абсент. опять бсент. джае онуже не дйствуетт не пяьнею

бывает и такое:
[699x437]

вот возьмем к примеру вуду. а конкретно - культ лоа Легбы.
Papa Legba, Legba-atte-Bon, Legba Vedo.

в основе доминантного культа - гаитянского пьетра - сплав из четырех основных направлений.

Итак, Легба - лоа дорог и перекрестков, коммуникации, информации, дух-проводник и дух-привратник - разных своих ипостасях.

в основе - бенинский рада-культ Aeppi Leegbn. Племена обожествляли саму дорогу, путь. После - антропоморфный культ Leegbn isu - в качестве животного-проводника африкацы почитали мангуста, как воплощение сил дорог, и грифа - как сторожа перекрестков.

позднее - сюда наслаивается дагомейский протосинайский культ Ноя. не ветхозаветного Ноя, а его апокрифической ипостаси.

и уже на Гаити, после попытки обращения в католицизм, voodun трансформируют культ Легбы, завуалировав его под маску почитания Святого Петра.

В итоге, мы получаем замечательный пример гибкости религии. И не только вуду - (то же самое можно проследить и в христианстве).

Так почему раз за разом я выбираю вуду?
Это не религия, а щит, за которым человек может сохрпнить истинную веру, ни от кого не завися, и ни перед кем не склоняясь.

E! a-sellah, Danballah Legbaa, Papa Legba, est extursiatta progresi, est osun de croches y cromvele, est lucifer tres, lucifer blanc... comme, Ashe!_)))

разбитый рояль (24-1005_21:05:46)

За грязным свинцом последних осенних ливней
Город, как пес, притих в ожидании холода,
Забился в грязь и туман, в небо стылое,
В отражения капель в своих бессчетных окнах.
Под разбитый рояльный джаз
В густых сумерках без чувств и объема – в плоских, жалких сумерках осени –
Не разобрать, какую вытянул масть!
На сцену! К стене! На расстрел! С улыбкой! Просим, просим!
Под нетрезвый рояльный джаз,
Суицидально-серьезный блюз:
Карты на стол, сейчас!
Вот мои три шестерки. Что у вас, какой-то жалкий туз?!
Не один?! Ну и пусть, ну и пусть!
На сцену, в петлю – просим, просим, просим!
Вот сидите вы, ждете, хрустя попкорном, когда же я удавлюсь…
Не дождетесь.

За грязным свинцом бездонных бессмысленных луж
Парят в вышине, в глубине небес почерневших лип костлявые кроны,
Дрожит кофейная гуща в потрескавшейся кружке,
Затяжка за затяжкой мимо проходит жизнь, как старый бездомный.
Oh, yeah, I'm drinkin' again, it's always the same,
That same old story…
After the kicks there's little old mixed-up me,
Tryin' to lose a dream that used to be…
Под мертвый рояльный джаз,
Я – далеко не трезвый и далеко не праведный –
Кричу тебе, осень: пора сдаться!
Проиграла ты, черт возьми, проиграла!
Под яростный, восставший блюз,
Кричу тебе, жизнь: выбрось крапленые карты!!!
Стреляете, товарищи! Я от пуль уклонюсь,
Чтоб еще раз спеть дуэтом с Синатрой.

Амстердам? Москва? Не помню.
[600x800]

отщелкали поганый, признаться, фотосет с Гришкевичем в Плесе. Все уехали, я остался. помотался по окрестностям на Супре. Три дня подрд просто пил. благо там дешевое виски.

Вернулся. айре.

