Рога

Романтик, разочаровавшийся в любви, превращается в женоненавистника (не путать, блять, с ахтунгом!). Если видите чувака, в 17 лет сверхтрепетно относящегося к женщинам, считающего их богинями – семьдесят из ста, что к тридцатке перед вами будет закоренелый циник и пошляк. Но женоненавистник хотя бы защищен от душевных травм, которые так и норовят причинить пелотки. Гораздо хуже романтику, нашедшему свою любовь (по крайней мере ему так кажется), и счастливо прожившему некоторое время. Подлый пелоточий удар для такого дурака несет ужасные последствия.

Иду к остановке, замечаю друга детства. Не видел его года два. Радостно окликаю, поворачивается. Сразу видно, что у него какой-то конкретный грузняк. Тянет меня в пивную. Блять, с утра слушать чьи-то проблемы – ну его нахуй, но все-таки сколько не виделись, так что иду.
Друг берет себе два по сто и пиво. Приглядываюсь внимательней. Потухший, тоскливый взгляд, с утра два по сто, весь какой-то поникший. Да что ж за событие могло вызвать такое состояние? Начинает рассказывать – оказывается, он узнал, что жена подъебнулась на стороне.
Он рассказывает, а мне хочется взять со стола тарелку с салатом и залепить ему ебальник, чтоб он заткнулся. Нахуя, вот нахуя я тебя встретил?! Я ненавижу такие истории, я ненавижу плюющих на любовь пелоток, я ненавижу саму любовь – за то, что ее нет. За долгие годы взросления я выковал себе латы из цинизма, шлем из пошлости и отточил меч сарказма, но… Черт, в глубине души все-таки тлеет искорка веры. Веры в любовь, в то, что где-то она есть, что это просто я какой-то невезучий. Вот и ты, друг, жил же счастливо, я думал – тебе повезло. Хуй там! Пелотки есть пелотки. Испоганят и опохабят всё. Эмансипация довела мир до того, что влюбляться нельзя. Если только ты не умственный мазохист, которому нравится страдать (бывают и такие долбоёбы, причем сами себе в этом не признаются). Современных пелоток нельзя любить, нужно только ебать, ебать «бессмысленно и беспощадно».

Друг рассказывает, а я вспоминаю, что и моя вот позавчера поздновато домой пришла… Нахуй! Усилием воли давлю эти переживания. Хули грузиться? Любая – трижды подчеркиваю! – любая пелотка хоть раз в жизни, а наставляла мужу рога. Я не беру варианты, когда семейная жизнь длилась год или два – тогда, возможно, и не успела. А если лет пятнадцать? С точки зрения человеческой жизни 15 лет – это дохуя. Сколько раз за это время она находилась в условиях, подходящих для перепихона? Сколько раз при этом рядом был какой-нибудь чувак, который не против был ей присунуть? И какова вероятность того, что все эти разы она выдержала и не поддалась? То-то и оно. Но вся логика выключается, когда глядишь ей в глаза… Когда я гляжу в глаза жене, мне кажется, я поверил бы, даже если бы она сказала, что досталась мне целкой. Поверил бы, несмотря на то, что взял ее с ребенком. Ебаный инстинкт размножения. Ебаная природа. Ебаная жизнь.

Женатый – это рогоносец, или будущий рогоносец. Однозначно. Пелоткам дали слишком, слишком большие права, и первое, что они сделали, получив их – ударились в блядство со страшной силой. Впрочем, возможно, они и затеяли для этого эмансипацию. Официально – «равенство», да «долой притеснение женщин!», а на деле – добились того, что блядство – это нормально… Но хватит, это тема по меньшей мере для ста креативов по пятьсот скроллов каждый. И другу моему, который пьет сейчас уже вторые «два по сто», мои рассуждения, вздумай я его утешать ими, похую. Он не поймет. Понять это он был должен раньше, много раньше. А сейчас ему кажется, что рухнула жизнь. У них двое детей - уйти, оставить их? Он не может. Жить дальше, как ни в чем не бывало? Тоже не может. Башню ей отбить? Душу отведет, а проблема останется. Так и бывает с теми, кто слишком долго верил в чистоту и святость женщин.
Я не говорю, что жениться не надо… Надо. Все-таки будет пизда под боком, не надо постоянно думать, где б ее найти на ночь. Я говорю о любви. Нет ее. Убили ее пелотки, суки. И к семье слишком привязываться нельзя – тяжело будет расставаться. Конечно, может быть и исключение – пелотка попадется достаточно хитрая и муж ничего не узнает до конца жизни.

Мы расстаемся у дверей кафе. Жму руку на прощанье, говорю какие-то глупые, нахуй никому не нужные слова сочувствия. Он уходит, пошатываясь. Заблудившийся во времени романтик. Ебать-колотить, лучше бы она подъебнулась, когда им было по двадцать. Расстался бы с легким сожалением, нашел другую, и немного лучше знал бы, что такое бабы.
На работу идти расхотелось, разворачиваюсь и иду домой. Я не «большой босс», просто у меня свободный график. Могу забить хуй, а отработать когда-нибудь потом. Моя не ждет, что я вернусь, может, тоже сейчас увижу на ней чужую прыгающую жопу? Хотя мне похуй. Я всегда как партизан в лесу – готов собраться за считанные минуты и поменять место дислокации. Все мои вещи влезут в большую сумку. Но не стоит думать, будто я специально пытаюсь ее приловить – да ну делать мне нехуй. А потом опять пизду искать?

Вот и Читать далее...

