Окончание. Начало - часть 1, часть 2, часть 3.
Сегодня вечером вместе с другом я посетил господина Х., человека, очень известного в городе Миллерово.
Разговор начинается с обсуждения военных событий. Наш собеседник, профессор, дает сдержанную оценку немецкой освободительной кампании. Совсем не упоминая о большевизме, он вместе с тем открыто говорит о новыx запросах русского народа, который, по его мнению, уже вполне созрел для свободы мысли и свободной жизни.
— А какие у Вас прогнозы о дальнейшем ходе войны?
Он не считает, что России приходит конец. Полагает, что перед немцами стоят еще крайне тяжелые задачи. Большевики вовсе не переживают кризис, ни военный, ни политический; кроме того, советская пропаганда, конечно, не допустит внутреннего краха.
— А что с религиозным вопросом?
Свой ответ профессор начал с признания: оказывается, он еще и священник. Когда его лишили возможности священнодействовать, он, следуя семейной традиции, сразу же принялся за изучение медицины и впоследствии дослужился до первых постов в системе государственного здравоохранения. В последние предвоенные годы он занимал важный пост в городе К. Война забросила его в Миллерово, где он зарабатывает на жизнь частной медицинской практикой. Вопросами религии он всегда интересовался особенно глубоко, надеясь со временем вернуться к своему служению в Церкви.
— Не кажется ли Вам, что этот день пришел?
Он отвечает утвердительно, но, как мы замечаем, не без внутренних колебаний. Да и сам факт, что он до сих пор не обнаружил своего священства перед оккупационными властями, свидетельствует о том, что, по его мнению, обстановка к этому пока не располагает.
Профессор разделяет тревогу о судьбе Церкви в России, столь распространенную на Западе, но смотрит в ее будущее с оптимизмом. Попытка большевиков дехристианизировать массы имеет исторические прецеденты: подобные попытки уже предпринимались другими правительствами в Европе, например, во время французской революции; и, несомненно, итог будет таким же.
Он не думает, что нынешние большевистские вожди способны к искренней эволюции с возвращением к традициям. Но это не важно. Важно, чтобы в России жило и, более того, всё возрастало чувство Бога.
— А как Вам кажется, возвращение России к христианству и возрождение русской Церкви может пройти легко?
Здесь нужно различать разные моменты: возвращение массы к
Немецкое радио продолжает нас оглушать. Вот бы Италию послушать!.. Но нет.
А это можно пропускать мимо ушей. Сталинград — как мы уже знаем — большой блеф, а Германия — чудовищная машина: нагромождение стали, в котором дух задыхается!
В атмосфере скапливаётся все более глубокое чувство недоверия к немецкой пропаганде: русские не только не уступают под Сталинградом, но угрожают разжечь пожар сразу на нескольких направлениях... я с возрастающим раздражением вспоминаю фразу того немецкого офицера, что гостил у нас несколько дней назад: «Alles gute ist Instinkt» (Все хорошее — от инстинкта). Почему мы тоже должны нести на себе горькое бремя этой кровавой морали?
Раньше закрадывались какие-то подозрения, копошились внутри какие-то сомнения, — теперь мы уверены: союзники стали нам врагами; а враги, теперь, когда мы можем видеть их вблизи, внушают нам меньший страх, чем они.
Бойцы дальнобойного орудия младшего лейтенанта Снегирева И. ведут огонь с левого берега Волги. 1943 г. Место съемки: Сталинград. Автор съемки: Зельма Георгий Анатольевич. РГАКФД , ед. хр. 0-344726
. . .
Господь мой, что за безумные перипетии историями народов!
С недавних пор перед нами встает и другой пугающий вопрос: правда ли, что на Востоке все без перемен?
День за днем, с болью, с удивлением, с трудом нам приходилось низвергать старые пропагандистские идеи, которые больше не работают.
Но мы уже прозреваем иной лик.
В коммунизме еще трепещет душа старой России: мука Тараса Бульбы, волжских казаков, униженных и оскорбленных Достоевского. Человек здесь ощутил хрупкость человеческой природы и возмечтал об апокалиптическом избавительном искуплении. В других странах потребность в искуплении — предчувствие величественнейших минут, или вера, или просто стимул к развитию; в России, очевидно, это было неутолимое тревожное ожидание, мука народа.
Жертвы не в счет: купания в кровавых банях мученичества (какая боль, как подумаю о крови Христовой!), принесение в жертву целых поколений, всесожжение жизни — все это ничто, лишь бы пришло то самое избавление.
Только такое видение русской души позволяет хоть что-то понять в нынешней революции. И пришел день, когда народ перестал слышать Его голос и стал искать себе иного бога.
...Новая философия нанесла удар... по трем основным точкам в человеке — заменив индивидуальную судьбу коллективной, веру в Бога — верой в человека, душу
Передовая перемещается на Восток. Русские как будто разгромлены. Война заканчивается? Интересно, почему мы стали такими скептиками? Я замечаю, что надежд у меня уже никаких нет.
Фронт движется к Волге...
