Радио «Маяк» бубнит над ухом,
Ветер вертит тополиным пухом,
Николай-сосед с утра под мухой,
Пахнет супом с коммунальных кухонь,
Карточки блестят в альбоме пухлом –
Маме вдвое меньше лет, чем мне,

Черно-белый мультик с Вини-Пухом
И никто еще ни сном, ни духом,
Что придут разлука и разруха,
Насладиться суетой и страхом,
Предваряя тот великий ахтунг,
За которым ничего и нет:

Аварийный вход, и он же - выход,
А пока мы распеваем лихо,
Все у нас ништяк, не как у них, а
Даже, как поет Эдита Пьеха,
«Харашё», и Пьехе вторит эхо
Доброе и сытое вполне…

Скоро, скоро станет не до смеха,
Засиделись дома – надо ехать,
Делу время, времени – потеха
Нас свалить в утиль-сырье как тех, а
Позывные счастья и успеха
Не звучат на радиоволне

поэзия настраивает на лирический лад:
[640x480]

По мотивам стишка

Мою память арестовывает, пытает моё внутреннее ЧК,
Я ему проиграл эту схватку, не чисто, но по очкам.
По очкам не бить, не быть мне гадом, этому не бывать,
По ночам между Раем и Адом в Россию плывет кровать,

На Васильевский остров, где после мне хотелось бы умереть,
Ощущаешь особо остро, что осталась едва ли треть,
Обложили, загнали в угол, и засада со всех сторон,
И вместо имени местоимение "Я" заменяется вдруг на "Он"

Подумал я тут выложить свой другой вариант перевода "Печали" Теннисона на предмет сравнить: кажется, что так куда ближе к авторскому ритму?

Печаль, увы, рождает лишь печаль
лорд Альфред Теннисон

Печаль рождает лишь печаль,
Мечты - водой сквозь решето,
Природа-мать, тебе не жаль,
Что сын твой гибнет ни за что?
Согрей! Так щедрое тепло
Лелеет обмелевший пруд,
Как старый замок, вросший в склон
Заря ласкает поутру


From sorrow sorrow yet is born
Alfred, Lord Tennyson


From sorrow sorrow yet is born,
Hopes flow like water through a sieve,
But leave not thou thy son forlorn;
Touch me, great Nature, make me live.
As when thy sunlights, a mild heat,
Touch some dun mere that sleepeth still;
As when thy moonlights, dim and sweet,
Touch some gray ruin on the hill.

Нет, меня на подвиги не тянет,
Я устал царапаться ногтями,
Заберите, инопланетяне,
Вы мою отравленную плоть

На свои заоблачны высоты,
Тут таких как я, похоже, сотни,
Вот, стою как ценный злак в осоте, -
Не сорвать меня, ни прополоть

Не в ряду, среди великих бардов,
Во дворе сижу, играю в нарды,
На башке фуражка без кокарды,
Да тельняшка вылиняла вся:

Сам с собой веду о том беседу,
Что профукал партию соседу,
И, того гляди, с катушек съеду
(Он смеется – тот еще босяк)

Суп на дне летающих тарелок,
Замысел глубок, бюджетец мелок,
И над небом северным угрюмым
Тянет клин инопланетных рюмок,
Я себе и на дуде игрец,

И магистр живительного слова,
И любитель выпить в пол-второго,
Наливай сперва соседу справа,
Там, глядишь, и подоспеет слава,
И вполне насущный огурец

Посвящается Лиене Ацтине и ее стиху настоящий

Истираются имена
из прошлого,
я и есть твой стоящий на
площади -
не любовник и не отец, -
кто-то там...
В перестуке чужих сердец
шопотом
шелестит, напрягает слух,
в памяти
остается один из двух.
Камень-то
не прижился в твоей груди,
это ли
не награда, что я один,
но болит
место, коему быть пустым
холодно...
Может болен, или простыл,
заодно...