Надоел мне дневник... а удалять не хочется... пусть лежит...

Ну, дорогие товарищи, с Новым, какгриццо, годом!!!
Пожелаю всем нам, чтобы в Новом году свершилось всё то, что не успело свершиться в предыдущих, во как!
Всем бабла, удачи, тёлок (тёлкам - потсанов), и всяческих приятных ништяков!
С НОВЫМ ГОДОМ!!!

Я сижу на крыше двенадцатиэтажного дома одиноким городским двадцатитрехлетним Карлсоном. В самом расцвете сил. По правую руку - бутылка "Хольстен - Премиум" и пачка легких "Chesterfield". Обе - полупусты. Когда берешь бутылку в руку, она немного скользит из-за выступивших на стекле капелек росы.
Начались мои походы на крышу в мае. Перед каким-то немировским мегабоем "1+1" стало чудовищно фонить и я, злобно дуясь шейными венами, поперся в тапках, футболке с Бартом Симпсоном и семейных трусах с вековой потертостью в районе члена на крышу, править антенну.
Лаз открывался просто -достаточно было раскрутить толстую проволоку, соединяющую дверь (люк?), ведущую на крышу, с приваренной к косяку (увы - дверному) железной скобой. Поднявшись, забыл об антенне - я вдруг оказался на небольшом темном островке, вокруг которого раскинулась миллионами светлячков поляна ночного Харькова. После непременных "бля, ни хуя се", которыми реагирует любой человек моего возраста и воспитания на встречу с красотой, я подумал - а ведь за каждым из этих микроскопических огоньков - страсть, безумие, скелеты в шкафу, саги о Форсайтах, любови и ненависти. Миллионы маленьких вселенных. А я могу вот так просто - выйти на крышу и перестать быть одним из этих огоньков, вырваться из белочного колеса обыденности и ежедневности.

Сначала я выбирался на крышу раз в неделю. Затем - дважды, а с июня - ежедневно. Я закидывал в пластмассовое ведерко восемь замерзших "Хольстенов", вытряхивал туда же пакет льда, бросал в задний карман шорт пачку "честера" и полз к звездам. Горлышки бутылок блестящими футуристическими грибами торчали из лукошка.

Я сажусь на краю крыши - ноги свешиваются вниз, к улице - ударом ладони сбиваю с упертой в камень бутылки пива крышку, делаю первый глоток в полбутылки и смотрю - вниз, вбок, влево, вправо…. К пятой бутылке мозг вяло плещется в приятном теплом поддатом вареве. Здесь главное - не делать резких движений, так как очень велик риск - не рассчитать, сместиться, увести центр тяжести туда - в outside world - и, обдирая о карниз спину соскользнуть навстречу вечности, успев за несколько секунд понять, что все, не вернешься, это окончательно, начать обссыкаться, сжиматься в секундном ожидании расплющивания об асфальт возле подъезда (а интересно - я сразу… тово…или - скорая, врачи, носилки, поднимаем на счет "три", приемный покой, смерть на каталке, несущейся в реанимацию, сестра справа держит на весу медузу капельницы).
Неверное пьяное движение - и я потеряю все:

- работу с 8 до 18, когда не знаешь - как досидеть; как бы съебаться; где пялишься в интернет до красных слезящихся глаз; где ебешь вялым пьяным хуем Татьяну из отдела кадров на корпоративной вечеринке в подсобке, ничего, не заметят, у меня ключи есть - прелюбодействуя, ощущаешь в сторону её мужа не чувство вины, а радость Бекхэма, забившего гол, где иногда в голову забредает мысль - бля, да зачем же я родился, зачем в меня вбивали заработанные тысячелетиями знания человечества, зачем, оберегая от болезней, чпокали в руку прививочным шприцем, зачем меня служили в армии - чтобы я жалким червяком занимал оборудованный компьютером окопчик, не похотливо, а по привычке уже разглядывая сисястых голых баб на каком-нибудь лолитас.коме? Пчелка в ячейке, не способная производить мед. Что я оставлю после себя - пятнадцать тысяч побед в компьютерном морском бое?


- Друзей, воспринимающих покупку тобой новой машины как удар под дых; тоскливо напивающихся с тобой по пятницам, кружа по избитой программе - ресторан, стриптиз, поедем к шлюхам, у меня хаш иранский;

- Одноклассников/курсников, встречающихся раз в год в установленную дату, изо всех сил меряющихся хуями - да я щас в одной конторке директором (лениво так), я тут взял "пассат" - трехлетку, не, ну нахуй на Салтовке жить, я в Пятихатках достраиваюсь;

- Любимую девушку, с которой ты ежевечерне занимаешься аналитической еблей - вы не любите друг друга, а меняете позы и, как продвинутые професионалы и эксперты по эффективности, механически достигаете обязательного оргазма - чтобы сбросить стресс, быть молодым и уверенным, поддерживать чистоту лица.

- Хобби, выдуманное чтобы отвлечь тебя от мыслей о карнизе - идиотское компьютеростроение; кретинское пыхтение с тяжелой штангой в спортзале под звуки рвущего колонки техно. Главная черта всех хобби - их тотальная и полная бессмысленность.

- Погоню за любым котом, способным оторвать тебя хоть на секунду от пустоты твоей жизни - алкоголем, травой, хашем, колесами. Как же, бля, много вещей придумали мы в последние полтора века просто чтобы не оставаться самими собой. Потому что с самими собой нам или скучно или страшно.

