Новый год прошел отлично,в семейном таком,теплом кругу семьи,все родные и близкие собрались,бабушка была тронута прямо что я приехал к ней на новый год и поздравил в этом году ее лично.Подарил ей небольшую фигурку с девушкой такой милой,у которой в одной руке она держит три пакета подарочных,в шляпке,и мечтательный взгляд на верх,витает в облаках так сказать,да уж бабушка прямо чуть ли не расплакалась от радости,вот же это как бывает.Посидели за столом все вместе,проводили старый новый год,встретили новый под куранты,я блин забыл даже желание загадать(,хотя в прошлом году что я загадал не сбылось всеравно,и на день рождения что загадывал,тоже не сбылось,видать неосуществимо никак пока.Выпил так шампанского в меру,не за кем не гнался,даже водку предлагали выпить,но както воротило от одного названия водка,и от присутствия ее на столе,такой грубый напиток и так портит вид праздничного стола,спирт с водой,ппц.Да и ел я за столом тоже вмеру и по немногу,нужно всеже чувствовать праздник а не с тяжестью в животе и залитыми глазами сидеть,самому потом неприятно будет при всех,конечно никто бы не сказал мне свое фи по этому поводу,но потом сказал бы я сам себе его,так обидно бывает когда долго востанавливаешься после какойто гулянки,пусть даже новый год,но всеже дни то теряются,а похмельный синдром не так быстро проходит и делать вообще ничего не охото когда так бывает,по крайней мере позаниматься не смогу и почитать книжку нормально на следующий день.Бабушка познакомила нас со своим новым ковалером,не думал както и не гадал что он прийдет к нам на новый год,несколько неудобно было его присутствие в нашем семейном круге,но потом както потехоньку я отошел и уже чтото начал за столом с ним словами перекидываться.Еще когда телек смотрели,все начинал чтото подмечать я и блестать там какойто эрудицией и осведомленностью,наверное скорее чтобы сразу показать ему какой я,ну и чтобы он тоже не зевал,незнаю вобщем,просто так и хотелось сразу вставить свое когда чтото знал.Потом пошли прогуляться,дядя с нами не пошел из за того что болеет и предпочел дома остаться.Картина конечно была забавная,мама с папой,бабушка с этим ковалером и я рядом шастал один,и вечно вперед них вырывался,и вообще посещала мысль улизнуть от них и посидеть с первой же компашкой на лавке,но не стал этого делать а так и проходил с ними.Потом дома малость посидели,бабушка принесла свой торт и мы его попробовали,ну что тут сказать,как всегда великолепный был торт и быстро уплел я свой кусочек с чаем.А потом мен сморило уже к 3:30 и я прилег,гдето чуть позже и остальные все легли,поспал гдето с часа три а потом встал и пошел на кухню,посмотреть что на улице твориться,а на кухне оказывается сидела бабушка и пила чай,ну и я к ней присоединился,попили с ней,пообщались по душам.Я уже не хотел спать,вернее мог бы лечь опять,но потом скорее всего болела бы голова,если бы сразу не заснул а ворочился.Бабушка мне рассказала что знала своего ковалера еще 20ть лет назад,когда работала,ну и соответственно когда еще был жив дед,а теперь вот недавно,так получилось что их так свело на улице и они снова встретились,пообщались,ну и стали гулять,встречаться.Конечно день рождения бабушки,и не хотелось мне ее огорчать и я улыбался там перед новым гостем,хотя и понимал что выглядит это глупо со стороны и наигранно,но всеже не хотел бабушку огорчать и проявлять к ее гостю и кавалеру в одном лице полное безразличие,и хладнокровие.Конечно не могу сказать что потом уже 1ого,днем,когда мы пошли к дяде (ко второму моему дяде)смотреть его новую квартиру,я уже намного лучше относился к мужчине бабушки,но малость уже привык к нему.Там уже когда сидели,то реально через 30ть минут стало в тягость уже сидеть и все подбивал родителей поехать домай,но было тщетно,им конечно было не плохо и не скучно,но мне уже когда становиться в тягость находиться и хочется домой,то я не могу ничего с собой поделать и не могу уже нормально сидеть и слушать всех,ну и короче один поехал домой.В метро было забавно смотреть на немноголюдные вагоны,спящих людей,веселых еще девушек и парней,многие девушки уже были с никакими прическами,все потрепанные,заспанные.На своей ветке,поодаль от моего места зашел мужик гопник какойто,в соседнюю дверь и сел рядом с мужиком,он хотел сначало прилечь на два места возле мужика,но тот начал ему чтото втирать,этому не понравилось и он ему чтото тоже сла объяснять,а гопник что,был уже побитый какойто,с пластырем на щеке и красный,ну перебухал короче,потом он вскочил от того,сел на свободное место возле парня что рядом со сной сидел,протянул ему руку и поздравил с нг,потом парень свалил из вагона,и гопник уже стал на меня смотреть,молчал и разглядывал,а потом развернулся и стал тому орать что он фраер там,что гнида и плохо поступает,ну тот потипо не обращал внимания,но всеже как я понял тот мужик какйто зазноб был и не позволил ему прилечь и ответить ему не

Интересный рассказик Чехова,вообще очень советую почитать Чехова,очень хорошо пишет,а этот рассказик уже три раза перечитывал....
