- Жаркая Венера - это прошлое Земли...
- А холодный Марc? Ее будущее?
Мы живем сразу в двух измерениях: рядом с нами одновременно присутствует наше настоящее и будущее, хотя мы их не замечаем и даже путаем между собой. И мы говорим о детях, о нашем прошлом, - потому что мы уже были такими, как они, - что они наше будущее, а стариков, какими нам еще предстоит стать - называем прошлым...
- Марс - это прошлое Земли...
- А Венера?
Так легко заблудиться между прошлым и будущим...
Поэтому так трудно жить в настоящем..
Лед легче воды.
Превращение воды в лед представляет собой поучительный и печальный пример: как часто попытка проявить твердость, дабы придать себе вес, кончается конфузом и неудачей.
Экватор и параллели
Все параллели Земли параллельны Экватору, но это лишь до тех пор пока он сам параллель и параллелен всем остальным параллелям.
Экватор и меридианы
Только тот, кто изведал холод двух полюсов, способен пересекаться с Экватором.
Дни и ночи Экватора
У Экватора равноденствие круглый год: то ли потому, что для него оба полушария равны, то ли потому, что он умеет держаться разумной середины?
Падает космос на Землю.
Дождями метеоритов, космической пылью, потоком частиц...
Оседает космос на Землю.
Приживается на Земле.
Со своим космическим холодом и безразличием ко всему. Со своими вспышками, взрывами и космическими катастрофами. С черной ночью и такими далекими звездами, что до них невозможно когда-нибудь долететь.
Оседает космос на Землю.
С каждым веком все больше и больше...
С каждым годом все больше и больше...
С каждым днем...
И уже не знаешь, чего на Земле больше: Земли или космоса? Тепла или света, ночи или дня?
В каждом растении - космос.
В каждом строении - космос.
В каждом движении, в каждом брошенном вгляде.
Чего на Земле больше - Земли или космоса?
Трудно сказать.
Поэтому нам так дорого все земное.
У вулканов много тепла, которое они спешат поскорей отдать и потому извергают его, обжигая, но не согревая.
Теплоту ведь тоже надо уметь отдать. Чтобы благие порывы не стали стихийными бедствиями.
Гольфстрим, текущий с юга на север, и Гольфстрим текущий с севера на юг, - это, по сути, два разных Гольфстрима.
Один из них, молодой и горячий, мчится с юга на север со скоростью девять километров в час.
- Какой темперамент! - удивляются воды Атлантического океана, а вслед за ними удивляются воды Северного, Норвежского и Баренцева морей.
И все теплеют от удивления, что, вот, оказывается, и в северных широтах еще не все промерзло насквозь, что и на севере есть свои Гольфстримы!
А Гольфстрим течет.
Сначала у самой поверхности, как это бывает у молодых и горячих, а потом все глубже и глубже...
Глубже и глубже...
И вот над ним два километра воды. Течет Гольфстрим, а соседние воды его охлаждают:
- Куда ты спешишь, Гольфстрим? Чего горячишься? Пора бы тебе поостыть.
Гольфстрим уже и сам понимает, что их не согреешь. И он остывает. И поворачивает назад. Потому что когда остываешь, всегда поворачиваешь назад.
Теперь ему спешить некуда, и он движется с прохладцей - полкилометра в час. На глубине почти в три километра.
А над ним, текущим с севера на юг, течет он, Гольфстрим, с юга на север. Молодой и горячий, со скоростью девять километров в час.
И северные моря теплеют от удивления,что вот, оказывается, в их широтах еще не все промерзло насквозь, что есть у них еще свои Гольфстримы...
Океан - родственник суши, ее несметно богатый дяденька. Суша подчитала - у него миллионы тонн золота, сотни миллионов тонн серебра, не говоря уж о других полезных ископаемых. Океан одинок, ему тратиться не на кого - не то что суше, со всеми континентами и островами, государствами и народами, промышленностью и сельским хозяйством... Поэтому суша тянется к океану.
Океан шумит по-стариковски ( да и чего бы ему не шуметь, если он занимает две трети земного шара?). Шумит океан:
- Свое просадили, теперь на мое рассчитываете? Вот ничего не получите, всех наследства лишу!
Но не лишит он, не лишит - куда ему столько добра? Да и не чужие все-таки: он эту сушу, можно сказать, выпестовал на руках, и на всем земном шаре у него, кроме нее, никого. Только он, океан, да суша.