Бля, а выясняется, что не так уж много и теряю. Плечи наклоняются вперед. Площадка внизу становится уже родной, она готова принять тебя, иди ко мне.
Стоп - что-то зацепилось за шиворот. А, ну да, общественное мнение. Как же - будут считать самоубийцей. А самоубийца - это проигравший, это уходящий глазами в траву футболист, просравший Читать далее...

Бросала ли тебя когда-нибудь женщина, друг?
Помнишь ли, как тебе было больно?

Несмотря на твои уверения в том, что на такие мелочи тебе плевать и на все попытки показаться матёрым циником и похуистом, который вообще-то всегда САМ бросает баб, я уверен, что ты помнишь. Ведь здесь и предательство, и чувство собственной несостоятельности, и холодная кислота ревности (её больше всего). И горькое чувство удивлённой покинутости, словно у телёнка, который мирно посасывал тёплое вымя, а ему обухом промеж беззащитных шелковистых ушей. Телятинка нежная.

Ты просыпаешься на мокрой подушке, и стыд, стыд, ведь мужчины вроде бы не плачут.
Пытаешься извести, выскоблить её образ из себя, но на этой стадии это под силу только героину. Проблема лишь в том, что у этого замечательного лекарства есть одно маленькое побочное действие: за полтора года переделывает человека в полноценное насекомое. Которому, справедливости ради надо отметить, действительно похуй на всех баб планеты. Но насекомые долго не живут.

Ты напиваешься до поцелуев её фотографий.
Следующая стадия деструктивна: ты эти фотографии рвёшь.
Оставляешь только детскую, в смутной надежде на то, что так будет легче простить.

Тебя мучит желание увидеть её, объясниться (хотя объяснялись уже хУеву пирамиду раз), но тот факт, что ушла она не просто в простительную пустоту, а к другому, делает предполагаемую встречу с ней социально опасной, потому что вдруг она придёт с ним, а в тюрьму неохота.

Звонки твои невменяемы и истеричны, ты сам себе противен, потому что понимаешь, что выглядишь дрожащим, шмыгающим слабаком, а так хочется быть сильным.

А как бы поступил сильный человек, ставший вдруг ненужным на ярко освещённой сцене?
Удушил бы (привет, Отелло, психованный ниггер) подлую предательницу? Спятил бы, дико хохоча, и обоссал суфлёра? Завыл бы в софиты? Дуэль, дуэль? Нет, не то…

Переместился бы в уютные сумерки зрительного зала, и наблюдал, что же будет дальше.
Ведь это так интересно и познавательно. Позволяет глубже постигнуть природу человека, потому что на себе её не всегда познаешь – сидя в мешке трудно судить о его цвете.
Некоторые эпизоды представления болезненны, но ничего. Финал окупит. Главное досмотреть.

Вот, значит, она. Она, на которую невозможно спокойно смотреть, потому что помнишь каждую… Так, стоп. Эмоций не нужно – они мешают наблюдать. Это просто баба.

Вот, значит баба, а вот он. Её новый.

Идут, держась за руки, он сдержанно шутит, она смеётся, прямо как с тобой когда-то. Походка, как всегда, обнаруживает в ней богиню.
Даже юбка на ней та же, с невидимыми уже следами твоего семени, это тогда, в парке…
Fuck this. Не вспоминать.

У них всё только начинается, милая, почти безупречная стадия. Она даёт ему по нарастающей: всё чаще и изощрённее, балует.
Не нравится видеть их секс? Нет уж, ты смотри. Когда слёзы уйдут из твоих глаз, ты присмотришься и увидишь, что даёт она ему примерно так же, как давала когда-то тебе, и даже с одним, тускло радующим тебя различием – не глотает.
Он ебёт её то остервенело, то лениво. На это почти невозможно смотреть, но ты должен, чтобы исцелиться.
«Целуйся с ней, уёбок, в этих губах не раз бывал мой член, целуйся, стараясь не думать об этом» на данном этапе остаётся спасаться вот такими низменными мыслями.

Она поёт по утрам, и это, пожалуй, самое невыносимое, - она счастлива.
Это самая болезненная часть спектакля, и к счастью она подходит к концу. В силу вступает следующая стадия (как раз та, на которой она тебя бросила).

Он начинает изменять ей, но делает это незаметно, а тебе и жаль её, и нет. Больше хочется набить ему ебало, потому что те две дуры, которых он поёбывает, не то что некрасивее – вообще непонятно, как на них может что-то, кроме взгляда гинеколога, подняться.

Проходит полгода, и наблюдать становиться всё легче. Легче, оттого, что, во-первых, привык, а во-вторых, свежесть и новизна в их отношениях прошла, и постепенно подползает позёвывающая бытовуха.

Он, посрав, забывает про освежитель, и она, зайдя в туалет после него, брезгливо зажимает нос. Ты улыбаешься. Дыши полной грудью, сука, ведь это любовь твоя так пахнет.
Суп, приготовленный ею, пересолен, а он дико хотел есть, швыряет ложку на стол, и уходит в кафе.
Она, ловко мастурбирующая в ванной, потому что он перебрал катанки и в силу недопустимого качества (и уж тем более количества) алкоголя в крови временно утратил общесоциальные (не мог даже ходить) функции и эрекцию.
Он поднимает трубку назойливо звонящего телефона и слышит оттуда: «Э, сющай, Лэну пазави».
Убираешь сотовый в карман и с любопытством созерцаешь. Шум, крик, рамс. Ай, нехорошо.
Она задерживается на работе, приходит пьяная. Снова скандал, летает посуда и вещи, он из последних сил сдерживается, чтобы не ударить её, потом всё-таки не выдерживает, и бьёт. Не кулаком, но так, что она кубарем летит в угол. Ты невольно сжимаешь подлокотники кресла. Хочется тоже выйти на сцену, и немного поучаствовать. Взорвать ему ебало, например. Читать далее...

