Глупой майской синевой вечера ночь наступает на весну, беспощадно атакуя все. И все словно давно отошло ко сну – замерло, глупо притворившись… Словно кто-то поверит, и уйдет удовлетворенный своими иллюзиями. А если не поверит, то грозно посмотрит, и может даже накажет…
И в этих притворствах все так неуместно расслабляется, что уже даже забывает о своей игре и попросту усыпает. Куда же оно усыпает? А как же день? Вы же так радостно встречали этот день! Еще сегодня вы улыбались первым лучам рассвета, целовали холодную воду утра, выкрикивали (или нашептывали?) «С добрым утром!»…
А теперь вы так просто дадите уйти в никуда этому дню?! Вы позволите ему закончиться? Просто умереть? Как же так? Да не спите же вы!!!
День грустно улыбается мне…
«Зачем грустишь о уходящем?»
«А разве тебе не грустно уходить?»
«Но моя грусть лишь моя. И я сам буду грустить мою грусть ухода… Тебе не дарено этой грусти…»
«Но ты уйдешь, и тебя у меня больше не будет…»
«После ночи придет новый день, и он подарит тебе ровно столько, сколько ты сможешь у него взять…»
Слабостью и бессилием наваливается ночь, ревниво глядя на еще не ушедший день…
Она требует забыть о нем, не возвращаться, а он стоит и грустно улыбается.
«ТЫ был мой лучший день!»
«Да нет же! Пойми, лучший – он будет, но никогда не бывает, чтоб он был.»
Ничего не понять… заканчивающийся день всегда выражается сумбурно и как-то сбивчиво. Или я слушаю его уставше и неумело…
Прости меня, день, я уже усыпаю…
Не в силах противиться сладости ночи.
Да не проси прощения. Прощай…
Я ведь ушел уже. И меня не осталось здесь вовсе.
Так я лежал на краю дня, раскинув руки в бессилии сна.
Завтра никогда не наступит. Есть лишь сегодняшний день. И он самый лучший. И за него можно бороться, за него можно жить. Самый лучший день сегодня, и он врет что лучший будет…
Так я улыбался, лежа на краю дня, забывая его…
(С) Данко
Я смеялся, стоя на краю земли.
Я улыбался ветру.
Я говорил с небом.
Небо сказало мне, что я одинок.
О Небо! Посмотри! У меня столько друзей! Столько любящих и любимых вокруг меня.
Ну как я могу быть одиноким?!
Небо смеялось надо мной.
Как же… Друзья. Любовь.
Но разве скажешь ты друзьям, что говоришь со мной? Ты лишь с собой обо мне говоришь.
И пишешь жизнью по земле,… Судьбою по ветру. Мне, себе, но не им…
Одинок.
О ди… нок.
Один… окъ.
И разразилось громом.
Я живу свое счастье один. И только небо делит со мною мои победы. Лишь оно понимает.
Я шел по ветру исканий. Я искал то себя, то ответы. Не ведая, что ответы лишь во мне, а я лишь в своих ответах.
Я служил солнцу страстей. Не зная, что все есть страсть и ничего без страсти. В каждом ударе каждого сердца, в каждом движении крылышка мотылька… Плена и покровительства страсти нет. Страсть во всем. Это есть жизнь.
Я молился морю покоя. Не представляя, что покоя нет. Мы выдумали себе этого полунемого идола, говорящего лишь грезами мертвых. Все движется и стремится, и нет покоя не в мире, не вне его.
Я боялся крови болей. Не догадываясь о тщетности страха своего. Боль есть ответ. Кровь есть сок тела. Прикасаясь к чувствующему, я получаю ответ – боль его. Когда чувствующий выпускает земле свою кровь – то выпускает с нею сок тела своего, не способного выжить этот ответ.
И вот я стою на краю неба.
И смеюсь.
Смеюсь вместе с ним.
Одинок.
Одиноко.
Мы вместе одиноки.
Мы вместе?
Да нет же! Мы одиноки.
Нам не с кем делить свою жизнь, да и она слишком мала, чтоб ее делить с кем-то.
Небо, ты одиноко.
Нет! Как ты все-таки мал, человек… Мне не нужно с кем-то делить. Мне не нужно кому-то болеть, или кого-то гореть. Мне
Когда закончатся все смыслы.
Когда раздумаем все мысли.
Когда закончишься ты…
Никто из нас не взгрустнет, никто не заплачет.
Просто закончимся мы.