По выселкам державного предместья
крадется ночь как нерадивый тать,
не сплю в который раз, и с нею вместе
не в силах эти сутки дочитать
до корки. Преднамеренно застегнут
на пуговицы парных фонарей
жилет проспекта сообщает окнам
оттенок запустенья. Нет, скорей
не запустенья даже, а унылый,
какой-то невостребованный вид
зеркал, в которых отраженье было,
но тот, кто в них смотрелся - он убит.

Озябшие персты многоэтажек
щекочут небо в области пупка,
все замерло в окрестности, и даже
сама окрестность, кажется, хрупка.
Деревья в облачении убогом
торчат как курьи ноги из ухи…
Зачем все это выдумано богом,
помимо наказанья за грехи?

Направленный пучок нейронов мозга
Реакции не вызовет цепной,
Ни пряник не поможет вам, ни розга
Побыть в интимной близости со мной

Со многими, увы, как ни давили
Критическую массу я набрать
Не смог. И даже новый Джугашвили
Поверил бы, что мне сам черт не брат

Отдельные нейтральные частицы
Слабы, зато не ведом нам покой,
Кто эгоизмом с детства причастится,
Поймет меня легко. Да, я такой!

И групповой не подарю игры вам,
Зато не будет ядерного взрыва.

- С добрым утром, сэр!
- Спасибо, тронут.
Сквозь двойной кордон оконных рам
Отчего так безутешно стонут
Рты сигнализаций по утрам?
Не за тем ли, что они как будто
Собрались оплакивать меня?
Саваном седым сползает утро
Без отца родившегося дня,
Чтобы вылить в мир сырую серость,
При которой злобы не тая
Взгляд редуплицирует как ксерокс
Блеклые картины бытия:
Вот тоски районная больница,
Мелких мыслей пшенная крупа,
Деготь дел… И я готов молиться,
Чтобы день вообще не наступал.

И вот, приходит такая вся из себя и говорит:
Я прекрасней всех Беатриче, загадочней всех Маргарит,
Мне нужен коктейль из грез, салат всех благ, заветных желаний пицца,
И велит не тянуть и с заказом поторопиться,
А у тебя и так уж давно на все не хватает рук –
Где, например, дело всей твоей жизни, любимая женщина, лучший друг?
И ты берешь ее нежно за талию, ощущая, как ее стан упруг,
Поворачиваешь вокруг – на сто восемьдесят
И говоришь: погляди, у нас тут экзистенциальная осень,
И тебе, пташка, пора улетать на юг…

Дзинь-Дзинь! - вот вот прокукует нам кремлевская кукушка, Дзинь-Дзинь! - это вторят ей бокалы с шампанским и рюмочки с водочкой, Хрусть-Грусть! - это сминаются пластиковые стаканчики, прежде чем упасть в засыпанный конфетти новогодний снег. Ну, вот и дождались, здравствуй жопа новый год...

Для кого-то уходящий был удачным, для кого-то рядовым, для меня - плохим, да, не самым счастливым. Ну и бог с ним, как говорится, в 90% наших проблем виноваты мы сами (я из этого обычно исхожу). Надеюсь что будущий принесет удачу, новых друзей, здоровье и благосостояние всем нам - вам, мои дорогие читатели, прежде всего.

Я был плохим мальчиком и редко читал и комментировал ваши посты, каюсь. Но, как не прискорбно, не могу поклясться, что в будущем году исправлюсь. Но я вас всех люблю, и сердце мое принадлежит вам. Спасибо, что вы у меня есть.

Дзинь-Дзинь!