Видел как-то в автобусе такой случай.
Зашли на остановке девушка молодая, мальчик трех лет и женщина под полтинник: мама, сын и бабушка. Не перепутаешь.
Сели недалеко от меня: девушка с ребенком на коленях – у окна, бабуля у прохода. Мальчик в окно смотрит, пальцем по стеклу водит. Женщина приняла независимый вид, молодая мама – отсутствующий и немного уставший.
-- Ма, смотри, как у папы машина!
Пауза и недовольное ерзанье бабушки.
Пацан еще так прикольно говорил, совсем по-детски, шепелявил и трещал. Но я не смогу так передать, тем более написать. Наверное, все и так знают, как говорят дети.
-- Ма, а это папина машина?
-- Нет, это другого дяди машина.
-- А почему в ней тетя?
Бабушка фыркает. Мама просто улыбается.
-- Значит, это тетина машина.
-- А где папина машина?
Бабушка кряхтит что-то вроде «охо-хо». Представьте, что завтра у всех выходной, а вам сказали обязательно быть на работе. Представьте и скажите «охо-хо». Вот так и она.
-- В гараже.
Это мамочка отвечает. А бабушка усмехается: эх!
Пауза секунд на тридцать – дети, наверное, на большее не способны.
-- Мама, а когда папа придет?
-- Папа работает. Ему некогда.
-- И ночью тоже работает?
-- И ночью тоже.
-- Так он что ли совсем не спит?
-- Конечно, спит. Все спят.
-- Тогда почему он с тобой не спит?
Короткий торжествующий смешок ставшей уже мне неприятной бабушки и неловкая улыбка– в сторону – молодой мамы.
-- Папа занят.
-- Мама, давай найдем папу. Я по папе соскучился. Мама, а ты по папе соскучилась?
Бабушка обернулась к малышу и принялась поправлять ему курточку.
-- Женечка, папа уже не придет. Папа нашел другую тетю.
-- Мама!
Это уже гневный и какой-то раненый крик девушки. Бабушка – вся торжество и независимость.
И тут сидящий впереди парень лет двадцати пяти оборачивается к мальчику, не обращая внимания на тетку.
-- Братишка, так тебя Женей зовут?
Растерянный и собравший личико в гримасу предстоящего рева пацаненок недоверчиво смотрит на парня, прижимается к своей матери и тихо так:
-- Меня Женя зовут.
Парень радостно усмехается и протягивает большую ладонь со сбитыми костяшками пальцев:
-- Тогда привет! Меня Дима зовут.
Маленький Женя прижимает кулачки в груди и испуганно смотрит на руки нового знакомого. Бабушка источает подозрительность и брезгливость, мама – что-то вроде недоумения и смущения, но не так картинно и книжно, как это получается у меня сказать – легкий налет, понимаете?
-- А я тебя, братишка, все искал. Мы с твоим папой вместе работаем. Вот, видишь, – он протягивает мальчишке левую ладонь, где на костяшках совсем свежие рубцы, – я поранился, и он вместо меня работает. Он по тебе очень соскучился, только у нас тетка-начальница злая, не отпускает его. Он дал мне твой адрес, просил подарок передать, только я адрес потерял. Уж извини, Женёк, так получилось. Ты на меня не сердишься?
Мальчик с интересом смотрит на нового знакомого, пинает ногами спинку переднего сиденья.
-- А где подарок?—застенчиво и тихо спрашивает он.
-- Вот, держи, – парень протягивает глянцевый журнал с автомобилями.
Женя хватает и прижимает к груди журнал, а тетка-бабушка презрительно и гневно открывает рот, явно собираясь что-то сказать.
-- Заткни пасть, сука, пока я тебе башку не оторвал, – проговаривает парень негромко, но так, что каждая буква впивается в повисшую тишину. Один лишь мальчишка увлечен журналом и ничего не слышит.
Парень встает и, раздвигая помертвевших пассажиров широкими плечами, пробирается к выходу.
-- Пока, Женёк! – уже от выхода кричит он пацаненку.
Женек, уже увлеченный журналом, рассеянно ищет Диму глазами и машет ему рукой.
На глазах у молодой мамы слезы. Бабушка смущенно кашляет, но под осуждающими взглядами окружающих не решается что-либо сказать.
Троица вышла раньше меня остановки на три. Малыш крепко держал папин подарок и уже болтал с мамой о всяких глупостях. Бабушка, насколько я мог видеть, молчала.
Надеюсь, молчит до сих пор.

(с) Win99n

однажды я подумал.
хочу ли я состариться рядом с женщиной, на которой решил однажды жениться.
и понял, что от самой этой мысли я прихожу в ужас.
да, мы были вместе в самые трудные времена,
да, мы умирали на руках друг у друга.
да, выживали вместе.
да, все это было, но когда некого стало больше побеждать, мы кинулись на единственного достойного врага,
на того, кто был рядом, на того, с кем был посрамлен мир.

оппа...

как сладка мысль о больших глазах водителя встречного камаза, если выехать перед ним на встречку...

как прекрасна мысль о сказочном полете восхитительным сентябрьским утром, если чуть довернуть руль вправо на повороте...

ах как прекрасны горы и пронзительное синее небо над ними, в сентябре, когда они полыхают безумными красками.

