюбуюсь тем меньше, чем больше нахожу в себе положительных качеств. Как низко я пал! Самокритика разлагает человека и делает его наружность какой-то расхлябанной.

    Дома  бывают высокие и невысокие. И высота их ничего не говорит нам ни о масштабе личности архитектора, ни о его таланте.

     И вот ещё. Не надо менять в словах буквы и резать сами слова. Лучше разменивать деньги и подстригаться.

    Думаю, современный авангард должен быть авангардом скрытым, без выпедрёжа и эпатажа. Сегодня трудно добиться Эффекта, этого идола авангарда вообще и искусства в частности, просто сняв штаны или назвав представителей так называемой элиты напыщенными мудаками. Это не удивляет, скорее, клонит в сон. Повторять, несколько модифицируя, приёмы старых подрывателей спокойствия - значит предавать самую идею авангарда. Можно взять некую мысль, к примеру, кубофутуристскую идею Сдвига, положить её в карман, прикрыть платочком, в который завёрнут вчерашний пряник, и таким образом прогуливаться по асфальтовым лужайкам.

    Друг мой, ты покидаешь меня. О, сколько мы пережили вместе! Мы были там, где кончается горизонт и где звери и птицы диковинны и наивны. Ты был верным спутником в моих исканиях, в моих путешествиях отсюда, сюда и обратно. Где бы ни проснулся я, ты всегда был под боком, храня то ценное, что имею я: знания чужие и мои собственные, пищу, напитки. Ты незаменим, но я тебя заменю. Ты старый, ты не радуешь глаз смотрящих, ты не соответствуешь их мелкому, невыразительному представлению о прекрасном. Ты вызывающ, и мало кто может справиться с твоим непримиримым вызовом. Я оставляю тебя, помня каждое мгновение нашей нежной лямочной связи.

     Литература отличается от журналистики тем, что писатель творит жизнь, а журналист лишь описывает, причём в самых безыскусных выражениях.

     А ведь нос, если подумать, - наиболее скрытный орган лицевого четырёхединства "глаз - другой глаз - нос - рот". Если прочие органы не только собирают информацию, но и отдают её вовне, то наш герой почти неинформативен. И правда, глаз, равно как и другой глаз, может поведать нам всё, что относится к человеку: от содержания и качества недавно прошедшего обеда до того, зачем этот человек, собственно, живёт. Рот - тот вообще ужасающее средство передачи информации, особенно у людей невоздержанных. Случаются такие индивиды, которых не остановишь, у них слова изо рта так и льются, так и сыплются! Таким я бы врезал молнии с надёжным замочком, а ключи хранил бы у себя. Да ещё и руки бы связывал, чтобы не ветрили. А вот нос умеет разве что недовольно сопеть или болезненно всхлипывать. Нос - это секрет, это тайна, к нему не подступишься. Стоило бы написать про уши, но они, к несчастью, не относятся к лицевому четырёхединству, потому как располагаются посередине между фасадной частью (так называемым лицом) и оставшейся частью головы. Про уши можно почитать в специальной литературе.

     Я с моей раскрасавицей обрастаю новыми подробностями. (Речь идёт о новой гитаре, недогадливые вы люди). У меня теперь всё фирменное - гитара, ремень, шнур, комбичище, медиаторы, про носки я и не говорю. Я и сам фирменный, только толстоватый в данный исторический период - быть мне блюзменом-негром из предшествующих эпох. "Фирменность", конечно, дело вкуса, но если последнего у кого-то нет, нечего тут разводить пустословия. Когда всё переливается и сверкает в лучах прожекторов, поневоле заиграешь блестяще. Плавно и абсолютно незаметно и, в некотором роде, естественно и натурально перехожу к красивой концовке. Пусть новый ремень и скрипит о гитару, как петля повешенного, зато сама гитара поёт завораживающе, как птички, рассевшиеся на ветвях деревьев неподалёку от места казни.

     Ну вот и записная книжка моя порвалась. Я пытался держать листки, чтоб не разлетелись, а записанные мысли и даже иногда озарения просачивались сквозь пальцы и капали на пол. Пролитые мысли не соберёшь, это всем известно ещё со школы. Придётся забыть про старое и заняться придумыванием того же старого, только поновее. В этом мне поможет главное орудие всех обновителей.