Харт (24-1005_02:27:50)

Смерть отрикошетила вначале от проложенного под потолком вентиляционного короба, затем от металлической ножки стола и лишь после этого нашла его. «Черт, зачем, ну зачем мне понадобилось снять деньги со счета именно сейчас?» - подумал Харт, ощущая, как тошнотворно медленно вкручивается горячая и изрядно потерявшая в скорости пуля в его живот. Теперь и не вспомнить – зачем. Будто струна лопнула внутри, под аккомпанемент этой тупой, пульсирующей боли, он внезапно понял, что все, приехали. Медицина, пожалуй, бессильна. На черной рубашке кровь не выглядит такой страшной. Тяжело осевши у колонны, Харт, разгоняя туман боли, оглядел зал засиженного мухами отделения триждепроклятого банка, где когда-то, тридцать лет назад, какой-то ублюдок, вспомнить бы его имя, посоветовал ему открыть счет. Высокий потолок, светлые стены, пуленепробиваемые окна, за которыми – янтарное марево сорокоградусного полудня. На розоватом мраморе пола ничком лежат пять фигур, посетители и оглушенный охранник. Вооруженное ограбление, горите вы все в аду, доигрались… Главарь шайки – белый, а сейчас просто бледный, паренек, с густой бородой и кудлатыми волосами, на лице желтый платок и очки в черепаховой оправе, за стеклами – затравленный и удивленный взгляд, направленный на Харта. В правой руке – старый «питон» со спиленным стволом. Драные синие джинсы и белая рубашка. Двое его приятелей застыли на полпути от стойки управляющего к двери – высокий, широкоплечий субъект в похожем на ку-клукс-клановский колпаке, с двумя кейсами – это их двадцать минут назад вытаскивал сонный охранник из инкассаторской машины, что видна сквозь стеклянную дверь – в руках, и девушка, видимо, азиатка, в кожаной куртке с капюшоном и строительном респираторе. «Да верю я, ты и стрелять не хотел – палец от напряжения свело», - думает Харт, прислоняясь затылком к прохладному бетону, в маленьком зале так тихо, что слышно, как поскрипывает провод грязного вентилятора, - «но твоя пуля сейчас в моем брюхе, и это у меня кровь идет, дружище». Харт прекрасно осознает, что ему жить – максимум часа два, если эта боль не сведет его с ума раньше. Харт пытается пересечься взглядом с людьми, лежащими на полу, попросить о помощи, увидеть поддержку… Но понимает, что им всем глубоко на него насрать. Труп, свершившийся факт. Подумаем о себе родимых. Харт надеется услышать сирены… Полиция, «скорая», пожарные, 911, репортеры… Тишина. Лишь скрипит чертов провод чертового вентилятора. Харту пятьдесят два года, и уже тридцать лет из этого полувека он работает управляющим ресторана, хотя многие, взглянув на его подвижные руки и вытянутое, спокойное лицо под гривой седеющих волос, принимают его за музыканта. Да ни черта подобного. И никогда теперь и не станет. Харт прикрывает глаза…
-…Иисусе, уходим, - хрипло командует главарь, и троица выбегает в дверь, свернув налево, к своей машине. Полиция приедет ой как не скоро – в этих сонных городках южных штатов люди привыкли жить спокойно, медленно… Харт видит оцепенение во взглядах шести человек, что до сих пор не решаются встать с пола… «Да какого дьявола», - думает Харт, - «этот подонок только что убил меня».
Старый вентилятор натужно вращается на скрипящем проводе в густом воздухе. Стрелки часов – десять минут первого. Фрэнсис Сэмюэль Харт встает, опираясь спиной на колонну, выпрямляется, зажимая правой рукой рану на животе, и на плохо слушающихся ногах идет к выходу. Снять с пояса все еще лежащего без сознания охранника ключи. Толкнуть дверь. Шесть шагов до водительской дверцы инкассатора. Давай же, иди, иди, Харт… Они не могли уехать далеко, а у тебя, скажи спасибо какому-нибудь богу, теперь старый трехосный «форд». Он, стиснув зубы, закрывает за собой дверцу и заводит двигатель. Из этого городка есть только один путь – на шоссе. Стойте, гады, я сейчас. Тупорылый и приземистый броневик с ревом срывается с места и набирает скорость по грунту все такой же безлюдной и выжженной солнцем улочки.

