Можно ли причащаться после общей исповеди. В нашем храме нет частной исповеди, Господь видит наше намерение подробно покаяться, а такой возможности нет.
Надо найти такого духовника, чтобы у него можно было поисповедоваться основательно, за всю жизнь. Общей исповеди в Православной Церкви нет, ее никогда не было и не будет. А то, что сейчас в некоторых храмах нет настоящей исповеди - это связано с упадком духа человеческого. Многие "православные" так привыкли к общей исповеди, так пропитались грехом до последней клетки, что даже не знают в чем каяться. Идут, например, к причастию, а перед этим могут дома поскандалить, утюгом в мужа запустить, и греха за собой не чувствуют, не исповедуют его. Вроде бы все в порядке. До того уже привыкли к греховной жизни, что она вошла в навык, душа стала мертвой, безчувственной. Та же душа, которая постоянно очищается исповедью, сразу чувствует даже малый грех... Думаю, ни один священник не откажется выслушать вас отдельно. Надо дождаться последнего человека, когда он отойдет от священника, подойти и сказать: "Батюшка, у меня грех... Я человека осудила, поскандалила, спорила, пустословила, обижалась, роптала, гордилась, хвалилась; много ела, пила, спала; молилась плохо, в церковь не всегда ходила..." Если кратко, сжато сказать, священник всегда выслушает.
~~~~~~~~~~~
Написала все грехи на бумагу, подала священнику, а он, не читая, разорвал: "Бог знает твои грехи". Совершилась ли моя исповедь?
Если ваша исповедь не была ни прочитана, ни выслушана, значит, те грехи так и остались на вас. Исповедь как таинство не совершилась, хотя бы тот священник и прочитал над Вами разрешительную молитву, но он не знал, от чего Вас разрешает, что прощает. Может, вы там написали, что убили сто человек, расстреляли автобус, а он этого даже и не знает. Может, под мост подложили динамит и совершили диверсию, людей погубили, и этого он не знает. Надо, чтобы каждый раз Ваша исповедь была прочитана или выслушана, и только после этого прочитывается над головой разрешительная молитва. Тогда и грехи человеку прощаются Богом.
Эдуард Асадов: Не бейте детей, никогда не бейте!11-05-2014 12:29
Не бейте детей, никогда не бейте!
Поймите, вы бьете в них сами себя,
Неважно, любя их иль не любя,
Но делать такого вовек не смейте!
Вы только взгляните: пред вами - дети,
Какое ж, простите, геройство тут?!
Но сколько ж таких, кто жестоко бьют,
Вложив чуть не душу в тот черный труд,
Заведомо зная, что не ответят!
Кричи на них, бей! А чего стесняться?!
Ведь мы ж многократно сильней детей!
Но если по совести разобраться,
То порка - бессилье больших людей!
И сколько ж порой на детей срывается
Всех взрослых конфликтов, обид и гроз.
Ну как же рука только поднимается
На ужас в глазах и потоки слез?!
И можно ль распущенно озлобляться,
Калеча и душу, и детский взгляд,
Чтоб после же искренно удивляться
Вдруг вспышкам жестокости у ребят.
Мир жив добротою и уваженьем,
А плетка рождает лишь страх и ложь.
И то, что не можешь взять убежденьем -
Хоть тресни - побоями не возьмешь!
В ребячьей душе все хрустально-тонко,
Разрушим - вовеки не соберем.
И день, когда мы избили ребенка,
Пусть станет позорнейшим нашим днем!
Когда-то подавлены вашей силою,
Не знаю, как жить они после будут,
Но только запомните, люди милые,
Они той жестокости не забудут.
Семья - это крохотная страна.
И радости наши произрастают,
Когда в подготовленный грунт бросают
Лишь самые добрые семена!
Мне скажут — Армия...
Я вспомню день — зимой,
январский день сорок второго года.
Моя подруга шла с детьми домой —
они несли с реки в бутылках воду.
Их путь был страшен,
хоть и недалек.
И подошел к ним человек в шинели,
взглянул —
и вынул хлебный свой паек,
трехсотграммовый, весь обледенелый.
И разломил, и детям дал чужим,
и постоял, пока они поели.
И мать рукою серою, как дым,
дотронулась до рукава шинели.
Дотронулась, не посветлев в лице...
Не ведал мир движенья благодарней!
Мы знали всё о жизни наших армий,
стоявших с нами в городе, в кольце.
...Они расстались. Мать пошла направо,
боец вперед — по снегу и по льду.
Он шел на фронт, за Нарвскую заставу,
от голода качаясь на ходу.
Он шел на фронт, мучительно палим
стыдом отца, мужчины и солдата:
огромный город умирал за ним
в седых лучах январского заката.
