прочно стоим на земле...
[700x525]

вы не так поняли))) задница ко мне отношения не имеет
[358x800]

видимо, я
[600x659]

М. Аркадьев и еще кто-то
[700x525]

на сцене гости из Новосибирска
[700x525]

Вот занесло сегодня на джазовый фестиваль в качестве куратора от Комитета по Культуре.

в принципе, на открытой сцене люди вполне логично сыграли перкушн-джаз. народ отрывался, сидя на газонах. в общем, типа праздник.

свеженькое
[600x800]

бутафория (20-0805_17:46:10)

Шепот снов на грани лета
Бьет по нервам острой болью,
В тишине тоскует где-то
Часть души, поэт, покойник…
К миру грез, сквозь стоны сердца
Не пройти, отринув роли
Мученика, страстотерпца -
И забудь про путь окольный!
Кровью строк, строками крови -
Каждый день - рассказ суровый,
Жизнь нас пологом укроет,
Одиночеством - как пологом.
Вокруг - лес избитых истин,
Дом наш - путь, дорога к дому,
Вспышки молний в душе чистой:
Близость комы - вспышки молний.
Близость сна, дыханье смерти -
Неразбавленное виски.
Коль уходишь - на ключ двери.
С рюкзаком - к богам поближе.
За фанерой декораций -
Пыльный задник небосвода
Дрожит, гнется, сыплет краской
Под ветрами дурной погоды.
Звезды - прорехи на бархате,
И измученные молью
Висят крылья, крылья ангельские!
И над ними - нимбы проволочные…

…Все
прогнило
в Датском
Королевстве…
Что же, Гамлет, право… удавись!
Или вены взрежь ты ржавым лезвием,
Со скалы, ублюдок, прыгай вниз…
Что же, Гамлет, все - твоя повинность!
И тебе, о принц, держать ответ!
Апокалипсис. Над городом нависли
Девять вестников конца - комет.
Что же, Гамлет, ты во всем повинен!
И в тебе же, принц, спасенье есть!
Люди, люди, славьте Божье имя!
Ну а принца, что ж… на крест!

…И слетались вороны
К неугасшей жизни,
Ждали, когда дух покинет плоть…
«…И опущу меч свой огненный
На головы врагов моих,
Ибо имя мне - Господь…»

О, я вижу, вы все просто ГОРИТЕ желанием узнать, что я и зачем я... О, да.
А я ничто. И уж точно низачем.
Снова ночь, снова боль на сердце, кофе в чашке и одиночество. Снова боль, всепоглащающая боль. Убить они меня хотели... щас. Я отомщу. Я отомщу, клянусь своей душой.

Но! стоп. все, ни слова о реальности. Вы здесь, и я начинаю шоу.
Кто я?

...Третьесортный бар. Темный зал, дощатый настил сцены. Играет джаз из старого музыкального аппарата. Из самого темного угла выходит человек со стаканом виски в руке, поднимается на сцену и начинает петь. Это я.

ржавчина

И небеса –
Последней каплей крови,
И кровью сей –
Века назад –
Напейся. За здоровье!
На здоровье! За склепы липовых аллей!
И небо –
Камнем над душой,
Мечись в объятьях осени,
Сдирай с себя ты кожу!
Приди проклятьем белым,
И на пороге – стой!
Остановись, наверное.

Что книги – вычитай меж строк свой приговор, как бездна – каждая из капель
Дождей. Они придут, ты верь. И гряде Зверь на Вифлеем, чтобы родиться, умереть, оплакать.
Кричи,
Если воздух есть в легких –
Мечты
Свои храни, как око,
Мечты
Свои похорони в осколках
Пьяных звезд!
Пропитались пальцы
Небесной кровью,
Время счет –
Не остановлен,
Пульс ровный,
Наверно, берег дальше.

Проникнись Стиксом!
Унесет река
Твои печали,
Боль, отчаянье
И память,
Плачешь?
Листья кленов – знаменем!
И, на века,
Кошмарных снов границы
Средь склепов липовых аллей!

Проснись!
Молчи,
В сиянье света –
Лишь пустота вопросов без ответов,
И, незаметно,
Как затухание свечи,
Как умирание листвы – иди же вниз…

В свой мир без снов.
Осколки мертвых звезд и память,
И листья склепов-кленов знаменем,
Знаменьем чуждых вечеров.
Уже чуть-чуть,
Как тяжек воздух ожиданий,
Кусай, дерись за путь, за право боли, право слез, за новый день восстанья…
И Стикса – не минуть…

полночь – 3

Дотянуться бы рукой до утра.
Не дотянуться!
Плоские облака – лоскутами.
И молчат ветра,
Не шевельнутся
Кипарисы под теми ветрами.
Скалы пышут теплом полуденным.
Говори,
Кто послал тебя вестью (иль вестником?) дней судных
В наш край безмятежной зори.