как искрится иней на золоте листьев, это дни, которые так забавно было бы выбрать для смерти.

хехе.

нет милые мои.

и у совсем крошечного ребенка, и у старой дряхлой старухи, пережившей блокаду,
впереди равный отрезок времени.
всего лишь вся жизнь...
вся жизнь - война с той, кого любил?
зачем?
если у тебя есть ноги чтобы уйти, и руки чтобы заработать все вновь...
гори всё огнем.

дети...
ну и хуле дети?

даже наши дети не стоят нашей жизни.
если взаправду.

блядь.
любой город слишком мал для двоих.

но страна большая.
и у нее много дорог.

надо лишь выбрать свою.

Этот телефон был – единственное, что я взял из родительского дома, уходя.
Авторитетный, массивный, выполненный в две краски (кофе с молоком и шоколад), басовитый, с толстым диском прозрачного пластика, вмещавшим под собой и благородные черные цифры, и соответствующие буквы. Он стоял на столе в отцовском кабинете. Как же это было здорово: набрать по буквам «ГДЕ ЕЖИК» и с подвыванием, замогильным голосом спросить:
- Где ёжиииыыык?
И услышать приятный, с легким прононсом баритон профессора Аршанина:
- Когда же закончится это хулиганство? Какой еще ёжик, молодой человек?
В семидесятый раз это было не менее увлекательно, чем в первый. Были и другие варианты, например «где баба?», или «где елка?», но там быстро бросали трубку, бывало, что и ругались. А профессор был добр и терпелив, у него было двое сыновей и трое внуков. Он жил в соседнем доме.

…Я уходил со скандалом: жить со своей первой женщиной на первой съемной квартире, где была розетка, но аппарата – не было. Попроси я что другое, скорее всего, мне бы просто отказали, или презрительно дали денег (в семнадцать лет я очень нагло заявил о своей самостоятельности), но я просил телефон. И отец – понял: этот кусок дома и детства, отрекшись, я все же хочу сохранить. Не говоря ни слова, он отсоединил провод и вручил мне шоколадно-кофейное чудо советского дизайна.
А аппарат – испортился…
Не сразу, конечно. Просто с годами стал работать все хуже и хуже.
Я заметил, например, что мне совсем перестала звонить зеленоглазая красавица с летящими по ветру рыжими кудрями, в бело-зеленом платье в широкую косую полоску. Она спрашивала:
- Что в школе, сыночка?
- Пятерка по математике, мамуль! – кричал я в шоколадную трубку. – И по географии четыре с плюсом!
- Умничка мой с плюсом, - говорила мама. – Я через час освобожусь – подходи к остановке, съездим в булочную?
И я, конечно, шел. И в очередном синем пузатеньком троллейбусе мелькало белое, рыжее и зеленое, я прыгал в двери и целовал маму, не претендуя на самостоятельность, и мы ехали еще две остановки – до булочной. И однажды, углядев освободившееся местечко, заявил на весь троллейбус:
- Мамуль, садись скорее, ведь тебе уже целых сорок лет!
Все, что не было белым, рыжим и зеленым, сделалось вдруг пунцово-алым. По-моему, это тоже было красиво. И несколько женских голосов тут же подтвердили мою догадку, назвав меня «маленьким рыцарем», и только один хриплый мужской произнес, как мне показалось, с разочарованием:
- Не, ну надо же… никогда бы не подумал…
…Где все это? Нет, и сегодня на мой телефон иногда звонит очень немолодая, не очень здоровая, увлеченная дачным хозяйством женщина. Я люблю ее, она меня – тоже. Но та, зеленоглазая и золотоволосая красавица-мама, чувствую, окончательно запуталась где-то в пропыленных медных кишочках старого телефона. И – не может мне дозвониться…
Вряд ли когда ликующим апрельским утром мой аппарат разразится какой-то особенно торжественной трелью, и я, схватив трубку, услышу веселый и бешеный (успел выпить, что ли?) голос дяди Толи, сослуживца отца:
- Мелкий, ты? Батю свистать к аппарату, живо! С какой еще собакой, куда? Из-под земли достань! Завтра им вручают премию Совета Министров!
Потом трубку перехватил старший брат. И я, изгнанный из кабинета, слушал под дверью вполне невнятные слова о каком-то самолете (разработанным в отцовском КБ), который «расчесочкой» пронесся над каким-то афганским ущельем (с непроизносимым именем) и «снес яичко тютелька в тютельку» туда, куда прежде и за пять километров было не подступиться…
Не позвонит… Нет КБ, и Совета Министров нет, а с Кабулом у нас прочные торговые связи, мы гордимся стабильным ростом товарооборота – одного чистейшего героина в год поставляют до двухсот тонн! А по ущелью с прекрасным именем на фарси, где некогда с советской «расчесочки» упало «яичко», стройными рядами идут к границе драг-караваны, надежно прикрытые с двух сторон и талибскими, и пендосскими штыками – что бы там не брехали по этому поводу СМИ.

Батя… Сколько мог, ты защищал страну от этой нечисти. И несколько поколений – отстоял. А тех, кто младше, меня в том числе – уже не смог. И напрасно ты пилишь себя: мол, «где-то мы сблядовали». Тут нет твоей вины, и не нужно раздражаться перед дибилятором, играя в свое стариковское политсру. Ты так и не понял, какая силища стояла против вас? А потом вас бросили одних – и где тебе было, с горсткой друзей, совладать с этой жадной громадой? И я тебе не помог, хуже того – умыкнул телефон…
А брат? Разве позвонит он, не пожалев двушки, из автомата, разве заорет:
- Джоник, бегом во двор за Учколлектором, тут собаки трахаются!!!
И разве будем мы смотреть: я – с немым восторгом первоклашки, а он – со снисходительной ухмылкой четырнадцатилетнего пацана, на чудо природы – двух дворняг, которые «попами склеились и никак не расклеятся»?
Брат бы, может, и позвонил, да некогда ему, сам трахается как собака: две жены, дети, дом недостроенный, деньги нужны. Я понимаю его: жен-детей-домов у меня хотя и нет, зато есть целый Читать далее...