Он шел на фронт, одолевая бред,
все время помня — нет, не помня — зная,
что женщина глядит ему вослед,
благодаря его, не укоряя.
Он снег глотал, он чувствовал с досадой,
что слишком тяжелеет автомат,
добрел до фронта и пополз в засаду
на истребленье вражеских солдат...
...Теперь ты понимаешь — почему
нет Армии на всей земле любимей,
нет преданней ее народу своему,
великодушней и непобедимей!
"Жесток ли Бог Ветхого Завета?" - познавательная статья из журнала "Фома", 2006 г.
Для затравочки несколько цитат:
"Уже среди первых христиан были такие, кто утверждал: христианский Бог Любви не может иметь ничего общего с жестоким, мстительным и капризным «богом», каким рисует его Ветхий Завет. И возможно, этот «бог» на самом деле вообще не кто иной, как сатана. Наиболее последовательно излагал эти взгляды богослов по имени Маркион."
"некоторые общие принципы правового общества, которые сегодня кажутся нам самоочевидными, но для того времени они были революционными. И хотя мы привыкли смотреть на Ветхий Завет свысока, считая, что христианское правосознание намного его превосходит, но если вглядеться повнимательнее, мы увидим, что только сейчас становятся общепринятой нормой идеи правового государства, уже заложенные в Ветхом Завете.
Во-первых, Ветхий Завет провозглашает равенство людей перед законом, делая исключение только для иноплеменных рабов. А средневековые кодексы христианских государств содержат всевозможные градации: за убийство дворянина одно наказание, за убийство крестьянина – другое. Даже статус преступника влиял на тяжесть наказания: за что простого человека казнили, за то знатному назначали денежный штраф. Такого Моисеев Закон не знает.
<...> Третий столп правового общества, выведенный еще в Ветхом Завете – неприкосновенность человеческой личности. Эту норму как раз и утверждало строгое, практически не знающее исключений разделение преступлений против личности, которые карались смертью, и преступлений против имущества, которые карались штрафом с компенсацией ущерба. И если сегодня для нас это стало аксиомой, то не следует забывать, что впервые это было сказано именно в Ветхом Завете."
"Но Закон – это еще не самое шокирующее место Священного Писания... Гораздо труднее современному человеку принять и понять повествования о том, как израильтяне истребляли мирное население, как утверждает Библия, по прямому приказу Бога. Неужели это правда? И как это можно объяснить?
Татьяна Кузовлева: Но что бы мы знали о свете...06-05-2014 23:15
...Но что бы мы знали о свете,
Не зная о мгле,
Какую и как бы
Шептали молитву мы Богу,
Когда бы ни капля дождя
На осеннем стекле,
Когда б ни хвоинка,
Прибитая ветром к порогу.
Когда бы ни это свеченье
В младенческих лбах,
Когда бы ни мудрость
В пророческих старческих лицах,
Когда б ни дрожащий еще
Поцелуй на губах,
Когда б ни прозренье,
Что все-таки жизнь повторится...
Татьяна Кузовлева: Над навсегда и никогда...01-05-2014 00:33
Над навсегда и никогда
Горит обманная звезда —
Насмешливая и пустая.
Шаг в сторону — не есть расстрел.
Оставь в своей судьбе пробел,
Цепь до конца не замыкая.
И странствуя между людьми,
Оставь пространство для любви
И для души оставь немного,
Пока не явлено тебе
Последнее звено в судьбе —
Знак, что окончена дорога.
В нашем отношении к смерти должны присутствовать обе стороны. Когда умирает человек, мы совершенно законно можем сокрушаться сердцем. Мы с ужасом можем смотреть на то, что грех убил человека, которого мы любим. Мы можем отказываться принять смерть как последнее слово, последнее событие жизни. Мы правы, когда плачем над усопшим, потому что смерти не должно бы быть. Человек убит злом. С другой стороны, мы можем радоваться за него, потому что для него (или для нее) началась новая жизнь, — жизнь без ограничений, просторная. И опять-таки мы можем плакать над собой, над нашей потерей, нашим одиночеством, но в то же время мы должны научиться тому, что Ветхий Завет уже прозревает, предсказывает, когда говорит: Крепка, как смерть, любовь, — любовь, которая не позволяет померкнуть памяти любимого, любовь, которая дает нам говорить о наших отношениях с любимым не в прошедшем времени: “Я любил его, мы были так близки”, а в настоящем: “Я люблю его; мы так близки”. Так что в смерти есть многосложность, можно даже, быть может, сказать — двойственность; но если мы — собственный Христов народ, мы не имеем права из-за того, что сами глубоко ранены потерей и осиротели по-земному, не заметить рождения усопшего в вечную жизнь. В смерти есть сила жизни, которая достигает и нас.