Пальцы сцеплены, взгляды направлены,
И бокалы ромом наполнены.
Ну, что же, шаманы, узнаем о главном
Под куполом яростных молний.
Да, любезный мой друг, к сожалению, да –
Тебе знаком этот голос.
Вновь время пришло, вновь время – вода,
Вновь за устами моими – Полночь.
Все ради покоя, ради утренних снов,
Ради радостей, что ты не запомнил!
Ради спасения сути слова «Любовь»
Мы вновь в души пустили Полночь.
Можешь не лгать, лучше молчи,
Ночь прочтет твои мысли,
Словно чахоточный пламень свечи –
Задует, как воду – выпьет.
И щупальцами наползут туманы –
Все ради безмятежности утр,
Ну что же ты, остановлен шаманами,
Всемогущий вестник дней судных?!
Оставь. Не наступит твой Судный День,
Никому не прорваться – запомни,
Ты могуч, но, друг мой, ты – жалкая тень
Против мудрой и благостной Полночи.

нити

Вот и дождь – по листьям нитями,
И никто не придет, не спросит,
Как жить и как выживать мне.
Эй, там, за углом… Здравствуй, осень.
Просто было ошибок множество,
И были глаза – затуманены.
И перо выводило ничтожные
Строки о караванах.
Просто год был – как тление тления,
До предела насыщен болью.
Просто год был – как вздох осенний.
Лишь тобою я выжил, лишь любовью.
И застряв в зеркалах непрожитого,
Среди лиц, имен, теней, глаз,
Призывал я тебя со скоростью
В сотни тысяч немых фраз.
Болью в пальцах – сырость воздуха,
Каждый день – сон дурной, день - из слез.
Каждый день – шаг к бездне отсроченной,
К полосе бесноватых гроз.
Я не помню деталей и фактов,
Я забыл, что такое покой…
Вырваться б из этого фарса,
Снова жить стремится дух мой.

Вот и дождь по листьям бьет нитями,
Пусть никто не придет и не спросит,
Как жилось и живется, как жить мне!
Эй, за углом! Жди два месяца, осень!
Надоело быть виноватым,
Надоело творить, что не нужно,
Вернутся должен назад я,
Цепь событий разрушить.

Вот и дождь по листьям бьет нитями,
Пусть хоть кто-то придет и спросит,
Что я понял, чем стать хочу! Простите…
Подожди хоть месяц, ты, Осень…

море

За ущельями, за долинами,
За восходами, за пустынями,
За пустошами, за скалами,
За дождями усталыми,
За ветрами черными,
За закрытыми окнами,
За пустынными улицами,
За шляп прямыми тульями,
Шоссе запыленными,
Оврагами темными,
Облаками северными,
Эпилептиком – вереском,
За осинами тонкими,
Страхом полночи сломленными,
За крестами выбеленными,
За безумными ивами,
За оградами ржавыми,
За склепов прохладою,
За стенами запретными,
Истерзанными ветрами,
За песками и звездами,
За чаек криком истошным –
Море, море, море…

рок

Как следы заметет ветер мысли о доме,
Ночь осталась там, за спиной, в милях к югу,
Сосны шумят под горой, на изломе
Полудня, в сердце огнедышащих суток.
На берегах пересохших ручьев – камни,
Нет спасенья в тени, звон в ушах – как из снов,
Ты помни меня, ты меня помяни,
В час полуденный, час пересохших ручьев.
Воздух пламенный – боль неизречная,
Как на виселице – перед вечностью,
И глаза, песком изувеченные,
Безнадежно глядят в бесконечность.
К бесконечности наши пути.
Все дороги ведут к одной точке,
Сосны солнечными часами Земли
Отмеряют столетья до полночи.
До прохлады ночной,
До криков цикад,
До звездных дождей,
Над страной автострад,
Над сетью дорог, городских фонарей,
Звездный дождь – указателем к цели моей.
И снова, по бренным просторам пустынным
В разбитых ботинках брести сквозь года.
Дорога – мой дом, что вам мое имя,
Мое имя – Рок, господа…

пророчества

Над деревьями спящими, над оврагов теменью
Ночь летит крылом безвременья.
Станут дети старыми, станут ветви – ветрами,
Голоса звенящие – скрипом чуть заметным.
Станет взгляд наш яростный проще и мудрее,
Каменными стенами – старые аллеи,
Станем мы – лишь памятью, но слова останутся.
Строки незапятнанны. Строки наши – Танец.

