Пару месяцев назад меня пронзил рассказ Алины – она остается единственной ниточкой, еще хоть как-то связывающей с институтом.
Рассказ был про профессора Сапожкова – который вел у нас семинары по русской литературе первой трети 19 века. Профессор, конечно, человек не из легких (во всяком случае, в общении со студентами), но свой автомат я у него получил, так что аут нихиль.
Ну да дело, в сущности, не в самом профессоре Сапожкове, специалистом он был вполне знающим, предлагал (от чего, страдая паранойей, невозможно было отказаться) посещать свои лекции у вечерников – и то ли вправду хотел нести свет знаний, то ли все-таки самую малость тешил гордыню. Однако дело, повторюсь, не в профессоре.
Как оказалось, несчастный Сергей Вениаминович (внимание, сплетня!) перед Новым годом как-то не с той ноги зашел в кабинет проректора Коновалова. Зашел – и то ли нервически дернул глазом, то ли скривил уголок рта – но чуткими сотрудниками проректора это было подмечено и донесено. После чего профессор впал в натуральную проректорскую немилость.
Опять-таки не знаю, в чем он выражалась – то ли просто гнобили и лишали еды премий, то ли выносили на суд общественности и порицали бесстыжего моргуна – но факт оставался фактом: немилость висела над профессорской головой в образе как бы черной тучи, проливающей на макушку скорбный дождь. Тучу видели многие, а особенно метеочувствительные слышали даже отдаленные раскаты грома.
Ну а теперь, собственно, кульминация истории.
На очередном заседании кафедры всемирной литературы, куда профессор Сапожков зашел по старой дружбе, все смотрели на несчастного с симпатией. Осторожно подходили, хлопали по плечу, отдельные рисковые головы даже отважились чокнуться с Сергеем Вениаминовичем, благо скоро уже наступал Новый год. Но никто – совершенно никто – не произнес ни слова в поддержку или, страшно сказать, защиту профессора. Даже в кулуарах.

Мораль сей басни на поверхности. Институт представляет собой общество в миниатюре. Еще до прискорбного инцидента с профессором Сапожковым шесть лет назад я имел несчастье столкнуться с замдекана (человек растет!) Коноваловым. Нельзя сказать, что он задел меня лично – нет, просто «юному максималисту» Цехериту было неприятно наблюдать действия ученого мужа. Он выгонял студентов из столовой, потому что те в ней не ели, а читали – вокруг царило безмолвие. Он заводил на факультете дежурные группы по уборке аудиторий – гнетущая тишина усугублялась. Он пузом вперед расталкивал воздух в коридорах, грозя не вставшим при своем появлении отчислением – и в ответ слышалось робкое блеяние.
Потом однажды раздался мой вполне звучный голос – и сначала было «глумление над заместителем декана», потом – проблемы с документами в конце курса, еще потом – «потеря» диплома на выпускном, ну а финал оказался закономерен: другая, не институтская аспирантура.
Не стоит думать, что тогда, как и сейчас, кто-то не знал и не видел, что являет собой заместитель декана. Но он уже был им, и гораздо легче казалось смириться с порядком вещей, пусть и оборачивающимся бытовым хамством и мелкой уголовщиной. Теперь же г-н Коновалов просто вырос и со студентов переключился на профессоров, неловко скосивших взгляд.

Но мораль даже не в этом. Мораль в том, что никто так и не отважился протянуть парии (мне ли, трагикомическому ли профессору Сапожкову) руку. И в этом заключается для меня один из самых драгоценных жизненных уроков.

С тех пор как я публично сделал тфилин, наступление весны у меня четко ассоциируется с Песахом. Не Первомаем, который, по сути, уже лето, и не 8 марта, которое еще зима, – а именно с Песахом.
Асфальт уже подсох, светит наконец-то теплое солнце, улица заполнена людьми в инопланетных лапсердаках, полными какой-то особенной веселой торжественности – как в детстве было на школьных утренниках, а с тех пор пожалуй что больше и нигде.
В этом году Песах начинается вечером 18 апреля, как и обычно, в грозном булгаковском месяце нисане. Надо будет наконец купить мацы и устроить себе седер: в жизни должно быть место празднику.

