Всё очень просто:
С вас - комментарий с изъявлённым желанием поучаствовать.
С меня - два числа через слэш: первое - возраст, второе - количество слов.
Далее с вас в вашем блоге - телеграмма себе самому в этом возрасте с таким вот количеством слов
А мне вот достались 20/18.
Детка, это только вершина айсберга. Ты стоишь на самой вершине. Сейчас он начнёт таять, и такое полезет, такое...
Город крошечный - за эти неполные три дня в свободное время мы успели исходить его вдоль и поперёк... И очень тихий. Машин совсем нет, людей мало. Много детей, лет по двенадцать... Поняла, как мне это нравится, когда тихо, и много детей.
Из окна на восьмом этаже потрясающий вид: МакДак, церковь и лес.
И восхитительное сладкое небо: воздушно-голубое, лазурь с молоком. В нём расплываются нежными кляксами пастельно-сиреневые облака: сверху насыщенные, к низу совсем сахарно-прозрачные.
На окраине городе - отсюда пешком минут десять - стоит большой Дворец Спорта. Там наверняка есть каток...
Вечером воздух позолоченный, пронизан запахами дыма и свежескошенной травы, и так хорошо, что нет слов. Неописуемое такое хорошо. Тёплое... чуткое...
И всё равно я не хотела бы жить в подобном месте... Мне кажется сейчас, они для того и придуманы, эти крошечные тёплые Шатуры. Чтобы тебя занесло сюда однажды, ты замер на мгновенье посреди своей грохочущей и несущейся куда-то вперёд жизни, вдохнул полной грудью сиренево-золотой воздух и не нашёл слов для своего личного, абсолютно неописуемого ХОРОШО.
Не люби меня, моя девочка.
Полюби меня…
Не люби.
Я ж совсем ни к чёрту, меня не исправишь, давай же, отрежь меня.
Отруби.
Полминуты агонии – и конец. И да будет так.
Let it be.
Не смотри мне в глаза, моя девочка,
Воссоздай меня...
Не смотри.
Я не смог смириться, не смог забыть, это, знаешь, не так уж просто,
На «раз-два-три».
Отвернись, глубоко вдохни, сад цветёт
Разливает в небо вишнёвый мёд…
Полминуты агонии – и конец. И да будет здесь.
Under this magnificent blooming tree.
И не вспомни меня, моя девочка.
Повтори меня…
Позабудь.
Ни во сне, ни случайно, ни мельком, не вспомни меня вовек,
Ни когда-нибудь.
Полминуты агонии. И да будет с тобою Ангел,
А я же, девочка, - человек.
Такая смешная суть.
Не люби меня, моя девочка.
Возверни меня…
Не ищи.
Я нескладен, нелеп, смешон, всё во мне ломается
И трещит.
Полминуты всего лишь. Давай, приведи меня в чувство, по щекам отхлещи.
И убей меня, моя девочка. И да будет тьма.
…holy shit…
1 сентября 2009 года
А Она убегает в лес, говорит с деревьями и погоду меняет.
Она, вроде бы, любит его… А может быть, нет. Она и сама толком не знает.
Просто так получилось, что Он услышал, как Она на свирели играет.
Такое бывает.
Замыкается круг. Не видно конца и подавно не видно края.
Он похож на классическую скульптуру, кантиленную пьесу или картину.
Так же точно бессмысленен и красив – хоть сейчас в охапку бери и выставляй на витрину,
Чтоб была от Него хоть какая-то польза, в данном случае для некого магазина,
В котором витрина.
В общем, Он больше милая безделушка, чем-таки мужчина.
У Него в голове практически нет мыслей: водоворот цветов, ощущенья, звуки,
Выстужающе-синий взгляд, кудри пышные, запах весны, эхо разлуки…
Она так Ему дорога, что, когда Он об этом думает, у него начинают дрожать руки.
Она так важна, что легче совсем не дышать, чем дышать и не чувствовать её аромата.
И когда Её рядом нет, Ему забивает голову мокрая вата,
Начинает казаться, что близок финал, и не будет к счастью возврата,
Что любовь во всём виновата.
И Он думает, что такого Он совершил, если столь тяжела и страшна расплата?..
Она так для Него возмутительно много значит, что жутко даже.
Он стоит у окна и всё ждёт, когда же затянет стекло мороз, и сугробами снег ляжет.
Но зима далеко, и по саду молочно-клубничную пену сакура мажет,
Кружевные салфетки вяжет.
Вот и всё. Замыкается круг. Он играет на пианино, Она – на свирели,
И качают над лесом верхушками древние синие ели.
Эти двое обречены. Они были бы вместе, даже если б не захотели.
Потому что мы так решили, так написали/сыграли/спели.
Это было в апреле.
Бесконечно долгом апреле.
Самом долгом в истории этого мира апреле.
10 августа 2009 года.
Когда Стивен уходит, Грейс хватает инерции продержаться двенадцать дней.
Она даже смеется - мол, Стиви, это идиотизм, но тебе видней.
А потом небеса начинают гнить и скукоживаться над ней.
И становится все темней.
Это больше не жизнь, констатирует Грейс, поскольку товаровед:
Безнадежно утрачивается форма, фактура, цвет;
Ни досады от поражений, ни удовольствия от побед.
Ты куда ушел-то, кретин, у тебя же сахарный диабет.
Кто готовит тебе обед?
Грейси продает его синтезатор - навряд ли этим его задев или отомстив.
Начинает помногу пить, совершенно себя забросив и распустив.
Все сидит на крыльце у двери, как бессловесный большой мастиф,
Ждет, когда возвратится Стив.
Он и вправду приходит как-то - приносит выпечки и вина.
Смотрит ласково, шутит, мол, ну кого это ты тут прячешь в шкафу, жена?
Грейс кидается прибираться и мыть бокалы, вся напряженная, как струна.
А потом начинает плакать - скажи, она у тебя красива? Она стройна?
Почему вы вместе, а я одна?..
Через год Стивен умирает, в одну минуту, "увы, мы сделали, что смогли".
Грейси приезжает его погладить по волосам, уронить на него случайную горсть земли.
И тогда вообще прекращаются буквы, цифры, и наступают одни нули.
И однажды вся боль укладывается в Грейс, так, как спать укладывается кот.
У большой, настоящей жизни, наверно, новый производитель, другой штрих-код.
А ее состоит из тех, кто не возвращается ни назавтра, ни через год.
И небес, работающих
На вход.
© vero4ka