А вот еще бывает, хуячишь по улице, мокрый липкий снег виснет на ресницах и лезет в глаза. Смаргиваешь, снег тает, и капли текут по скулам и щекам. А на роже улыбка радостная и понимание, что вот оно, счастье. Да не, вру, пока без понимания, только подозрение легкое на счастье, а то, что счастлив ты сейчас – это потом понимаешь, когда уже лето на дворе. Рядом она, и хорошо с ней, и виснет она на тебе и как-то все легко воспринимается, как должное, наверно, да?

Весной вообще всё было заебись, понимаешь сейчас уже, да поздно. Всё напрягает. Движняки какие-то нелепые, то по-женски у неё чета, а ты суетись, разводи с врачами, да только успевай лекарства покупать, а трахаться хочется, а нельзя, да было такое. Да родакам её помочь – дача там, хуе-мое, картошку посадить, баньку достроить и тестя будущего на рыбалку свозить. А друзья-пацаны девок клеят тока так, разводят на раз, пиво, все дела. А ты носишься, и не по-весеннему злое солнце хуярит по глазам и еще так много надо сделать.

А летом всё как-то хуево уже. Жара, пот по телу, думки всякие безрадостные, еще и она недоступна. Вне зоны, короче. И нахуя ты ее вчера послал туда, вернуть откуда будет уже сложно? И пиво не в кайф, и корешки не в душу, а так, убить время, просидеть, залиться, короче. СМС эти еще ебанные, забиваешь одну за другой, клавиатурный Шумахер, бля, сообщение отправлено, нет ответа, и вот уже вместо «прости», «ты где, любимая» и «солнце» шлешь «сука», «охуела?», «ты где блядуешь?». Это не тока в тебе дело, это и пиво еще такое. Знаешь, да? Охуенный антидепрессант - пиво «Клинский Хугарден». А утром не хочется просыпаться? Бывает.

Осенью как-то уже проще. Гуляешь, высматриваешь ту самую, девок меняешь как перчатки и раз в месяц-другой иногда вспоминаешь её. Грязь, слякоть? Насрать, ты заново родился, вылечился, живешь полной жизнью и, наконец, встречаешь её. Не её, а ЕЁ. Ищешь подходы, хуячишь правильную осаду или берешь с налету? Да неважно, главное, добиваешься своего, она твоя.

И зима снова, снег, новый год, а ты хуячишь по улице, мокрый липкий снег виснет на ресницах и лезет в глаза. Смаргиваешь, снег тает, и капли текут по скулам и щекам. А на роже улыбка радостная и понимание, что вот оно, счастье…


(с)

Всё будет




– А че, Андрюх, пойдём с нами? – предлагает Макс. – Посидим часок-другой, попьем пива, футбол посмотрим.
– Да, Андрюш, – присоединяется Маринка, – пойдём! Идёшь? Да, нет, пофиг?
Маринка берёт меня за руку, смотрит в глаза, улыбается. Да, Мариш, я тоже тебя хочу. А-ааа, как же хочется. Хочется посидеть с друзьями-коллегами, попить пива, почувствовать, как тепло разливается по нутру, как становится проще и легче жить, а еще больше хочется нормального общения.
– Ну пожа-а-алуйста! – тянет Маринка. – Всего на часок…
Я думаю. Сложно думать, когда тонешь в Маринкиных глазах. В это время Валерка Громов громко со всеми прощается:
– Успешно нажраться! А меня ждет Каражан!
– Алё! Стоять! – возмущается Макс. – Какой нахрен каражан?
– Э-ээ, дарагой! Какой-такой каражан-маражан? – поддерживает Ирка. – Мы ни о какой-такой каражан-маражан не договаривались!
– Мы же вместе собирались! Гром! Ты идёшь с нами!
– Эээ…, – пытается сопротивляться Валерка. – Я там ребят c гильдии обещал сводить в данж…
– Каких ребят? Какой гильдии? Мы – твоя гильдия, понял? Так идешь?
– Эээ… Нет.
– А сейчас? – не теряет надежды Макс.
– Блин! Иду!
– Андрюха?
– Нет, – решаю я. – Мне. Надо. Домой. Танюшка ждёт.
При этих словах все обреченно вздыхают, а Маринка закатывает глаза. Таня, моя жена, на седьмом месяце. Я ей нужен больше, чем им. То есть, это они так думают, что больше. Так что, прости, Мариш, может быть как-нибудь в другой раз мы обязательно.… В другом измерении и в другой галактике, там где не будет в моей жизни Тани.
– Лан, Андрюх, как знаешь. Танюхе привет!
Дружной гомонящей толпой, подкалывая друг друга, сваливают по Невскому в сторону Рубинштейна. Слышно, как Макс, стиснув шею Валерки, втолковывает ему: «Это ты в вовике семидесятник и гильдмастер! А тут ты салага, понял!». Валерка не теряется: «Хрен тебе, Максим Георгич, а не эпические доспехи!». Все на работе давно подсели на WoW. И я бы подсел, да свой компьютер дома – пока лишь мечта.
Я затянулся, кинул окурок в урну и влился в поток в метро. От Маяковки до Купчино, а там на трамвае. Нормальный привычный маршрут «работа – дом».