С «Хулио Хуренито», кстати, связана еще одна небольшая, но интересная история. Предисловие к роману написал лично Бухарин – тогда, в 23-м году, он еще не был правотроцкистским уклонистом, врагом народа и прочими нехорошими словами. А когда стал – тогда это предисловие аккуратно вырезали изо всех изданий. Пример Герострата советских товарищей ничему не учил.
Мне повезло – бог весть по какой причине предисловие осталось на месте – только на первой страничке, там, где заголовок, фамилия Бухарина замазана синими чернилами – «чтоб никто не догадался». Но мы же можем страничку перелистнуть и насладиться большевистской латынью – да-да, в те романтические годы партийные руководители, прошедшие суровую школу тюрьмы и ссылки, могли еще к месту ввернуть из Цицерона.

Тут вспоминается и другая похожая история: про институтскую библиотеку, которая в свои ранние годы (уже не царские, но еще не «лихие сталинские») была «имени Бубнова», очередного партийного деятеля. Соответствующий штамп стоял на каждой книге. Ну а потом – потом и несчастный Бубнов стал врагом народа, и имя его было приказано забыть. Так что на овальную библиотечную печать сверху – аккурат посередине – ставили еще один штамп – и библиотека оказывалась просто «им.»
Впрочем, работа тогда, видимо, шла без огонька, поэтому кое-где (очень даже много где) оригинальная печать сохранилась полностью – если, конечно, стояла не на первой странице. Так что явное так и не стало тайным до конца.
[350x539]

Но есть и по-настоящему прекрасные новости – не одними ментами…
Тут по почте из города Киева мне пришла посылка. Скромненький белый пакетик. А внутри – восторг! – долгожданный, 23-го года и первого издания «Хулио Хуренито» Эренбурга.
Я его давным-давно читал, но удовольствие держать в руках старую, настоящую книгу мало с чем сравнится. Переплет, конечно, не владельческий, но крепкий, «тот». Открываешь – читаешь непомерно длинный стебный заголовок, потом обязательно надо вдохнуть запах пожелтевших страниц…
Теперь можно рассмотреть внимательнее. Ну – стандартный штампик советского букиниста, какая-то их номенклатурная цифирь – без этого никуда. А вот уже кое-что поинтереснее: на титуле витиеватая подпись: М. Струв(е), июнь 24 года.
Вот это в старых книгах всегда завораживает – недоступная иначе возможность чуть-чуть, а коснуться истории.
Первый вопрос, конечно, кто такой М.Струве («е» видится в ловком завитке). Благо фамилия известная, но энциклопедии и Яндекс знают по преимуществу Г., Н. или П., а никак не М.
Впрочем, ответ находится в «Письмах о русской поэзии» Гумилева: коротенькая заметка 16 года о подающем надежде молодом поэте. Теперь легче – комментарии собрания сочинений – и вот уже известно, что Михаил Струве – племянник Петра Струве («Вехи»), участник второго Цеха поэтов, эмигрант…
Чудесный сюжет, правда?
Другое дело, что все выкладки вдруг оказываются под вопросом: в эмиграции он раньше, чем издана книга – но, учитывая заграничную известность Эренбурга, нет ничего удивительного, что свежеизданный роман мог оказаться в Париже. Другое дело, как потом попал обратно в Россию – хотя пути эмиграции неисповедимы. Была еще и вторая мировая война, когда все смешалось и вещи кочевали по всей Европе.
Во всяком случае, во всю эту историю очень хочется верить и домысливать детали.

А почему нет? Стоит же, в конце концов, в родном шкафу сборник поэзии Полежаева из библиотеки Даниила Андреева (точнее – сначала его практически приемного отца, известного московского врача, это точно по экслибрису, а потом уже нашего мистика – это по с трудом читаемой подписи).
[350x493]

Надо не лениться и делать зарубки. А то вот стану стареньким, буду под стук протезов тянуться к стакану воды – и совсем ничего не смогу вспомнить. Старожилы-то они ведь, как известно, и не припомнят… Вот поэтому и надо, значит, записывать.
Чудеснейший месяц март.
Наконец-то поданы документы на загранпаспорт. Жалких тридцать дней – и хелло, ворлд. Два часа в очереди, хтонический ужас от выкрашенных масляной краской стен со следами былой роскоши в виде электрических розеток – знаете, таких специальных розеток, которые не две круглые дырочки, а четыре «козой», чтобы пальцы удобнее совать… Век немытые стекла, век не улыбавшиеся лица господ полицейских – но ничего, квест сдан.
Только одна сцена слишком врезалась в память.
После шмона на проходной – прямо по дорожке – и дверь «дома мента». – Здравствуйте, а где здесь у вас ФМС?
- Че?
- ФМС… (Голос – Лихачев бы позавидовал интеллигентности.)
- Че?
- ЗАГРАНПАСПОРТ!