Рубашка и брюки уже полностью пропитались кровью, Харт буквально чувствует каждую песчинку в часах своей жизни. И ему страшно. Поэтому на шоссе он вылетает, не снижая скорости – педаль газа утоплена до предела. Отныне и во веки веков. На пустой ленте дороге, далеко-далеко за маревом раскаленного асфальта дрожит черная точка – они. Прибавь-ка, Харт. По правому борту мелькает и исчезает патрульный автомобиль, вслед за этим в зеркалах заднего вида вспыхивают маячки и раздается сирена. Ну наконец-то, вперед, господа, достаньте мне этих ублюдков. Но чертовы копы, похоже, больше заинтересованы инкассаторским грузовиком, скорость которого уже перевалила за сто пятьдесят. Их машина проносится вперед и замирает поперек дороги, в то время как патрульный что-то нервно наговаривает в рацию. «У меня нет сил сворачивать, ребята», - устало думает Харт. Удар. Угол инкассаторского бампера деформирует «понтиак» так, что у Харт нет никаких сомнений в том, что красный ингредиент в железной мешанине, отброшенной на обочину – кровь. Но ему Читать далее...

калитка (20-1005_00:47:01)

Как-то раз по прибрежной дороге пустынной,
Над зубьями скал и пенной водой,
К одинокому дому в бухте глухой
Прошуршали под кашель движка чьи-то шины.
Была осень, и туч снеговых рваный клин
Устало на юг плыл, ветром влекомый,
Как будто бы сторонясь того дома,
Где окна были мертвы и черны.
И в узком заливе свинцовые волны,
К нему приближаясь, били все тише,
Словно от проседающей крыши
Веяло холодом и гнетом загробным.
Казалось, что даже песок на крыльце том
Не скрипнет под сильным порывистым ветром.
Лишь дверь словно стоном ветру ответила –
И то, один раз. И безлюден был дом.
Кто-то когда-то сказал, будто раньше
Жил там старик-чернокнижник один.
Будто б в тот дом Сатана приходил
И у моря устраивал шабаш.
Еще говорили, что есть там окно –
Во флигеле, в форме звезды или ромба –
Через которое чуждые звезды
Можно увидеть, коль вам суждено.
И слухи ходили, что криво ведет
Дверь черного хода в проклятом доме:
Что не на берег выйдешь, коли откроешь,
А в адскую глушь вересковых болот.
Еще говорили, что под домом – пещера,
Где спит и ждет крови алтарной сам Ктулху.
И что лестница вверх ведет прямо к древу Иуды,
А лестница вниз - прямиком к трону Зверя.
Много легенд о заброшенном доме
Шептали в баре соседней деревни:
Все больше о тайнах, ужасных и древних,
И о кошмарах, что там захоронены.
И вот, как-то раз, по прибрежной дороге
К дому подъехал одинокий поэт,
Был он нетрезв и плевал на запреты,
Да и не верил ни в черта, ни в Бога.
Вытащил он из разбитого «кадди»
Стопки своих разнопрофильных строк,
Бензином облил, положил на песок
И закурил, на барашки волн глядя.
И долго смотрел, как сгорают просторы
Его старых стихов, одинокий поэт,
Потом оглянулся на дом – будто только заметил,
И, к двери подойдя, постучал в нее коротко…
В доме безлюдном и черном, как уголь,
Шаги раздались – близко, неспешно,
Открыл дверь поэту Святой Петр с усмешкой
И сказал: «видишь нашел, хотя и не умер.
Сколько скитался ты от края до края,
Сколько врат золотых перепробовал,
Сколько стихов сжег в скорби беспомощной,
Стремясь отыскать Калитку от Рая!
Ну коли нашел – так заходи же,
Хочешь сказать – не понимаешь,
Как никто до тебя не вошел в двери райские?
Так, люди, вы же так любите не верить в истину…»

На скрипучих сценах баров
Мы стояли в потертых джинсах,
И наши голоса звучали
В густых и звездных ночах Кингстона.
Ром - в стаканы и кружки,
Дух ганжи – сладкий и пьяный,
Пусть в окнах напротив белье сушится –
Мы чувствовали себя королями.
И были мечты и надежды,
Рэгги звучало так жизненно,
Что счастье, казалось, неизбежно
В густых и звездных полуночах Кингстона.