Струится речь, искрится как парча,
Но все слова слегка кровоточат,
Их цвет плывет болезненно багров,
В конце любой строки зияет ров.
И корчится надежды белый лист
Желаньями, что так и не сбылись:
Для сокровенных не хватило сил,
А о простых я сам не попросил…

Вот идет, приближается медленно чемпионат,
Кто-то верит в победу, но вновь ускользает она,
Голова - для удара в упор с углового дана,
И ломает скамейки в метро разъяренный фанат
Это он, это он - наш великий российский футбол
Там бразилец, зулус, португалец, вьетнамец, монгол,
И конечно же Гусь неизменно стоит во главе -
Это он - наш советский по пояс уже человек,
Если кто бы и смог отстоять нашу честь - он один,
А не сможет.. Ну что ж, мы его за обедом съедим:
Он возляжет у нас на большом новогоднем столе
И тотчас потечет, поплывет в поросячем желе,
Слышишь кто-то идет, на ходу заряжает ружьё,
Режет Хиддинку ногу и кетчуп макает её,
И кусает зубами как будто бы сборную всю,
Чтоб в российский футбол было впредь неповадно Гусю

Не доведи меня не до добра,
Через века несу я это знамя,
И миллионы следуют за нами,
И ты сестра им, каждому, я - брат...

Не доведи меня не до добра,
Кто говорит "Любовь к себе - пустышка"?
Не верь ему, он, знать, умен не слишком,
И в гумусе не видит серебра.

Не доведи меня не до добра,
Я в зеркалах себя сто крат встречаю,
И снова сам в себе души не чаю,
Сам Аполлон, и сам себе Сократ!

Не доведи меня не до добра,
Мне жалок тот, кто сам себя не любит,
За что его тогда полюбят люди,
Когда не он герой любовных драм?

Не доведи меня не до добра,
Ужели зря судьбою я балуем?
Дарю себя я страстным поцелуем,
Подставив бритву полоскать под кран!

ни зимой ни весной не пиши не пиши
опыт жизненный тот что приходит с годами
не оставит стигматов на теле души
тело душит и печень на легкие давит
как ей и надлежит - изнутри изнутри
не затянется жизнь сигаретой без фильтра
нет не надо дружок на меня не смотри
мало что ли в округе других простофиль то
воровству предпочтя умереть в простоте
я скитаюсь давно как библейский Иаков
мной оставленный след обращается в текст
чьё значенье любой понимает двояко

по мотивам ***

страна, встречай своих героев –
все от и до
и в булочную ходят строем,
и на дзюдо,
им только лишь того и надо
для их возни,
чтоб грянул новый торквемада
врагов казнить.
безгласны - что кларнет без трости,
но с чувством долга,
глядят хитро:
о государственном устройстве
юар и конго
пи%дят в метро

Подумалось мне, отчасти это навеяно ссылкой, приведенной Гражданка_Лошадка вот тут, что гениальный человек должен(вынужден) быть либо пьяницей/наркоманом, либо сумасшедшим.
И как в доме пьяницы всегда двери настежь, в целом бардак, и заходят кому не лень выпить и закусить на халяву, забывая свои газеты и перчатки в прихожей, а заодно - изливая душу хозяину, так и в душе пьющего, допустим, поэта не заперто, она открыта для впечатлений даже ей чуждых, несколько пассивна и, к тому же, не зла - пишет человек обо всех в массе впечатлениях от души, ни мало не стесняясь, и это бывает гениально.
Сумасшедший - напротив живет в герметичном мире собственных иллюзий, что позволяет ему видеть вещи и называть их СВОИМИ именами. Это тоже бывает гениально, но, как правило, губительно для автора, ибо жить ему в мире обычных людей невыносимо. Да и они такого чудака не жалуют - гоняют, пинают, высмеивают.

С этой Точки Зрения, скажем, Есенин - гений-пьяница, а Мандельштам - гений-шизофреник.

Сами сравните:
[показать] [240x320]

[показать]

Еще картин того же автора

просунул нагло гений злой
сквозь жизнь мою кривые пальцы,
измял её за слоем слой,
и кружит нудно в темпе вальса.
хромой простуженный пейзаж
на кромке подпирает небо…
хотелось умереть во сне бы,
но Ты и этого не дашь

Томат заката в лечо ночи лег легко,
Нагнало небо складки туч на лоб высокий,
И лечит время, лично делая укол,
Из лучших снов моих высасывая соки