И тут госпожа полицейская бальзаковского возраста, как водится, поперек себя шире, наконец-то расслышала из-за бронированного (наверное) стекла. Лицо ее озарилось воистину победительной улыбкой, и торжествующий грудной голос произнес:
Уфээмэс! (понимате – не просто фмс, а У!) С торца!
- А с какой, простите, стороны, справа или слева?
- У здания ОДИН торец!

Нет, я самостоятельно нашел этот торец, справился с остап-бендеровским доводчиком на двери, увидел те самые розетки «козой»… Но сердце мое осталось там – у бронированного стекла.

Все та же буйная военно-комунистическая эпоха была, как известно, богата на неологизмы разной степени дикости. Какие прижились и почти не режут слух - вроде райсобеса (вслушайтесь!), а какие смыло в лингвистический унитаз.
Трудолюбивые филологи еще на первых курсах института достают из него шкраба (школьного работника), но почему-то оставляют без внимания еще одно не менее дивное словечко - "мофективный".
В переводе - "морально дефективный", используется применительно к трудновоспитуемым детям - к примеру, "мофективный подросток".

Безусловно, такое прекрасное слово требует активного использования - и я торжественно обязуюсь его применять!

И снова нельзя не отметить, что окружающая действительность иллюзорна. Наверное, каждому она сообщает об этом по-разному. Но лично мне упорно и настойчиво шелестит книгами классиков 19 века. Вот и снова.
Очередной этап большого попила - Олимпиады-2014 - ознаменовался выбором талисманов. Мишка, зайка и прочее фу. Но стоит только присмотреться... Оказывается, автором Мишки (обвиненным в плагиате с символа Олимпиады-80) является некто по имени Олег Сердечный.
Понимаете - Сердечный! Ну как тут не вспомнить "Игроков" Гоголя с шулером Утешительным?
Шулер, плагиат, Утешительный, Сердечный.

"Топор мне, топор!" - ревет Родион Романович...

Первый спектакль детского театра зверей Дурова, созданный в самые буйные годы военного коммунизма, назывался «Зайцы всех стран, объединяйтесь!» В нем зайцы стреляли из пушки по дворцу, который охраняли кролики, после чего поднимали над зданием красный флаг.

А я говорил, что меня невероятно расстроил новый альбом Шаова ("О чем молчал Герасим")? Нет? - Ну вот, скажу - он меня невероятно разочаровал.

[600x436]

И просто так, чтобы не забыть - письма заканчивать подписью
"Ваш нежный, ваш единственный".

Сколько лет и сколько зим! Какие люди!
Я хренею – так давно все это было.
Было, сплыло и всплыло – ну что ж, обсудим,
Кто чем жил, кого куда зачем носило.

Даль времен всегда туманится слезою,
Мутен взгляд, не разберешь и половины.
Выпускной с его вечернею зарею
Потускнел. Великолепные руины!

Что же дальше? – Первый год, я в институте.
Впрочем, это не секрет и всем известно.
В институте, мпгУе, Педике, Приюте –
От синонимов на строчке стало тесно.

Так продолжится еще четыре года –
Обойдемся здесь фигурой умолчанья.
Романтизм и реализм, друзья, свобода
И наука как иллюзия призванья.

После будет тайный стыд – аспирантура,
Хлеб заплесневелый, черный, обгорелый.
Я сбегу, навек решив: наука – дура,
Быть ученым – значит вечно быть без дела.

Параллельное со школкой расставанье
Станет выбором осознанным и здравым.
Пара лет в мятежных поисках призванья –
И успех с потенциальной зычной славой.

Впрочем, рано – перепрыгнули мы слишком.
Личной жизни нужно здесь оставить место.
Я женат, завел кота, не жду «детишек»,
Как-то мне оно пока неинтересно.