Кроме того, в нас все крепче убеждение, более того — мучительная уверенность, что справедливость нельзя вершить несправедливостью.
Мы, итальянцы, в 5 тыс. километрах от родины, приобщаемся к кровавой жертве, которая приносится в степи, где отвергаемый Бог творит Свое правосудие. Русские искупают свои отречения, немцы — свои, а мы — свои.
Представители немецкой комендатуры делают сообщение о введении нового порядка. Год съемки не установлен. Место съемки: не установлено. Автор съемки: не установлен. РГАКФД , оп.3 №261 сн.172
. . .
Повсюду вокруг дома в руинах и ямы, вырытые бомбами; подальше — взорванный мост; на пригорке — траншеи для пулеметов. Есть тут и могила советского комиссара: двое мальчишек говорят, что его убил итальянский самолет.
Мы жадно всматриваемся во все в поисках нити, которая помогла бы нам раскрыть тайну. Действительно ли эти местные полностью заблуждаются? А правда — исключительно на нашей стороне?
И эта земля: пробудится ли она вновь? И что создало эту пустоту вокруг нас, наше оружие или воля врага? Моя душа глубоко страдает: отчасти потому, что отважилась поставить перед собой этот вопрос...
. . .
Меня пугает человек XX века. Не тот, которого я вижу страдающим на улицах этой страшной, кровоточащей Голгофы, но тот, что верховодит, тот, что хочет диктовать закон...
Два самых характерных типа, по-моему, — немец и русский. Один уничтожает мир вне себя, других; другой уничтожает мир внутри себя, свое «я». И все же, наверно, нравственнее русский, потому что он принижает себя ради братства, в то время как немец истребляет других, чтобы возвыситься.
Немец внушает нам страх: он смотрит на мир, движимый инстинктом ненависти. Он создает бога себе по нраву и обращается с ближним, как с рабом. Жизнь — оргия чувственности; история — продукт диких инстинктов. Неощутимо он стал глухим к самым человечным проявлениям природы, окаменел до неумения растрогаться, расчеловечился до того, что счел себя скотом.
Русский же, если он и в самом деле таков, каким показался нам во время этих первых встреч, подвигает нас к состраданию.
Это человек, который отчаянно боролся за спасение хотя бы части того, что западный индивидуализм хотел уничтожить. Подобно Достоевскому на улицах Петербурга, он
C "днями Сурка" и днем рождения близкого мне человека, совершенно забыл еще об одной памятной дате. О 67-летней годовщине освобождения Сталинграда.
Этим постом начинаю серию публикаций выборочных мест из дневника участника Сталинградской битвы итальянского капеллана Альдо Дель Монте (1942–1943 гг.)
Группа немецких пехотинцев во время атаки. 1942 г. Место съемки: Р-н Сталинграда. Автор съемки: не установлен. РГАКФД , оп. 2, № 134, сн. 9
Приказ выгружаться!
С глубоким волнением всматриваюсь я в эту землю: она не такая, как та, что мы видели до сих пор. Это — Россия, это — конечный пункт нашего путешествия; и это станция, которой завершается наш долгий путь.
Будто дверь захлопнулась у нас за спиной с глухим стуком.
Я чувствую настоятельную потребность склониться до земли и поцеловать ее. Но потом решаю, что здесь это было бы проявлением слабости: все сурово, все черство, все сухо. Я тоже должен быть таким.
Обстановка нервная. Души на взводе. Усталость ли, тревожность или первое знакомство с тем, что нас ожидает, привели всех в состояние атонии.
Собираю людей у последнего вагона.
— Ребята, с этого момента мы — в полосе войны; мы живем по законам войны, в атмосфере войны. С этого момента у нас есть одно — долг, и мы исполним его образцово. Будем помнить, что наше присутствие на этой земле наполнено особым смыслом. Краем глаза замечаю буквы на вагоне: кто-то из солдат, выйдя из поезда, написал мелом свой привет Италии: «Мама, прощай, я не вернусь!»
Думаю, таков общий настрой: нужно немного встряхнуть души, оторвать их от этих первых впечатлений.
Немецкие солдаты празднуют преждевременную победу. 1942 г. Место съемки: Р-н Сталинграда. Автор съемки: не установлен.
РГВА , ф.4п, оп. 21-н, д. 22, л. 4 (фото 1)
. . .
Всего только несколько дней назад здесь еще шли бои: пушки ухают километрах в тридцати.
На дорогах заметно движение, свойственное ближайшему тылу. Немецкие машины на полном ходу, бесконечные автоколонны с бронетехникой и боеприпасами...
Невольно начинаешь думать о засасывающем нас водовороте.
И кто знает, когда он остановится. Меня посещает нехорошая мысль о хрупкости индивида: «Что такое человек рядом с этой лавиной машин? И что такое я, священник, посреди этого обезумевшего мира? Как может мой голос одолеть моторы или мрачность этой пыли, или черствость этой механизированной жизни?"
Непреодолимое желание остановиться на секунду, забраться в придорожную канаву, закрыть глаза и уши, а потом думать, думать... О домашних, о друзьях, о