Горы

И взметнется стенами песок!
Плачь, земля, стенай!
И за стеною стенаний твоих
Блеск холодный – Сион! Синай!
Плач гитарный, надорванный – в душу!
Пламень солнца закатного – над горой!
Гордым будет рассвет – доживем? не задушит ли
Нас ночной тишиной?

Taxi

Ночь, дорога, холмы,
диск луны – неба юг,
Звон гитарной струны,
сердца сбивчивый стук,
Догоревший костер,
полбутылки вина,
С пустотой тихий спор,
как удавка – струна.
Пропыленная ткань, в час остывший песок,
Белым старым крестом – перекресток дорог,
Белым древом креста –
моя вечная боль,
Странник с кладью пустой –
неизбывная роль.
Путь из ночи во свет,
путь из тьмы – в ясный день.
Незакончен куплет
про горящую тень.
Тени в прах – в полдень,
На устах – Голод,
Ждать нам приходится,
В узах трех шестерок.
Кто-то скажет «прости»,
И уйдет, словно сон,
Вереницы такси
Гудят ни о чем.
Реквием птичьим стаям,
Они истину знают
И предпочитают уйти.
Эй, такси!
Мистер, везите в аэропорт.
Что, закрыт? Ну, тогда за пивом.

минуты

И над площадью – птичье мельтешение проекцией мельтешения людского. Что ты делаешь здесь, человек? Потерял курс и выпал из потока – Толпа не заметит и раздавит. Одумайся, опомнись, на колени…
Дребезжание дверного звонка вышибло Чарльза из забытья – словно холодной водой окатили. Рывком поднявшись с грязного матраса в трогательную желтую ромашку с джинсовой заплатой в той стороне, которую он определил для себя как изголовье. Босяком по неровному бетону до безликой металлической двери – каждый шаг тяжелее предыдущего, наваливается, поселяется голодной пустотой под солнечным сплетением глухая тоска потери. На ходу он натянул поверх майки жесткий кожаный сюртук – словно рак-отшельник забрался в свой панцирь. Оглянулся на тускло освещенное помещение – в этом номере без окон, простом бетонном кубе трех метров по каждой из сторон были лишь самые необходимые вещи – тот самый матрас, телефон (он им не воспользовался ни разу по причине того, что телефонный провод удивительным образом отсутствовал), ржавый металлический стол, одним концом вмурованный в стену, ну и сама дверь. Сейчас он обуется в дешевые мокасины зеленоватого цвета, замотает горло линялым шарфом, поднимет сумку и все – комната вновь обезличится, хоть и так она не слишком обозначала присутствие внутри некой формы жизни. Некая форма жизни. Чарльз. Когда-то он был человеком, а сейчас – люди это те, в костюмах и глянцевых машинах, с улыбками на лице, с работой и семьями, муравьи корпоративных кланов. Да ответят дети за грехи отцов своих и их отцов…
Ди ждал его пролетом ниже, на темной и грязной лестнице: неизменная шляпа надвинута на глаза, глаза за стеклами очков испещрены красными прожилками, из кармана пальто торчит фляжка
- Пятнадцать минут, Чарли, у нас есть только пятнадцать минут, - он нервно затушил о стену сигарету и спустился на пару ступенек, - Давай же, прошу, живее. На кой ты закрываешь дверь?
- Привычка. Идем, - Чарли кашлянул и плотнее затянул шарф…

