сложившуюся в эстоно-российских отношениях в ходе кризиса вокруг переноса монумента Воину-освободителю с площади Тынисмяги в Таллине, прокомментировал российский историк Александр Даниэль.
Во всей этой истории с Тынисмяги есть две составляющие.
Одна — скучная до зевоты: слова и поступки политиков с обеих сторон.
Эстонская политическая элита решает свои проблемы: балансирует между европейским общественным мнением, с одной стороны, и местными радикалами — с другой. Делает она это с грацией и изяществом эстонского национального слона в посудной лавке. Бронзовый солдат как таковой им неинтересен.
Политический бомонд России с радостным визгом рвет на части дорогой подарок, присланный ему из Таллина: объявлен конкурс на самый крутой патриотизм. А давайте не покупать их свинину! А давайте разорвем дипотношения! Нет, давайте лучше по камушку, по кирпичику раскатаем посольство в Калашном переулке! И так далее. Им Бронзовый солдат тем более безразличен.
А тем временем в Химках потеряли (!) прах летчиков, защищавших в 1941-м Москву — и запретили митинг протеста по этому поводу.
Все это глубоко неинтересно. Чего мы, собственно говоря, от них, политиков, ждали?
А вот вторая составляющая скандала представляет (для меня, во всяком случае) серьезную, на мой взгляд — трагическую, проблему и вызывает (у меня) огромный интерес. Это несовпадение исторической памяти; двух, нет, даже трех исторических памятей — нашей, эстонской и русскоязычной общины Эстонии.
Для нас война 1941-1945 — это война против варварского иноземного нашествия, война за спасение России от гибели, счастливо совпавшая, к тому же, со Второй мировой — войной против нацизма. Для нас ребята, которые похоронены на Тынисмяги — это солдаты Великой Отечественной и Второй мировой, солдаты, воевавшие против Гитлера. Они воевали против Гитлера в России, в Эстонии, на Украине, в Польше, в Германии, все равно где — и вовсе не для того, чтобы кого-то завоевать. Не до того им было.
За что они воевали? Лично они, наверное, просто выполняли приказ старшины; страна в целом воевала за свою свободу, и немножко — за все человечество. Стране тоже было не до «территориальных приобретений» и «державной мощи»; разве что обитатели Кремля об этих материях всерьез размышляли — но к национальной памяти их размышления никакого отношения не имеют. Для нас Бронзовый солдат на Тынисмяги, может быть, и не «освободитель Эстонии», но уж точно, не «завоеватель Эстонии», не воин Империи.
Так мы помним и так будем помнить.
В сознании русских в Эстонии все эти смыслы Бронзового солдата тоже присутствуют, хотя, насколько я знаю, теперь уже в сильно редуцированном виде: мы плохо представляем себе, насколько тамошние русские оторвались за 15 лет от России, насколько их сознание отличается от нашего сознания, насколько они отделяют себя сегодня от России. Россия для них все больше становится символом и легендой, скорее «прародиной», чем Родиной. Поэтому памятник в Таллине для них в меньшей степени, чем для нас, символизирует спасение России и мира от гитлеризма. Он скорее значит для них изгнание немцев из Эстонии, которую они считают своей Родиной. Но есть для них в этом памятнике еще и дополнительные смыслы. Изгнание немцев — это как бы предварительное условие для поселения в Эстонии их дедушек и бабушек. И Вторая мировая для них — это, помимо прочего, еще и история возникновения их общины. Поэтому Бронзовый в определенном смысле символизировал для них их легитимацию как жителей Эстонии — ту легитимацию, которую постоянно ставят под сомнение эстонские радикальные националисты. Для них он — не столько Воин-Освободитель, сколько «первопоселенец»; что-то вроде памятника лорду Гастингсу в Бомбее для англо-индийцев (между прочим, не слыхал, чтобы индийское правительство когда-нибудь намеревалось его демонтировать — а ведь англо-индийцев в Индии не треть, а ничтожное меньшинство).
Так они помнят и вряд ли когда-нибудь будут помнить по-иному.
А вот для заметной части эстонцев (в том числе и для некоторых эстонских русских — для тех из них, чьи предки жили в Эстонии до 1939, как, например, староверы Причудья) Вторая мировая война имеет один-единственный смысл: это война, в ходе которой их страна потеряла свою независимость, стала жертвой варварского иноземного нашествия. Не стоит тешиться официально провозглашенной исторической доктриной «трех оккупаций»: это — для Совета Европы. На самом деле в этой разновидности национального сознания присутствуют две оккупации — 1939-1940 и 1944-1991. А период 1941-1944 для них не оккупация, а временное освобождение от русского ига, и немцы — не оккупанты, а едва ли не освободители. Эстония — единственная, кажется, европейская страна, занятая вермахтом, в которой не было национального антифашистского Сопротивления. В Литве многочисленные националистические подпольные группы и боевые отряды сопротивлялись нацистской оккупации; на Украине против немцев сражались бойцы УПА («бандеровцы»); даже в Латвии под конец оккупации какое-то
Читать далее...