***

Дождь не прекратился. А это значит, что надо быстро добежать до трамвайной остановки. Остаться сухим всё равно не удастся, хоть промокнуть не сильно. Чёрт, как же холодно. Курточка, рассчитанная на раннюю осень, была настолько же неактуальна, насколько неактуальными были мои белые летние кроссовки. Поздний октябрь ко всему принёс еще и холод. Мокрыми пальцами я достал сигарету, закурил.
– Молодой человек, подайте на хлебушек.
Выгребаю мелочь – держи, бабушка.
Кажется, что жизнь поделилась на три части. В первой части я был кем угодно – сыном, школьником, студентом – но только не мужем и будущим отцом. Самыми большими проблемами были двойка за поведение в дневнике и грядущая сессия. В чем-то та, первая часть моей жизни, была даже однообразна, но она была весёлая и с перспективами.
Вторая часть жизни была очень яркой, многообещающей и короткой. На последнем курсе я влюбился. К счастью, любовь была взаимной. Таня Каверина, самая красивая девушка потока, выбрала меня!..
Дохожу до остановки. Кругом тусуется молодежь, мои ровесники – в бары, в кино. Кино.… На остановке кроме меня пара немолодых женщин, благообразный старичок в шляпе и молодая пара с ребенком. Все с зонтами.
…Началось-то всё просто – вечеринка в общаге, обязательные медленные танцы в конце вечера. Захмелевший я – смелый. Потоптавшись для уверенности, я пригласил Каверину, и Каверина не отказалась! Во время танца мы разговорились и стали танцевать еще. А потом.… А потом ничего такого не было. Разошлись по своим комнатам. Прошло несколько дней, пока я решился пригласить её в кино. А дальше как у всех – свидания, поцелуи и все мысли только о ней.
А потом Танька залетела. Ребёнка решили оставить. Я нашёл работу, и бытовые проблемы – расписаться, снять квартиру, найти работу – казались вовсе не проблемами, а так, временными трудностями на пути к большому счастью. Счастьем было быть с Таней, часами смотреть в её озорные зелёные глаза, просыпаться вместе с ней.
Мы, от недосыпа с синяками под глазами, нагими бродили по только что снятой квартире. Обнявшись и завернувшись в одну простыню на двоих, стояли у открытого настежь окна и курили. Весь город был у наших ног, а может, просто так казалось, с десятого-то этажа. Потом Танька вертелась у плиты, сооружая подобие яичницы с помидорами, а я не мог отвести от нее глаз. По телевизору что-то счастливо вещал виджей MTV. Тогда мне это казалось милым – есть яичницу с гренками каждый день: на завтрак, обед и ужин. А любимый Танькой музыкальный канал был включен круглосуточно. Странно, но попсовые песенки той весны въелись в душу и уже ни с чем, кроме как со счастьем, сексом и Таней, не ассоциировались.
И наступила часть третья моей жизни, настоящая. Когда всё на тебе. Когда сколько бы не работал и как бы не страдал от недосыпа, денег все равно не хватает. Когда тебе жалко себя. А самое фиговое, это Читать далее...

Бля, хуже всё гораздо у меня, сложнее штоль... понимаешь какая дребедень, я вот любви хочу, вроде как ищу даже, да вот только.....ну вот любовь - она ведь по определению одна и навсегда, так? а вот сколько раз уже говорил "люблю".....а вот как так? и ведь любил же каждый раз вроде бы....но крайний этот раз мне голову снес....вот и получается....наколдовала?....ведь вроде хочу я любви....и ведь знаю - что за зверь-то это такой....и не хочу, потому что больно, а боль не люблю....глупо, согласен я....да вот....не верю я в это всё......вот какая хрень, вот уж и впрямь долбоёб, нет бы думать как уж поскорей миллион заработать, а я всякой ерундой мозги себе забиваю...само в голове вылазит...ну вот таким вот уж я получился...

Много черт возьми времени прошло.
Много случилось всякого.
Плохого, хорошего...
Жизнь идёт, подкидывает сюрпризы.
Ничего конкретного.
Вроде как жив ещё.

А вот и не умер я.... а вот и непропал нах....вот он я....
___________________________________________________________
тут недавно просили меня в реале на дневник войти.ю...
ну что ж.....
ты прочтёшь и поймёшь, что это для тебя.

СПАСИБО. за то, что ты умерла, спасибо.... спасибо за то, что дала мне возможность понять то, что тебя больше нет. что я люблю выдуманый фантом.
СПАСИБО. за то, что мне больше некого любить.
СПАСИБО. за то, что я никого не люблю.
за то, что я чувствую себя лучше всех. СПАСИБО за то, что я освободился от тебя.
УРА БЛЯ.
слов нет.
ура нах.
ты умерла.
я оплакивал тебя почти год.
ура, забыл.
нет тебя.
нет.
забудь меня.
я тебя забыл.

Вечер пятницы. Невыносимо хочется курить. Вчера еще было терпимо, но сегодня…

Сижу дома. Друзья все курят, а под пиво вообще беспрерывно смолят. Так что на сегодня – всем отбой, боюсь сорваться. Утешает мысль о том, что курение вредит здоровью.