…Две фигуры в полутора сотнях метров над покрытым инеем асфальтом площади, над парадным входом в главное здание корпорации, где проработали они по сорок лет каждый, на сетчатой технической площадке метров на десять выступающей из верхней части фасада здания: бывший шеф службы электронной безопасности Чарльз Мари, шестьдесят девять лет, вдовец, двое детей, уволен семь лет назад при смене совета директоров, и Даниэль Д. Доуд, «Ди», бывший шофер шефа службы электронной безопасности Чарльза Мари, разведен, восемь детей, уволен семь лет назад вместе со всей командой своего начальника. Две фигуры на крыше мира за пять минут до рассвета, Из нависших облаков падают остатки мелких снежинок, набирает силы людской поток внизу. Две фигуры на самом краю – в шаге от пустоты: тощий от рождения, рослый и элегантный Чарльз с его аристократичным бледным лицом и гривой седых волос и отощавший за последние годы, а когда-то круглый и добродушный выходец из Гарлема, Ди.
Две пары глаз устремлены на восток – оттуда к ним летит, пронзая снег, вырываясь из-за уходящей тучи, желтоватое марево утра, линия терминатора. А внизу уже останавливается у припорошенной красной ковровой дорожки лимузин нынешнего президента – точно под ними, в полутора сотнях метров внизу. У президента есть привычка: выходя из автомобиля, обернуться к восходящему солнцу. Пять секунд неподвижно – достаточно для того, чтобы два не слишком тяжелых объекта пролетели сто пятьдесят метров. Полный штиль.
- Ты готов, Чарли? - спрашивает Ди. В ответ молчаливый кивок, -вперед!
- …! …., …. ……! – комментирует Чарльз, наблюдая, как два их помидора расшибаются о невидимо-прозрачный стеклянный козырек над входом…
Рассвет обрушивается на них яростной волной, но не это главное. И не главное то, что президент в абсолютном спокойствии уходит внутрь здания, и не птицы, пронзающие небо… Главное – это тихое «щелк» одного из двух болтов, что крепят техническую площадку к бетонному карнизу. Хотя нет: «щелк!» второго болта не в пример важнее….

Сыграем полуденной полночи

Болью на сердце – коленца памяти,
И бессмысленным даром - вечность,
Когда светлое прошлое тает
Под новых дней круговертью.
На холмах за восточным кладбищем,
Где клены - часами солнечными,
Сыграем блюз на трубах ангельских
Навстречу колоннам молний.
Навстречу стене из ветров,
Туч куполом мир полусломлен!
Шепот стихов нас полнит, вновь
Сыграем полуденной полночи!

Все быстрей мельтешение стекол
И бессмысленным возгласом – притчи,
Захлестнуло, забило, потоком
Безнадежной, завядшей жизни,
Криком чайки в пустынном море,
Нефтяною пленкой на водах
Плывут мысли обрывками горя
По милям дурной погоды.
По просторам отчаянных песен,
Неприкаянности, беспричинности,
Ходят души несбывшихся весен,
Где могли бы мы быть – единым,
Но багрянцем – уставшее солнце,
И бессмысленным криком – небо,
Будет мир жить, смысл найдется,
Буду я жить – а смысла и не было.
И стенающим хрипом – забытье,
Позабыть я тебя неспособен,
Антенной чувств будет служить мне
И висилица, и камень надгробный.
Люблю, помню, верю, страдаю,
И зачем все, пустое и жалкое,
Когда ты – у ворот Рая,
Я же – на перекрестье двух палок.
Что, вороны? Кружитесь? Кружите!

В милях горя любить ненавижу.
Позабыть я тебя… нет, не в силах.
Воздух стылый и неподвижный
Одиночество загустило.
И кровавыми струйками слезными,
И бессмысленным стоном – память.
Неспособность невозможного
Не уйти, но и не оставить.

Блюз уличного фонаря

Летние вечера.
Стянутым стягом над ржавчиной крыш – облака! Облака
Беснующимся полумраком – из западного далека –
Во вчера.
Фонарь, звезды
Затмевая покачиванием своим на сухом, душном ветру,
Вспоминает, переживает, клянет, шлет полоске заката хулу,
Но знает – не поздно
Петь блюз.
Он всего лишь фонарь, а не Солнце Пылающее, но сейчас
За гранью заката, но до света Луны, среди туч, рисок и масок –
Он всемогущ.
И листья шумят восторженно - Славься, Светило!
А он лишь фонарь на деревянном столбе гнилом,
А он лишь фонарь - маяк для туч-кораблей.
Летите, птицы! Несите ночь на крыльях своих теней!
И козодой в кустах захлебнется в истошном вопле –
Дрожите, стекла, полночь – вот она!
Но рухнет старый мотив.
Ведь не видно Луны и звезд – лишь фонарь-одиночка.
Оборвется звук саксофонов и труб, рояль поведет до точки.
Элегантно – в апофеоз.
И рой мотыльков –
В вальсе – закружится подле ламп, мириад разномастных ламп:
Фонарь блюз сыграет домам, проснувшимся в полночь домам,
Блюз лирических снов…

Закрыто тучами небо.
Но для света есть место и имя:
Старый фонарь – как Луна, хоть Луной никогда он не был,
А окна – звезды, хоть роль звезд они никогда не отнимут!
Твоя партия, твоя игра!
Пусть же звучит безмолвный блюз для полуночных переулков,
И ветер сухой норовит сорвать шляпу, кусает за тулью –
И полог туч дождь скорый сулит –
Живы просторы улиц –
Летние вечера.