Прекращу теперь дозволенные речи,
Чтоб письмо не стало сущим наказаньем.
Соберите со стола. Задуйте свечи.
РИА Новости. Редактор. До свиданья.

Это для одноклассницы, которая очнулась от спячки 11 лет спустя. Сакраментальное «как жизнь», от века ставящее в тупик гигантов духа. «Ну че, Ломоносыч, как жизнь?» – спрашивали проезжие поморы у президента Академии наук, четко помня, что подбрасывали лет дцать назад мальчонку на обозе с рыбой. И поди попробуй им объясни про силлабо-тонику и Лавуазье. "А жизнь-то как?" - удивленно переспрашивали они.

Известное дело – есть магазины и магазины. К категории «и магазинов», как сегодня оказалось, относится «М.Видео». Грустно там ходить и нерадостно. Другое дело, что надо – отоварить корпоративный сертификат. И вот ходите, вы всюду бродите – уже на четвертый круг пошли, а счастья нет.
– Скажите, а у вас есть карты памяти микро-сд?
– Конечно есть! Вот, пожалуйста, 16 Гб. И стоит всего три тысячи.
Вот скажите, кому нужна микро-сд на 16 гигов? Что, смотреть в телефоне всего «Властелина колец» в переводе Гоблина – да ведь и то половина останется. Или перенести в фотоаппарат все «Мои рисунки» – так ведь три четверти будут вопиюще свободными.
Нет, не надо нам такой памяти.
– А другой у нас нет.
Ладно, снова круги по магазину. О, компьютерный отдел.
– Скажите, а нет ли у вас сжатого воздуха для продувки системного блока?
– Есть, как не быть! Вот тут… Ой, то есть был. Буквально вчера тут вот баллончик стоял. Сколько стоил? Не, не помню.
– Спасибо.
Круги продолжаются, превращаясь в замкнутые. Коврик для мышки? – На Савеловском дешевле. Игрушки? – В локалке бесплатно, то есть даром.
И преследует, главное, ощущение, что все тут как-то неуютно, неправильно. Полки зияют пустотами, нормальных описаний нет – прямо скажем, не Яндекс.Маркет, а продавцы упорно втюхивают что подороже – бренд! фирмА!
В общем, покупать технику надо в интернете – там ее хоть и нельзя потрогать-повключать, но зато узнаешь о товаре куда как больше – да и выбор будет куда как шире. Чем только «М.Видео» живет?
Ну а финал – да, как в школьных сочинениях: «Усталые и недовольные мы возвращались домой», держа в руках телефон-вульгарис. Да и у того, как оказалось, в отличие от «выставочного» образца корпус без обещанного узора. Впрочем, дареному корпоративному сертификату в зубы не смотрят. Легко пришло – легко ушло. Здравствуй, понедельник.

Душка! Умничка! Золотое сердце!
«Аркадий Дворкович считает, что стипендии студентам нужно отменить». И правда – зачем? По убеждению нашего выдающегося советника-шахматиста, «Можно работать после учебы: на кафедре, в библиотеке, в кафе, переводы делать. Если талантливый математик - может работать у своего профессора на кафедре, помогать делать исследования и получать за это деньги».
Конечно! Талантливый математик помогает академику нажимать «энтер» на компе, талантливый филолог по ролям читает член-корру «На дне», а талантливый инженер на коленке клепает гигантских человекообразных роботов. И все они, не снимая с плеч рекламного «бутерброда», получают за свой труд гранты на жизнь.
Мерзко, господа, запредельно мерзко.