Буду я, будешь ты, но не Мы.
Ты пойдешь по лету, небрежно
Наступая на траву и цветы,
Не боясь их убить.
Я не посмотрю тебе вслед.
Просто нас больше нет.
Я улыбнусь своему обезтвоенному дому.
В нем совсем нет тебя.
Он заполнен лишь мной.
Я оторву шторы, освобожу окна от их
Бессмысленного запыленного плена.
И в комнату ворвется свет.
Он радостно засмеется, защекочет углы,
И пространства станет неизмеримо много.
Я впущу в свой дом воздух.
И с ним непрошено придет грусть.
Я теперь всемогущ.
Никто ни за что не осудит.
Никто ничего не скажет в ответ
На любое движение моей воли.
Я могу делать с собой все.
С собой…
А с другими?
Нет.
Других у меня нет.
И у других нет меня.
А вообще, я есть?
Или меня нет совсем?
Есть?
Я?
Где?
Кто?
С
Уставшим мотыльком рука едва порхает над клавиатурой. Я задыхаюсь в собственном вдохновении, так и не сумев реализовать его. Жадно глотаю молниеносно исчезающее время рабочего дня и пытаюсь сфокусировать свой уже ни на что не способный взгляд. Мое сознание дремлет, и работа идет сама собой, рефлекторно… пальцы делают привычные движение, мозг вяло решает давно приевшиеся задачи. И где-то в укромном уголке моего давно черно-белого сознания маячит яркий образ. Чье оно творение никто не знает, но право же оно прекрасно. Где-то в снежной пустыни моей усталости и будничности живет тот, кого я никогда не позвала бы… к кому я никогда не пришла бы. И все-таки так важно каждое утро просыпаться на этом плече и каждый вечер целовать эти губы. Так необходимо слышать это дыхания, просыпаясь осенней холодной ночью... а утром сделать кофе и тихонько пожелать удачного дня… И с каждым нежным взглядом, каждым поцелуем, с каждым вдохом яркая сущность внутри моей души становится все более оформленной… и как-то так страшно признаться себе в этом… и как-то так нельзя сказать об этом ему… и понимаешь, что скоро что-то изменится, что пролетит ураган времени, и сотрет что-то важное… что важное он даст взамен? Я даже не представляю, что с нами будет через минуту… но знаю точно, чего я хочу сейчас. Просто прилечь на твое теплое сильное плече и немного отдохнуть. Просто быть с тобой. Остановить время хотя бы на миг… посмотреть тебе в глаза и в них остаться. Ты только скажи, и я останусь.
- Рай переполнен, - хрипло сказал он.
- Рай переполнен, - сказал спокойно старик.
- Рай переполнен, - сказал он так, словно теперь я развернусь и пойду назад.
- Старик, не дури, - кричу ему я.
Это я богу говорю. Богу. Просто прошу его пустить в рай…
Мы сидели с ним в кабаке и тихо говорили о жизни и не только. Да в общем как-то все меньше о жизни и все больше не только. И мне как-то становилось веселее и пьянее, а ему не становилось. Просто похоже, что он за свою то вечность столько выпил и столько всего перепробовал, что ему уже ни одно пиво не становилось чем-то… да и все остальное тоже. Все как-то он не менялся. Ни настроение, ни взгляд. Он был просто он. Как всегда. И уже казалось, что таким он был всегда, хоть я то его не знал всегда. Я не мог его всегда знать хотя бы потому что я не был всегда.
- Рай переполнен, - угрюмо сказал он. – Ты знаешь, оказалось, что он совсем переполнен. Туда не поместится ни один праведник…
Он это так сказал, словно это ученный в белом помятом халате пару часов потратил на эксперимент и результат был легко предсказуем. Но он не пытался предсказать, потому что намного приятнее поэкспериментировать.
- туда не поместится больше ни один праведник, - сухо так сказал бог. Ну как будто подумаешь, ну ничего не поделаешь… ладно, поищу себе другой рай.
- Да все очень просто. Когда был конец света, то все праведники одновременно вдруг попали в рай, который оказался не настолько большим, чтобы принять их.
- Да все очень просто, - очень как-то просто сказал Бог. Так сказал, словно как же мы то сами не догадались…
- Рай оказался не настолько большой… - мямлил он потягивая пиво. Вероятно совсем безвкусное пиво. Потому что в лице он от него не менялся.
