- Смотрите, смотрите! У Нанды волосы поседели!
- Где?
- Да вот же!
Нанда почувствовал цепкие детские пальцы, ухватившие его за побелевшую прядь волос, но не предпринял ни малейшей попытки вырваться. Он отчаянно сжимал глаза и сбивчиво дышал, изо всех сил стараясь не захлебнуться солнечным светом.
- Да ты и вправду поседел!
- Нанда, вот дурак! Почему у тебя все не как у людей?
- Старик! Старик!
«Они правы, - думал он , чувствуя на щеках слезы, предательски катившиеся из-под сомкнутых век. – У меня все неправильно. Со мной что-то не так. Наверное, это какая-то смертельная болезнь, и я скоро умру».
- Да что это с тобой? – до его балансирующего на краю пропасти сознания донесся голос соседского мальчишки. – У тебя ведь только в прошлом году волосы были почти совсем черные. А теперь – светлее, чем у меня.
Это было правдой. Не нужно было обладать исключительным зрением, чтобы заметить изменения во внешности мальчика. Нанда и сам видел, хотя день ото дня ему приходилось прикладывать все больше усилий, чтобы открыть глаза. Его преследовала навязчивая идея, что солнце хочет выжечь свой отпечаток на его темно-карих радужках. Стоило ему открыть глаза, как голову пронзало раскаленными добела иглами. Он видел отражение солнца повсюду – на листве и в траве, на кирпичных стенах домов и на матовом шифере крыш. Весь мир постепенно превратился в заснеженную бесконечность, каждой снежинкой отражающую разгневанное солнце, отбирающее у Нанды цвет.
Поэтому последние несколько месяцев он все время щурился, что, разумеется, не укрылось от внимания его заклятых друзей.
- Какой же ты идиот, Нанда!
- Щуришься постоянно, как старый дед, а теперь еще и поседел!
- Так ему и надо. Он такой неуклюжий…
- …и глупый! Вечно все игры нам портит.
Нанде по-прежнему не верилось, что друзья – пусть и бывшие – могут быть настолько жестоки. Если только…
«Если только я на самом деле не заслуживаю этого», - пронеслось у него в голове.
Ему безудержно захотелось заглянуть в глаза своим обидчикам, чтобы прочитать там ответ на такой важный вопрос. Ответ, который способен изменить абсолютно все.
В последний раз втянув носом обжигающий воздух, он собрал крошечные остатки воли в кулак и осторожно приоткрыл один глаз.
Симха лениво опустил ногу в тяжелом сапоге на пробегавшего мимо продавленного кресла паука.
- Пауки-пауки, - пробормотал он себе под нос. - Ты у меня шестой за сегодня. Не нужны мне ваши вести.
Симха не любил новостей. Он не любил холод и жару, не любил карпаччо и макароны с сыром, не любил комиксы и исторические романы, болезни и здравие, трезвый ум и – упаси Бог – твердую память. Спрятаться от последней было сложнее всего. Можно было заклеить окна газетами и поддерживать в доме оптимальную температуру, не есть, не читать. Ему не требовалось прикладывать никаких усилий, чтобы круглосуточно поддерживать себя в состоянии болезненного здравия. Он ничуть не сомневался в том, что, если бы ему захотелось, он мог бы с легкостью научиться не дышать. Но скрыться от воспоминаний не получалось никогда.
В тот день они с самого утра закрутили перед красными радужками его глаз свой разноцветный хоровод. Симха сидел, тяжело облокотившись о спинку старого кресла, устремив взгляд прямо перед собой и задумчиво перебирая длинными пальцами пряди абсолютно белых волос.
- Это невозможно! – перед мысленным взором возникло лицо одного из докторов его прошлой жизни. – Альбинизм –
врожденное отсутствие пигмента кожи…
Одно растерянное лицо сменилось другим, потом третьим, четвертым, а после Симха перестал видеть разницу. Он слышал обрывки фраз, кислотой разъедавшие и без того воспаленную память.
- ...радужная и пигментная оболочки глаза...
- Не бывает.
- Блокада фермента тирозиназы…
- Невозможно.
- … синтез мелонина…
- Никогда.
Симха не любил врачей и – с некоторых пор – людей в принципе.
Но яростнее всего он не любил себя. Такой важный ответ на вопрос, который не додумался задать ни один врач.
Ветер, просочившись в щель под покосившейся входной дверью, веером раскинул по деревянному полу разноцветные осенние листья.
Симха сделал глоток из запотевшей бутылки, и уголки его губ медленно расползлись в ехидной ухмылке. Он осторожно сполз с кресла и дотянулся до ближайшего листка. Скинув с плеч изношенную рубашку, он лег на грязный пол и положил на изгиб идеально белого живота яркий остаток осени. Приподнявшись на локтях, он задумчиво смотрел на собственное тело и вспоминал, как когда-то очень давно вот так же лежал на пляже с ракушками на животе, и нетерпеливо ждал, пока солнце проявит на его смуглом теле бледный узор.
- Что случилось бы со мной сейчас, выйди я на солнечный свет? Если бы ветер сорвал с окна газеты, от моего тела вряд ли осталось бы что-нибудь, что не уместилось бы в коробку из-под печенья. Горстка пепла да кусочек бледной плоти в форме кленового листа. Что бы ты сказала на это? «Ах, как романтично, Симха!» – передразнил он пустоту.
- Нанда, а где же твоя трость?
- Уходи от нас, старикашка! Иди домой и
Читать далее...