еще 100 грамм (19-1005_18:20:47)

Плесни-ка в бокал еще!
Мне не хватает огня,
Глотнуть виски – проститься с мечтой.
Еще раз – мечты проклясть!
Плесни-ка в бокал еще!
За окном – жалкий октябрь.
Заржавела жестянка – Судьбы колесо,
До краев виски, пожалуйста!

Жизнь, Рок, старый мир, Господь... я не знаю, кто там - по другую сторону стола, но это покер, господа. Покер а не пасьянс. И если ты ждешь, что я сдамся - захлебнись своей кровью и своим ожиданием. Не захлебнешься - так я помогу. Когти ище есть, и клыки не сточены.... Подойди.. нож на голени, нож на бедре, два - сзади на поясе, еще один - на предплечье.. подходи...

...знаешь, господи, я ведь становлюсь тем, что ты из меня делаешь..

мученник, Иисус Распятый?! пожалуйста, но с креста видно мир...

Антихрист? Сатаниача Абадонна?! о да.. да хоть сам Сатана Мекротриг...

"...и подниму Я меч Свой и опущу его на головы предавших Меня..."

Иезекииль, книга апокалипсиса, том 25, стих 17.

я готов, боже... ну, откроем карты..

я жажду свежей крови, мой господь. твоей крови, черт возьми.

апокалипсис № (18-1005_19:16:22)

Вновь хрупкая плоскость свинцовых небес
Исцарапана сырыми ветвями осин,
Вновь в мареве измороси – толпы в спешке
Ищут тепло и свет в магазинах.
Вновь в вечереющих ущельях улиц
Звучат дельфиньи клаксоны такси,
Вновь надгробными плитами жмутся
Арбатские зубы к арбатским могилам.
Вновь в пабах людно и безнадежно,
Безвкусен эль и виски – вода.
Вновь хандрит по-осеннему город,
Не в силах что-либо предугадать.
Вновь окна-миры в стоквартирных вселенных
Горят свысока, непостижно, недостижимо.
Вновь воют ветра над церквями вечерними,
Дождь. Город. Город – дождь. Дождь – религия.
Вновь струны гитары так одиноки,
И строки стихов кровоточат дождем.
Вновь в сумрак утра вплетены заоконные
Риски деревьев и кофе. Вновь – бессонница.
Вновь город похож на старую муху,
И в круговерти дней – скован осенью.
Вновь дни проходят в заботах, закрутках,
Затяжках, забытьях, заточкой – безмолвие.
Вновь орды птиц безучастно вдаль улетают,
Кто-то с привалом, кто – напрямик.
Вот у дороги воронья стая:
Здравствуй, ворон. Здравствуй, старик.
Хотелось бы вместе с тобой – к югу, на небо ли...
На гордых полуночных крыльях лететь,
Прочь от осенней апатии смертной,
Прочь от свинцовых небес и рек.
Вновь в пабах людно и безнадежно…
Вновь скрыты тучами звезды древние,
Вновь город – призрак, мираж, ложь.
Вновь конец света. Вновь конец света.

кто здесь.. кто

нет ни строк, ни слов... роман заброшен.. стихи - вымученный бред..

хочется гвоздей.. на крест. хоть какая-то цель. . виски. еще одна бутылк. ЦЕЛЬ! хоть кому то- быть нужным. мученник.

бессоница. дождь. дикие боли в ноге. слишком сыро для меня. черти дьяволы... больше ни кубика морфина.. терпи, гад.. терпи... зубы сжимаешь так, что чувствуешь, как эмаль крошится... и струны рвешь так, что они нагреваются и деформируются уже просто-таки ощутимо... коробка медиаторов ушла за два часа...

БОЛЬ. страшное и веское слово.