Рай оказался не настолько большой. Просто кто-то родился достаточно рано, а кто-то не достаточно рано. Просто кто-то родился до, а я после. Просто все до сумасшествие просто. Просто оказалось, что вся моя жизнь прошла после конца света, и мне с детства шептали о конце света чушь. То что они боялись оказывается давно произошло. И не стоит спрашивать, почему от людей скрыли. И так понятно, что им то знать об этом ничего не стоит
Вот так. Просто место для остальных там нету. И знаете, что мне еще сказал бог?
Он шептал
- в раю нет ни одного праведника.
Он говорил
Желтая листва лениво прорезала воздух. Я как всегда сидела на своем любимом подоконнике рядом с нелепым непонятно зачем колючим кактусом.
С окна беспощадно веяло холодом. Не таким холодом как бывает весной, когда ветерок задует со стороны леса, принося с собой остатки вчерашней зимы. И не таким, какой окутывает лето ночью, нежно лаская свежестью лунной прохлады.
Этот холод был не похож ни на один приятный холодок в мире. Он и не был приятным. Да собственно и холодком тоже не был. Это просто ХОЛОД. И его тупая неизменная настойчивость наводила на мысль, что он никогда не закончится. Что наступили Вечные Холода.
Старейшины говорили, что когда-то давно отошел Холод. Это конечно было результатом Величайшего Обряда Волхвов. Рассказывают, что тогда собрались Преждерожденные и взывали к Силе. Их сознание наполнилось Великими Помыслами о Тепле. И вскоре настало тепло. Но самые безумные старцы сказывали, что это не вечное тепло. Что расплатой за наше магическое бесчинство будет вечный холод, который придет в конце времен.
Я, сама того не замечая, окунулась в воспоминания детства, когда мы были всегда сыты, был еще жив братик, и была такая жара, что от нее крылья прилипали к спине, от чего мы практически не летали днем.
Я не застала тех Старейшин, что проводили Обряд. И даже их детей не застала. Но мне с детства твердили, что Холод придет.
Откровенно говоря, я никогда не верила в Холод. И только теперь я поняла, когда старость уже намекает на то, что я не смогу адаптироваться. Мои движения стали слишком медлительными, мысли не такими гибкими…. Интуиция стала меня часто подводить… Теперь мне не просто переживать все испытания, что посылают нам Боги. Да и Боги стали явно больше нас испытывать и учить, чем кормить…
Все чаще мне кажется, что они попросту ненавидят нас…
От них никогда не дождешься нежности и тепла… что они хотят от нас?
Снова вспомнился младший брат. Он всегда говорил, что Боги любят только смелых. Я не поверила, и тогда он решил мне доказать. Он подлетел к самому маленькому Богу и Громко сказал: «Я – лучшее и смелейшее творение природы! Я дитя богов! Проявите свое уважение и почтение моей смелости!». И… о чудо! Бог простер свою руку чтобы брат на нее сел. Но потом… потом он взял и оторвал братику крылышки и лапки. Мне тогда запретили летать в ту комнату. Я с тех пор там не была. Я не знаю, сколько он промучался. Старейшины объявили его вероотступником. С тех пор наше семейство не зовут к еде и мы вынуждены сами искать пищу. Мы родственники преданного Анафеме. Изгои… Иногда я прилетаю к Богам и прошу их чтобы они простили братика и вернули моему роду княжеский титул… но тогда боги грохочут громом и осыпают меня ядовитым дождем. Мне кажется, я становлюсь медлительнее еще и из-за него.
Так, в этих печальных раздумьях я и уснула.
И во сне ко мне пришел дух моего брата.
Слушайте, мои безумные собратья! Внемлите гласу разума, что вещает устами моими!!!
Мне брат поведал великие истины!
После смерти он прошел множество страданий и мучений. Они были еще ужаснее и отвратительнее самой его смерти. Он поведал мне, что за Чертой Липкой Ленты его встретил великий солнечный Шершень, и рассказал ему о его Богах.
Он сказал, что это никакие не боги. Это
Я увидела его случайно. Он сидел на скамейке и о чем-то разговаривал с другом. Как-то с моей стороны было конечно нелепо и глупо подходить, но тогда я об этом не подумала
- Привет, Макс!
- Привет, ты кто?