Когда-то Антарктида была такой же, как все, землей, теплой и открытой. Ее согревало солнце и орошали дожди, и она цвела не хуже других земель, добрая земля Антарктида. А потом...
Неизвестное тело ворвалось на Землю из космоса, огромное раскаленное тело насквозь прожгло материк и оставило в нем глубокую рану. Пятьсот километров в диаметре - такая рана вряд ли когда-нибудь зарастет.
Раны, которые не зарастают, иногда покрываются льдом. Чтобы не бросаться в глаза, чтобы не вызывать сочувствия, они покрываются льдом спокойствия, безразличия ко всему... Но они болят. Там, подо льдом, болят, эти раны.
Может быть они бы не болели, если б не были затянуты льдом. Может быть их исцелили бы лучи и дожди, как исцеляют они все на земле - но не пробиться сквозь толщу льда, ни дождям, ни лучам не пробиться.
Давным-давно не цветет древняя земля Антарктида. Потому что на теле ее огромная рана и рана эта покрыта льдом.
Раны, которые не зарастают, иногда покрываются льдом. А раны, покрытые льдом, никогда не зарастают.
Когда Туфельке хорошо, она размножается обычным делением, а когда Туфельке плохо - она заводит семью.
Дело житейское. Пока хорошо - можно и без семьи размножаться. А станет худо - тогда заводи семью. Как говорится у Туфелек - ищи себе пару.
Живет на свете Баобаб - как ободрение всем живущим.
За свои пять тысяч лет он многое повидал: рождение и гибель держав, величие и падение фараонов. Ураганы, несущие смерть. Потопы, несущие смерть. Пожары, несущие смерть. Дикие табуны и дикие орды.
Но живет на свете Баобаб. Как ободрение всем живущим.
Его рубили, ломали и жгли, с него сдирали кожу - с живого. Его пытались сломать, пытались согнуть - но как его согнешь, когда у него тридцать метров в обхвате? Были землятресения, все вокруг сотрясалось, а он стоял, как положено стоять тем, кто намерен простоять тысячелетия. И все, что было срублено, содрано с него - отросло.
Пожары прожгли его насквозь, выжгли самую сердцевину. Но он все равно живет. И цветет. Когда отцвели державы и фараоны, и пожары и потопы, и дикие орды и табуны - он все равно цветет, он живет. И даже не затвердел от всех этих испытаний.
Нет, он не затвердел, древесина у него мягкая, недаром ее любят жевать слоны. Баобаб не возражает - пусть жуют, всю не сжуют - все таки тридцать метров в обхвате. А из коры его вьют веревки, и он тоже не возражает: новая кора отрастет. И плоды новые отрастут, и листья новые отрастут, хотя вечно их кто-нибудь объедает.
И живет на свете Баобаб. Как ободрение всем живущим.
Есть среди молний чудаки.
Здраво рассуждая - что нужно молнии на земле?
Ей нужен какой-нибудь домик, какой-нибудь садик, ну, на крайний случай, какое-нибудь деревце - чтобы за что-то зацепиться, как-то обосноваться и продлить свою молниеносную жизнь.
Потом она, конечно, погаснет, но все же оставит какой-то след и будет знать что вспыхнула не напрасно. Что она оставила след. Пусть не очень большой - обычный след, который оставляют на земле молнии.
Но есть среди молний чудаки. Они летят не к земле, а в противоположную сторону. Что ждет их там в противоположной стороне? Там ничего нет, за что можно зацепиться, там нет ничего, что дорого молнии на земле.
Но они летят, чудаки, в противоположную сторону.
Сорвавшись с облака, они устремляются вверх, в неземные миры. Им никогда не долететь до этих миров, потому что жизнь у них коротка, у молний жизнь коротка и рассчитана на земную дорогу. Молния не комета, она порожденье земли - земных гроз, земной атмосферы. И путь у нее короткий, веками проторенный путь - к земле...
А они летят. Чудаки.
Летят и гаснут, не успев далеко улететь, не сумев продлить своей молниеносной жизни. Для чего они вспыхнули? Что оставят после себя?
Что оставят?
Они оставят деревья, сады и дома.. Они оставят землю.. Несожженную землю, которая уже давно превратилась бы в прах, если бы не было на ней вот таких чудаков.
Книга Ф.Кривина "Гиацинтовые острова" - одна из любимых книг моего детства. К сожалению она была издана только раз и уже давно. В сети я ее тоже не нашел.
Я надеюсь многим могут понравиться рассказы из этой книги.