«О причинах нашей мерзости» по пунктам:
1) Сейчас у нас новостное затишье. То есть не происходит ничего острого, такого, на чем автоматически концентрировалось бы внимание. Не падают самолеты, не сходят с рельс поезда, не умирают выдающиеся деятели и даже ничего нигде не горит и не стоит в сколько-нибудь глобальных пробках. Какие истории были (вроде Кущевской, Гусь-Хрустального или «ледяного дождя») те тянутся вяло, мало-помалу сходя уже и с третьих страниц газет.
На этом нулевом фоне очень хорошо заметны обычно подавленные бурными событиями сюжеты. А их счетом три.
Первый – «реформа» образования в старшей школе, точнее – мутация учебного плана, согласно которому в 10-11 классах должны остаться физкультура, ОБЖ и патриотизм, а литература с прочей математикой стать факультативными довесками к воспитанию боеготовых патриотов.
Второй – исподволь меняемые сроки призыва, согласно которым лето станет военкоматовской вольницей – греби не хочу выпускников всего и вся без разбора. (Минобр хотя и объясняет, что нет-нет, так не будет – но все мы помним, как в Воронеже студентов «неаккредитованных» специальностей под такие же мантры уволокли в полки и эскадроны.)
Третий тренд – прогрессирующий паралич власти на житейском, бытовом уровне – вроде пресловутых питерских сосулей или вымерзающих казарм.
Складывая 1, 2 и 3 мы получаем вовсе не 6, а тенденцию: государство сбрасывает с себя последний налет «социальности» и, почти что уже не маскируясь, заявляет: Я – людоед, и моя единственная цель – набить брюхо. Заботой о пище людоеды, как известно, не отличаются, окрестные селяне всегда «новых нарожают», лишь бы вил не трогали да в пещеру шли исправно.

2) У людоеда в подручных ходят не только шакалы – вроде того же Дворковича, но и вполне себе альтруисты-доброхоты. Стоит на любом – самом либеральном – толковище возникнуть теме призывной армии или той же стипендии, энное количество до розовости милых девушек мгновенно оскалит зубки и возвысит голос. Они с радостью поддержат людоеда, выдумывая самые разные предлоги – вспомнят и про родину, вашу мать, и про то, что сами жили в сирости, так чем эти лучше, и про мужчин, которые по умолчанию охотники-собиратели… Девочки (почему, впрочем, только девочки? – Мальчиков, которым уже ничего не грозит, тоже хватает) расскажут, что пора бы вернуть послевузовское распределение, а то государство страдает от этих хитрых выпускников, не работающих по профессии.
Припомнят альтруистки и брутальные образы своих грез – в погонах на незнакомой улице, а закончат наверняка мыслью о том, что уж вот они-то обязательно бы – да вот не судьба. Но если Родина скажет… Родина, правда, молчит и тихо пилит за углом, причем звук подозрительно напоминает скрежет зубов по кости.
3) А между тем все объясняется до смешного просто. Большинство граждан РФ просто не умеют переносить ситуацию на себя. Мало в детстве читали книжек, не доиграли в дочки-матери. Попробуй наши государствозащитники поставить себя на место тех, кому они готовят сладкую казарменную жизнь – или дежурство после дня лекций в кафе (впрочем, можно, так и быть, прислуживать на кафедре доцентам, по совету г-на Дворковича) – они сразу бы пошли на попятный.
Но представить такое государствозащитники неспособны. Именно поэтому – по неспособности «примерки чужой шкуры» – они и есть готовые, совершенные, законченные патриоты.

А еще нужно заметить, что я теперь в неоплатном долгу перед Родиной - в том смысле, что мне этот долг никогда не заплатить. Да-да, не отдать священный долг, который (по нашей такой хорошей, такой гуманной конституции) есть, помимо прочего, еще и почетная обязанность каждого гражданина.
И почета мне не будет. Ай-ай.
Прости, казарма, не грустите, отцы-командиры, утри слезу и ты, суровый седой военком. Не судьба.
Что пожелать вам на прощанье, до свиданья?
(Нежно) - Чума на ваш Генштаб, чирей на глубокий тыл.
Неужели только мне понятно - без лукавства с фразами "я бы пошел служить, но в нормальную армию", что в нашей стране, кроме относительного, есть вполне явное абсолютное зло? Именно такое, о котором мечтал Линньер - "Мы - хорошие, они - плохие", с которым сражался Ланцелот, на котором так удобно показывать детям бяку, а верующим - ад?

The Temple of Elemental Evil

[показать]

Утром на работе.
Т.: А что это ты такой счастливый, как прямо лето наступило?
Цехерит (потирая заиндевевшие на улице руки): Да нет, обычный…

А в голове забилось – что, неужели, правда? Ведь казалось что уже давно не «смертерадостный», ан нет. На входе, на «инфоэкране», ухватил взглядом новость – что вот, мол, вчера в метро на рельсы спрыгнул очередной самоубийца, «молодой человек», открыл сезон.
Почувствовалась некая мистическая связь: он спрыгнул - в мой день рожденья – а я живу. Второе июля четвертого года припомнилось. Ну да не будешь же этого объяснять – так что нет, обычный я, и лета на улице нет в помине.