     
Ясный зимний  полдень... Мороз крепок,  трещит,  и  у Наденьки, которая
держит меня  под руку, покрываются серебристым инеем кудри на висках и пушок
над верхней  губой. Мы стоим на высокой  горе. От  наших ног до самой  земли
тянется покатая плоскость, в которую солнце глядится,  как в зеркало.  Возле
нас маленькие санки, обитые яркокрасным сукном.
     --  Съедемте вниз,  Надежда Петровна!  -- умоляю  я.--Один  только раз!
Уверяю вас, мы останемся целы и невредимы.
     Но  Наденька боится. Все пространство  от ее  маленьких калош до  конца
ледяной горы  кажется ей  страшной,  неизмеримо  глубокой пропастью.  У  нее
замирает дух  и  прерывается  дыхание, когда она глядит вниз, когда я только
предлагаю сесть  в  санки, но  что  же будет,  если  она рискнет  полететь в
пропасть! Она умрет, сойдет с ума.
     --  Умоляю  вас! -- говорю  я.--  Не  надо  бояться!  Поймите  же,  это
малодушие, трусость!
     Наденька,  наконец,  уступает,  и я  по лицу вижу, что она  уступает  с
опасностью  для жизни. Я сажаю ее,  бледную, дрожащую,  в санки,  обхватываю
рукой и вместе с нею низвергаюсь в бездну.
     Санки летят, как пуля. Рассекаемый воздух бьет в лицо, ревет, свистит в
ушах, рвет, больно щиплет от злости, хочет сорвать с плеч голову.  От напора
ветра
     нет сил дышать. Кажется, сам дьявол обхватил нас лапами и с ревом тащит
в  ад.  Окружающие  предметы сливаются в  одну длинную, стремительно бегущую
полосу... Вот-вот еще мгновение, и кажется,-- мы погибнем!
     -- Я люблю вас, Надя! -- говорю я вполголоса. Санки начинают бежать все
тише и  тише, рев ветра  и жужжанье  полозьев не так  уже  страшны,  дыхание
перестает замирать, и мы, наконец,  внизу.  Наденька ни  жива ни мертва. Она
бледна, едва дышит... Я помогаю ей подняться.
     --  Ни  за что  в другой  раз не поеду,-- говорит  она,  глядя на  меня
широкими, полными ужаса глазами.-- Ни за что на свете! Я едва не умерла!
     Немного погодя она приходит  в себя и уже вопросительно заглядывает мне
в глаза: я  ли  сказал те четыре слова,  или же они только послышались ей  в
шуме  вихря?  А  я стою  возле нее,  курю и  внимательно  рассматриваю  свою
перчатку.
     Она берет меня под руку, и мы долго гуляем около горы. Загадка, видимо,
не дает ей покою. Были сказаны те слова или нет? Да или нет? Да или нет? Это
вопрос самолюбия, чести, жизни,  счастья, вопрос  очень важный, самый важный
на свете. Наденька нетерпеливо,  грустно, проникающим взором заглядывает мне
в лицо, отвечает  невпопад, ждет, не заговорю ли я.  О, какая  игра на  этом
милом  лице, какая  игра!  Я  вижу,  она  борется с собой, ей  нужно  что-то
сказать, о чем-то спросить, но  она не  находит  слов, ей неловко,  страшно,
мешает радость...
     -- Знаете что? -- говорит она, не глядя на меня.
     -- Что? -- спрашиваю я.
     -- Давайте еще раз... прокатим.
     Мы взбираемся  по лестнице  на гору.  Опять я сажаю  бледную,  дрожащую
Наденьку в санки, опять  мы летим в страшную пропасть, опять  ревет ветер  и
жужжат полозья, и опять при самом сильном и  шумном разлете санок  я  говорю
вполголоса:
     -- Я люблю вас, Наденька!
     Когда  санки останавливаются,  Наденька  окидывает  взглядом  гору,  по
которой мы только что катили, потом
     долго всматривается в мое лицо, вслушивается в мой голос, равнодушный и
бесстрастный,  и вся, вся, даже  муфта  и башлык ее, вся ее фигурка выражают
крайнее недоумение. И на лице у нее написано:
     "В чем же дело? Кто произнес те слова? Он, или мне только послышалось?"
     Эта неизвестность беспокоит ее,  выводит из терпения. Бедная девочка не
отвечает на вопросы, хмурится, готова заплакать.
     -- Не пойти ли нам домой? -- спрашиваю я.
     --  А  мне...  мне нравится  это катанье,-- говорит  она краснея.--  Не
проехаться ли нам еще раз?
     Ей "нравится" это катанье, а между тем, садясь в санки, она, как и в те
разы, бледна, еле дышит от страха, дрожит.
     Мы  спускаемся в третий  раз, и я  вижу, как  она  смотрит  мне в лицо,
следит за  моими  губами. Но я прикладываю  к  губам платок, кашляю и, когда
достигаем середины горы, успеваю вымолвить:
     -- Я люблю вас, Надя!
     И загадка  остается  загадкой!  Наденька  молчит, о чем-то думает...  Я
провожаю ее с катка домой, она  старается идти тише,  замедляет  шаги и  все
ждет, не скажу ли  я ей  тех слов. И я вижу, как  страдает ее  душа, как она
делает усилия над