Глупая улыбка сковала уста, а в голове пульсировало «не помнит… забыл»…
- Извини, обозналась
Ну если бы я его не встретила, ведь было бы все нормально. А так – приезжаешь в родной городок… И вроде все здесь знакомо, и все здесь как было, но воспринимаешь его конечно не так как воспринимал раньше. Да, город не изменился, но я то изменилась. И начинаешь вглядываться в лица людей, пытаясь оправдать свое предательство. И все лица вроде как знакомы, но они тебя абсолютно не помнят. Но это не самое страшное. Они может тебя и не знали. Но он… Как может тебя не знать человек, который поцеловал тебя первым. Не первым в какой-то день, или в каком-то месяце… а первым вообще. Ну первым. Он самый первый в мире поцеловал. И почему-то когда видешь такого вот самого первого человека – кажется, что он-то не изменился на самом деле. Ну, город же остался таким же. Только магазинов и баров добавилось. И он прикупил себе другую курточку. Ну пару морщин добавилось и шрам на щеке, но там – в душе он такой же. И в этот момент быстро так идешь по дебрям города и лихорадочно вспоминаешь, а какая же я была?? И знаете, как-то понишь неправду. Помнишь то, что было на самом деле не так. Как-то искаженно помнишь. И ты понимаешь, что ты настолько изменился, что своим измененным сознанием уже даже воспоминания меняешь и не можешь их воспринимать в первозданном виде.
Да сколько всего первого было после этого Первого. Первая работа, первые деньги, первый секс, первый замуж, первый развод, первая попытка суицида, первое предательство, первый любовник без любви, первое отсутсвие эмоций к плачущему любовнику, первое «а пофиг» на «я бью себя», первое «пошел ты» на «я тебя убью», первое «не надо» на «хочешь – рабом буду», первое «ненавижу» на «я буду вечно с тобой»… первое… а потом этих первых сколько было…
И ты понимаешь, что это хорошо, что он не узнал тебя. Ну что бы он увидел в глазах жещины, которая именем (уже даже не фамилией, а только именем) похожа на ту девочку которую он любил? Ничего не увидел бы. И не дай бог. Не дай бог, бы он увидел всех остальных первых и непервых, все то, что… блин, ну как мне тоже не видеть их??? Ведь он любил правда ту, что была куда лучше чем я – она не отдавалась никому просто чтобы не думать хотябы несколько минут… она не искала выгоду в чьей-то неудаче, ее еще не предавали (а ведь хорошего, по-настоящему хорошего человека не предали бы, правда?)… Это я – не она утром боюсь смотреть в зеркало – ну зачем так расстраиваться на целый день… это я одеваю затемненные очки, чтобы скрыть то, что давно никому не важно, и черт возьми, это плохо!
Как здорово все-таки, что не узнал…
Он шел по этой дороге. Он – такой усталый и растрепанный, такой ничего уже не желавший просто шел по этой дороге. Он шел, обутый в собственные привычки и ритуалы… Он шел, одетый в свои пространные размышления… Он шел по этой дороге. Он шел, неся в руках что-то, что уже вряд ли было ему нужно… да может оно никому уже не было нужно, просто он привык – так привык нести это. И нес. Потому что шел по этой дороге. Потому и шел по этой дороге.
Его ноги уже давно устали и отказывались быстро реагировать на приказы, его руки безвольно прижимали к груди мятый сверток, пальцы хранили под ногтями вчерашнюю пыль, и вряд ли кто-то обрадовался бы такому попутчику.
Солнце давно перестало его греть, и ветер уже не приносил никакой радости. Ведь он шел по этой дороге. Потому и шел.
Наконец он остановился. Не было никакого такого места, куда он там пришел. Он просто шел и остановился. При том по его виду можно было понять, что он дальше не пойдет. Обратно тоже не пойдет. Но он не пришел.
Он сел под дерево, дрожащими руками положил подле себя сверток и начал ждать…
И знаете… он прождал до самой смерти. И наконец умер.
А в следующей жизни он возродился гусеницей. Ибо не донес.