вчера был на второй сходке форума МБ.
надоело носить маски. надоело притворяться беззаботным и почти счастливым. надоело... БОЛЬ. на распятье... на распятье хочу.

[показать]

пифии...
[699x408]

пять минут рассвета (14-1005_19:34:39)

По утру над рекою танцуют туманы,
Солнце бледное, робкое, их лучами тревожит,
И стремятся они в небеса странниками
К невидимым звездам, к предвечным звездам…
По утру беззвучно листва опадает,
Солнце бледное, старое, ее золотом красит,
И скрывает она пологом бескрайним
Сотни сотен баллад и преданий…
По утру, на рассвете, покой во всем мире,
Солнце бледное, слабое, сны сжигает нечаянно,
И поют провода троллейбусных линий
Над очнувшимися магистралями…
По утру звук гитары так тих и невинен,
Солнце бледное, слепнущее, струны мне накаляет!
Разжигает тоску мою беспричинную,
Что ты сделало, солнце, с моею гитарой?!
По утру – пять волшебных минут – на рассвете!
Солнце бледное, злое, города растревожило!
И несут почтальоны по подъездам газеты –
А в них все одно и тоже…
И туманы рассеяны, листья затоптаны,
Гудят провода бессловесно и вымученно!
Аккорды баса – инфразвуком, полями минными –
В соседские уши входят со скрипом!
Знаешь, солнце бледное, вечное, будь чуть повежливее…
Мы ночные ведь твари, заметило?!
Да, свет твой людям – проповедь, откровение…
Но возжелают проповедей, так я – проповедник…

....есть)) нас выгнали из клуба. просто в шею)

причина:

сначала мы играли блюз. и свой, и импровизации, и классику.

Потом я спел что-то из Синатры, Ферреры, Трио Силест и Чарльза.

поняли, что нас все равно никто не слушает....

и врубили трэш-метал.....

20 мин триумфа)))) все просто охуели, свернули уши трубочками и тихо боялись)) огромное спасибо Сержу Танкьяну за уроки)))))) SOAD, Rob Zombie, Reivelle, Brujeria... а под конец - свою импровизацию на тему "порви струны бас-гитары и убей рояль"....

подрались с секьюрити... ))

Рок-н-ролл жив!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
[336x444]

...нахожусь сейчас в ХукерсДжекБлюз Клаб... через 30 мин выходим на сцену...

проверяю струны своей новой Ямахи... вроде все ок... но в душе кипит ярость.. выйдешь - а там зажравшиеся рожи, которым нет дела до музыки... им подавай жратвы, выпивки и смазливых официанток...
...мне нечего терять, НАМ нечего терять... сейчас мы им выступим... горите в аду, грешники....
Саня "Айк" Айкуров - сакс, Михаил "Спичк" Терзибашьян - ударные, за роялем - Ибрагим "Вкусный" Мера, на басу и акустике - ваш покорный слуга.

если успеем - будет еще и вокал. ...

сначала крайнг-блюз... а потом, трепещите грешники....

сейчас подбираю самые прочные медиаторы... такими играется только трэш и грайндкор... трепещите, грешники...

раны (13-1005_20:11:40)

Ну вот и все. Надоело.
Терпел, честно ждал – сколько смог.
И в грозы сиянии белом
Спускаюсь теперь с креста. Ваш Бог.

И гвозди мне – не помеха!
Все в мире сем – содеяно моими руками.
Смотрите, сквозь раны в ладонях я вижу небо!
Свое Небо – сквозь раны в дланях!

Ну вот и все. И виновны сами.
А кричали ведь: «осанна, осанна…».
И в глаз моих белом сиянии
Спускаюсь рывком с креста. Ваш Дьявол.

И гвозди мне – несущественны!
Под молниями – Иерусалим проклятый!
Своими руками каждого – на крест его –
На распятье всех вас – полночью!

На хребтах горных, на лучах лунных –
На лезвиях молний – вознесенные души!
И крылья ангелов – пеплом в воздухе,
И реки огня – потоками ломаными,
И ничто не избежит креста… лишь полночь…