Настроение сейчас - ...задумчивость

истина с нами и в нас... и в воде и в еде...

[333x222]

... серьезно задумавшись о секс-рабстве передумала и решила посвятить жизнь семье и домашним животным

В темноте ничего не было видно. Август все-таки… Дом был крошечный - бывший домик лесничего стоял он на окраине леса, зато был свой, и была баня. Кириллов сидел за столом пил спитой чай из стакана в помятом подстаканнике, заедая это вареным яйцом. Он всматривался в темную стену деревьев и жевал свой ужин. В соседней комнате спала на его кровати девушка. Он ее нашел в овраге, куда собирался выбросить помойку… Сначала он подумал, что это труп. Потом услышал всхлипы и помог ей выбраться. Кое-как ее согрел. Налил самогона, хотел растереть спиртом, но девушка так страшно на него посмотрела, что даже рука не поднялась к ней прикоснуться… Теперь - иш вон сопит! Он пошарил под столом и достал самогон – налил себе в освободившийся от чая стакан и залпом выпил. Потом рухнул на диван и уснул.

Звали ее Любой. Мать умерла. Она с отцом ехала к тетке в деревню и… как обычно – работники ножа. Отца убили… лошадь понесла… догнали… синяки до сих пор не сошли… как обычно. Он не стал ей сначала говорить, что той деревни, куда она направлялась, уже давно нет – всю выжгли…

Конечно, приятно, когда приходишь, а тебе ставят на стол не вареное яйцо, а горячую дымящуюся кашу или картошки с грибным пирогом, а иногда и мяса или потрошки... Когда по углам не висит паутина и даже зеркало протерто. Бобылем жил, пригрел вот теперь – помощницу. На вид он бы ей дал шестнадцать, но оказалось было все 20 - в том овраге нашел ее паспорт. Маленькая, пухленькая, волосы каштановые, личико серьезное, глаза серые как лед… Георгий мотнул головой, что бы вытрясти мысли о Любе. Что еще за бред! Завтра же пристроит ее куда-нибудь. И перед товарищами стыдно… Завтра… И он снова вспомнил кашу и пушистые каштановые пряди…

Однажды он сильно выпил. Приковылял к себе в «лес», на пороге споткнулся и больно ушибся лбом о ручку двери. Почему-то от этого его взяла страшная злоба, особенно, когда увидел перед собой Любкино испуганное лицо, край ее овчиной куцовейки и дрожащую коптящую свечу в ее лапке.

- Что уставилась!- ему стало еще противнее от собственного сиплого пьяного баса, срывавшегося на фальцет, - что стоишь как полено! Отворяй!
- Георгий Петрович, вы ударились? Я вам помогу… - она протянула свободную руку что бы помочь ему войти.
- Что ты лезешь! – он резко рванул дверь так, что Любка отскочила как ошпаренная кошка вглубь пристройки, - иди в дом!
На лице Любки изобразился отчаянный ужас. Она как была со свечой бросилась в комнату… Он долго и шумно разувался, чувствуя, как за правым ухом пульсирует жила. Кураж не пропал, а от ее выражения ужаса стало еще противней за себя и захотелось бузить еще. Он вошел в комнату. Любки там не было. Он уселся за круглый стол, так грохнув венским стулом, что у самого зазвенело в ушах.
- Ну и где мой ужин! – он раздул ноздри и покраснел.
В спальне из-за комода появилась тень, а потом робко замаячила на пороге ее фигурка. Она поставила перед ним горшок с кашей и кувшин молока, стараясь не подходить близко…
- Это что? – он ткнул пальцем в кувшин.
- Молоко, - прошелестела она.
- Ты что? Озверела! Какое молоко! Упала ты, девка, с печи что ли?! (тут он крепко выругался) И кулаком саданул по кувшину, разметав по комнате белые брызги.
Потом вскочил и уселся на крякнувший диван. Три минуты он молча сопел и смотрел, как Любка, сгорбив маленькие круглые плечи в куцовейке, стоя на коленях, собирает осколки и шлепает тряпкой по молочной луже. Она быстро убрала результат его пьяного гнева, и поспешно нырнула в спальню… Он еще посидел на диване, потом поднялся и тоже побрел в спальню. Уголок с ее кроватью был отделен занавеской. Судя по звукам, Любка там плакала. Он отвернулся и побрел обратно к столу. Каша остыла и пахла салом. Свеча догорела. Он плюнул и достал из-под стола еще самогона. Выпив один за другим два стакана в кромешной темноте, он начал отключаться. Шатаясь, побрел к себе на кровать. Комната была освещена луной. И тут его помутневший взгляд уперся в Любкину занавеску…Кураж и ссадина на лбу снова стали себя проявлять. Он проковылял к ней и отдернул ткань. Любка сидела с мокрым лицом в дальнем углу и смотрела как подбитый хорек на пса. Георгий обдал ее сивушным дыханием и протянул руку.
- Мягонькая…
Она посмотрела на него как тогда, в августе, вызверилась вся. Трясущимися руками, не издавая не звука и не сводя с него затравленного взгляда, стала рвать с себя кофту и открыла его пьяному взгляду край рубашки, голое плечо, грудь, блеснула на ее шее цепочка нательного крестика. Что-то ударило у Георгия в виске, он уже не видел Любку, словно потонул в ее злобном взгляде, и как в дешевой пьесе про бедняцкую жизнь, схватился за голову и стал медленно отходить. Даже когда Георгий рухнул плашмя на свою кровать, Любкины глаза сверлили его пьяную совесть.

Утро наступило. С утром наступило и похмелье. С утром же наступили и всепрожигающий стыд, и страх. Георгий поднялся и обвел взглядом комнатку. Любки не было. На столе он нашел горячую кашу, стакан водки и рассол. Он закрыл глаза, и, Читать далее...

Ну что же... Приветствую себя... С возвращением в просторы... с возвращением тебя!