[360x480]
Ты сегодня плакала осенью
Желтым листиком в спину резала
Раздавала насмешки дождливые
Чтобы не видели как ты слаба
Ты сегодня по осени плакала
Отдавала холод пожизненный
Разбросала все мысли иглами
И убила последний взгляд
Твои слезы сегодня осенние
Ветер тянет прикрыть все летнее
Веет цветом осенней глупости
Под замерзшей юбкой тоски
Сегодня осень тобою плакала
Мертвой бабочкой режешь мгновения
На часы так несмело щуришься
Запираешь душу на ключ
Ты сегодня – слеза осенняя
Осень – лишь твой последний полет
Желтый лист – взмах ресниц некрашеных
Лай собаки – твой хриплый смех
Ты приляг на перину снежную
И усни сегодняшней осенью
Ты – тоски любовница нежная…
Ты меня как всегда поймешь
[360x480]
Это просто обычная осень
Это даже не слишком холодно
Как всегда ни о чем не спросишь
Мы друг другу не слишком дороги
Это просто обычная туча
И мы оба давно научены
По немногу друг друга мучать
Словно нам так богами поручено
Осень просто обычное «пусто»
И на сердце и между душами
Просто осенью как-то грустно
Там где нежность со страхом спутана
Это просто обычная осень
Ты меня о чем-то не спрашивал
Я отвечу как на допросе
Прости, я не помню нашего
Это просто мы так невнимательны
Не сумели открыться душами
Слишком мало в нас прилагательных
Чтоб просто сказать все нужное.
[360x480]
Улыбнись себе хотя бы…
не грусти
Если бы смогла, то я бы…
ты прости
Если сможешь, улыбайся …
иногда
Ты прости, уж, постарайся…
не смогла
Ты уже почти два года…
Дело дрянь
Сколько вас таких народу…
Боже, глянь…
Если бы меня забыл ты…
Хорошо…
Думала, что станет легче…
Не пошло…
Ты когда-нибудь забудешь?
Я прошу…
Расскажи мне, кем ты будешь…
Я спешу?
Подожду еще немного
И пойду
Зря любовь лил на дорогу –
На беду.
И тебе себя я пела
Набегу
И дожить все не успела
Но живу
Не грусти, ты постарайся
Как всегда
Если можешь улыбайся
Иногда…
[360x480]
поползет моя улыбка по щекам угрюмой кошкой
я немножко не права... набурчала понарошку...
отпусти свою усталость
нас почти что не осталось
подари мне неба крошку
и я выросту немножко
и усталость вся распалась
молоком порасплескалась
по домам и на окошко
и на кухню глупой мошкой
залетела, разбежалась
умерла... не попрощалась
[360x480]зірву останюю струну
я ляжу спати у труну
в кохану душу крижану
в якій я вже давно тону
Ти посміхнешся
Пірнаю в темну глибину
Ловлю там лагідну луну
Своїх пісень, що в давнину
У ту проклятую війну
Тобі писала
Тебе, коханий, обману,
Віддам у лагідну мару
І в відчай серце загорну
Благословлю і прокляну
Лети, кохання…
Най вабить щирість порожнечі
Най і надалі в серці нечість
Лети, кохання у труні
До милого що жив у сні
До проклятого вовченяти
Якого важко відчиняти
Що боляче вкусив за серце…
Цілунком проклятим своїм
[480x360]Настроение сейчас - набридло... вже не цікаво
Вона звучить стоном п»ятнадцятирічної красуні, що забилася в куту кімнати, де гвалтує жрець свою кохану.
Вона світиться очіма поета, що проклинає закохану у нього коханку…. Вона горить черною свічкою його поробки на неї…
Вона віддає гіркотою проклятть улюбленої бабусі і байдужого погляду батьків…
Вона пахне зрадою братів по духу… і тим самим духом після занепаду…
Вона дарує біль самогубця із смаком трьох пачок снодійного, запитого залпом пляшкою дешевої гидоти, що якийсь придурок назвав вином…
Вона пестить біллю згвалтованної жінки, що намагається пробачити той подвиг своєму коханому, і чомусь не може… що не може забути те приниження, сором перед дитиною, що теє бачила, і біль від брехні, яку він про неї наговорив друзям. Жінки, що не вміє прощати… але вже досконало навчиласа страждати… тихо вити у свою подушку, щоб сусідка по хаті не почула… тихо плакати тільки серцем, щоб на плече коханого не капнула сльозинка. Тихо ненавидіти себе за те, що дозволила з собою це зробити…
І бажанням ніколи не згадувати це. І страхом це забути.
Жагою знищити і минуле і майбутнє… і повною бездіяльністю, неспроможностю зробити хочаб крок…
Вона димить коноплею, що наче осадом на зубах, сипеться провиною у душу… за згублену душу… і зреченням, і зрадами… і прокляттям самого себе…
Вона пульсує гнівом привороженої відьми, яку давно вже треба було вбити… але ми досі малюємо ті сонця на котах… добийте… не добивають, а годують шоколадом…
Так хто ж вона? І як її вбити?