За всеми поисками национальной идеи, шумными определениями «лихих девяностых», «поколений пи» etc истинное лицо времени, как всегда, затерялось в толпе.
Один простой образ, повторяемый по поводу и без повода, с навязчивым упорством идиота, из текста в текст, от анекдота к анекдоту…
Мальчик Кай, заблудившийся в голубых просторах дворца Снежной королевы – и наконец усевшийся на полу в очередном из бесконечных залов собирать из льдинок слово «Вечность». Забыта уже цель, в холодном безвременном тумане потерялись и коньки, и власть над миром – только раздается еще гулкий, раскатистый, настигающий ледяной смех бессмертных.
А хрупкие кристаллики все складываются совсем в другие буквы.
Поколение раскланивается на исторической сцене, собирает редкие букеты и уходит за кулисы. Занавес.

Где-то далеко гудят провода,
И монтеры сбиваются с пути.
Можно потерять должность навсегда -
Так что просто не дай себя уйти.

Настал, пожалуй, исторический момент для выяснения классовой принадлежности клопов подведения итогов года.

 

Они, как любила говорить доцент Ефимова, «амбивалентны». Вчерашний день с приговором, последние недели с площадями (и это еще не было сегодняшнего вечера), большие пожары, огромные пробки – все это не требует комментариев – и, однако, практически не касается меня. Всеблагие за своей эфемерной трапезой продолжают с вальяжным любопытством поглядывать вниз, на мир, и я за компанию с ними остаюсь наблюдателем – пусть даже и слегка пристрастным.

 

Главное же, как и всегда, происходит ближе к телу – и вызывает куда как больше оптимизма.

 

Во-первых, конечно, о работе, начало которой было ознаменовано арканом Смерти. Изменение, и правда, вышло глобальным. Оказалось, что все прочее до этого момента было необходимой (и куда как достаточной) подготовкой. В дело пошло и годовое сидение в пустейшей конторке, и школка, и мои любимые рецензии – каждые лыко заняло свою строку, чтобы МНПХ наконец-то повезло.

 

Легче всего объяснить про конторку. Вся тамошняя пустота, тем не менее, дала мне две вещи – во-первых, я пристально и тщательно изучал прессу (потому что иначе можно было свихнуться), а во-вторых, худо-бедно, но все-таки освоил CMS. И дальше было уже легче. Последняя пауза перед поднятием занавеса – жестокая и тревожная минута, школа «Эллада», – и вот уже включаются софиты, и полотнище ползет вверх. Сайторедакторство и сайтокопирайтерство про деревянное домостроение (тонны словесной руды, html, первая робкая уверенность, что деньги можно зарабатывать не только рассказами о литературе) – и, наконец, основное, нынешнее, действие.

 

Как совпало, как повезло? – Все то же резюме – и получилось. Безупречная грамотность, современная политическая ситуация, владение компьютером на уровне – и все прочее, и так далее. В общем, РИА Новости и все то, о чем мы так долго мечтали. Например – чтобы смотреть на людей не фарами паровоза. Дальнейший рассказ тут будет совсем нескромен, так что пока хватит.

 

Ну а теперь – о совсем личном, о книжках и другом искусстве.

 

Нельзя сказать, чтобы год был совсем уж удачным. Тем не менее, начался он «Кадын» и «Дорогой, которой нет», продолжился «Все равно я Диззи», а завершается, как ни удивительно, тюремным дневником рейхсминистра Шпеера. К слову о «Диззи»: это редкое и удивительное ощущение – книга в руках, которая дает силы и поднимает ввысь. Еще немного, и с уст живой речью полетят слова силы. Чего и вам желаем.

 

Ну а кинишки, музыка и картинки – тут все стандартно, по нулям. Разве что некоторые романсы («А всем офицерам надеть ордена!»), но это, скорее, опять-таки в область литературы. Такая, как говорят у нас, в Одессе, логоцентричность.

 

Напоследок стоит отметить, наверное, крепнущее «финансовое благополучие»: уже совсем-совсем не за горами загранпаспорт, на дрожжах растет заначка, и горное парагвайское поместье пускает в землю первые сваи.

 

От.