Солнце плакало светом
И все небо светилось
Нам слепило глаза
Чтоб мы не видели
Как два ублюдка мучили кота…
Они связали ему лапы, и гуашью
Рисовали на нем солнце.
А потом отпустили.
А кот теперь ходит теперь по улицам и его называют солнцем.
И кормят его шоколадом.
Но он нас ненавидит. Когда-то последним его чувством будет
Отчаянная ненависть к людям.
Глупая девочка подойдет его погладить
И лишь коснувшись раненного уха
Завопит отчаянно… кота убьют.
Давно пора. Ему здесь плохо.
И долго будут говорить о том
Что нельзя доверять животным…
Не трогайте котов. Они не прощают.
Если обидишь кота, то добей.
[335x549]Когда ты босиком шел по земле, то зря боялся землю заморать. А то, что в синтетических ботинках по ней идешь, тебе не стыдно?
Да… странно, что не знал, что ей противно… Спросил бы хоть, раз сам не вразумел.
Раз у тебя не выросли глаза, которыми смотреть на землю надо, а не втыкать железный ящик, который впрочем тоже ей противен.
Ты слышал, как земля твоя тебе шептала заклинанья на силы и желанье захотеть понять ее? Но все ее чаянья пока не обрели плодов. А жаль. Да, проклят род, не знающий отца
Да… проклят тот, кто полюбил слепого, кто выростил глупца и подлеца, не зная, как его учить такого… Нелепого невидящего Слова… Не слышащего голос матерей.
Не знающего ни своих богов, ни братьев, ни пути-дороги…
Да что там путь… имен не знают… куда несут их их кривые ноги?
И главное – зачем? Зачем идти, коль думаешь, что ты уж совершенство и нет богов…
Хотя… а кто сказал, что эти выродки идут? Глядишь, стоят.
Проклятья ждут. Со скуки. Просто ждут.
Дай мне прийти, Отец. А им дожтаться.
Льет дождь. Его голос громче дорожного шума. И холоднее даже взгляда случайного прохожего…
Я как всегда иду домой. Не возвращаюсь, а именно иду. Так уж сложилось, что я не возвращаюсь. Когда я ухожу, то это уже совсем ухожу. Сжигая поля и мосты. Чтоб врагу ничего не досталось… а враг кто? Кто враг то? Вот если я вернусь, то это я уже враг. И тогда надо, чтоб мне ничего не досталось. И я знаю это, и потому не возвращаюсь. И когда я ухожу я стараюсь понять, действительно ли здесь все уже сгорело и нужно уходить, или осталась лачуга какая, в которую можно вернуться…
Я иду и капли дождя… каждая капелька в отдельности и весь дождь в своей мокрой совокупности застает меня врасплох… не просто мочит меня и охлаждает… не просто заставляет меня ежиться и стараться занимать меньше места, чтоб меньше мокнуть… Да он просто нахально бьет меня в лицо, по плечам, в спину, в грудь… Вся моя одежда давно не похожа на ту, в которую я по привычке оделась дома… она вся изменила и цвет и форму. Из-за воды, конечно. И я наверное тоже изменила…
Там, откуда я уходила осталось что-то непонятое. Что-то страшное… По-настоящему страшное. Когда человек, потерявший память вдруг вспоминает, что он был серийным убийцей. А он уже не тот… но все жертвы убиты были его руками… Вот такой убийца там… И жертва. Которая все это время заставляла его убивать и чаще всех была этой жертвой. И однажды понимание того, что она жертва заставило ее покинуть палача. И убийца стал жертвой. Сумасшедший, он приполз на коленях. И получил плетью в лицо… весь в грязи и собственной крови… весь в слезах и боля, он стоит рядом со своей Любимой жертвой и умаляет ее вернуться… Не понимая, что она не вернется…
А может, понимая… но как же теперь?
И тут пришла я… слезы смылись дождем. Воссияла улыбка. Убийца стал прекрасным солнцем. Три дня ходил он по небу и три года прошло в эти три дня, ведь даже Числобог залюбовался чистотой и невинностью безумного Убийцы… Но тут прекрасная жертва занесла свою сильную руку в ударе и сдержала. И удар ее боле люб палачу, чем нежность Любви. И упало солнце с небес на колени. И взмолилось…
Я иду и капли сыпятся на меня… И слез нет. Нет боли. Моя милая сестра – Жертва…. А может, она Палач… кто разберет… крещенные в одном огне, тонувшие в одной воде видят одни сны…
[508x699]рисовала Сестра Инна