По телевизору постоянно показывают как кто-то курит. Какой-то супергерой смачно закуривает, затягивается и стряхивает пепел. Переключаюсь. Фотомодели за кулисами. Тоже курят, бляди. Переключаюсь. Футбол. Наконец-то никто не курит. Успокаиваюсь, устраиваюсь в кресле поудобнее и… О, Боже! Зачем, скажите мне, зачем мне показывают тренера? Зачем он курит? Нервы не выдерживают. Вырубаю телевизор, закидываю пульт под кресло и одеваюсь выйти на улицу за сигаретами.

- Ты куда? – спрашивает жена Юлька.

Она лет десять смолила, но из-за беременности бросила и с тех пор не курит. Нет, к решению бросить меня никто не подталкивал, сам решил, но Юлька поддерживает и не дает сорваться. Жаль, но у меня не хватает ума оценить это. Так что просто срываюсь на нее.

- Че за допрос? – зло ору я. – Я уже шага без контроля ступить не могу?
- Не ори, ребенка разбудишь. Но и сам больше не спрашивай, куда я иду.
- Да мне оно на хуй не нужно, - распаляюсь я.
- Вот и отлично.

Юлька отворачивается и склоняется на книгой. Трезво оцениваю всю степень собственного слабоумия, но мне плохо, и хочется, чтобы плохо было всем.

- Отлично? Да иди ты на хуй, дура!
- Пойду, да не на твой! – слышу за спиной.

Хлопаю дверью и выхожу в темный пятничный вечер.

***

Не выдерживаю и прямо у входа в магазин открываю пачку, крышка, закрепленная акцизной маркой, не хочет открываться, рву с мясом, вытаскиваю сигарету и закуриваю. Дым струится по моим легким, никотин поступает в кровь, легкое головокружение и долгожданное успокоение. Хорошо!

Вслед за этим приходят угрызения совести. Не сдержался, закурил, нагрубил Юльке. Мудак. Надо идти исправляться.

Докуриваю и неспешно иду домой, наслаждаясь погодой. Декабрьский снежок лезет в глаза, застревает в волосах и виснет на ресницах. Ботинки утопают в снегу. По пути покупаю букет роз для Юли.

На звонок к двери никто не подходит. В душе зарождаются зачатки беспокойства. Открываю своим ключом, стряхиваю с ботинок снег и захожу домой. Темно и пусто. Дома никого нет – ни жены, ни ребенка. В смятении, ни снимая обуви, нахожу телефон и звоню тёще.

- Теть Марин, здравствуйте! Юлька у вас?

Без эмоций теща холодно отвечает, что Юля завезла сына и уехала. Куда уехала? Не сообщила. Кладу трубку. В голове крутится её последняя фраза «Пойду, да не на твой!», ускоряя развитие ревности. Звоню на Юлькин сотовый, но он не отвечает. Покрываясь холодным потом вспоминаю, что ее мобильник весь день заряжался, следовательно она отключила его нарочно.

Ревность остужают веселые мысли о том, что наверняка сидит Юлька с какой-нибудь из подружек, да винцо потягивает, жалуясь на меня. Ладно, хотел сегодня дома посидеть, да видно не судьба. Набираю Сашкин номер.

- Вы где? Бухаете? Ну ясно, что не в театре. Ага, подъеду.

Запираю дверь и еду в кабак.

***

Кореша уже изрядно поддатые и навеселе. Рядом сидят какие-то незнакомые девчонки.

- О, Андрюха, здоров! Садись!

Нашли место, заказали пива и рюмку для водки. Лица раскрасневшиеся, довольные, хули, холостяки – всю неделю работают, зато потом все уик-энды отрываются. Уже внимательнее вглядываюсь и вижу, что нет Сереги.

- А Серега где? – спрашиваю.
- Да ему позвонил кто-то, он моментом сорвался, - удивленно жмет плечами Саня. – Случилось там у него что-то дома.

С Серегой мы на штыках, все из-за Юльки. Он меня с ней и познакомил когда-то, представлял её как свою девушку. Юльку я у него отбил, но не судите строго, любовь зла, влюбишься и в девушку друга. На нашу свадьбу Серега не пришел, хотя приглашали.

Вот потому-то и заколотилось у меня сердце взволнованно после Саниного сообщения. Втихаря, чтобы никто не увидел, набираю зачем-то Серегин номер. Тщетно, абонент недоступен. Мне становится все ясно. Правда, легче от этого не становится. Единственное желание – это найти их, но где искать? Остается расслабиться и получить удовольствие.

Друзьям рассказывать ничего не стал – нафиг мне их натужные сочувствия?

Пиво в горло не лезет, водка тоже. Но иного желания, кроме как напиться в хлам, у меня нет…

***

Помню, как блевал в туалете, а какая-то блядь стучала каблуком по двери и истошно вопила, требуя открыть. Помню, как мы сменили кабак. Помню как подцепил там какую-то смазливую студенточку-первокурсницу, ржавшую над моими рассказами, что я холост. Позже я понял причину её веселья – мое обручальное кольцо на пальце.

Помню, как повез её к себе. Как трахал её на нашей с Юлькой кровати, помню что от неё шел устойчивый запах пота, хотя она приняла душ. Помню, как она орала, когда я дал ей в глаз за отказ отсосать. Помню, как я её успокаивал, и как она все-таки сделала мне минет, капая слезами мне на колени. Помню, как я долго не мог Читать далее...

По монгольской пустыне брел ободранный, изможденный человек. Это Аслан шел нахуй. Ему отчаянно этого не хотелось, ведь он - настоящий джигит, сын полевого командира Мусы Идигова там никогда не был, и даже наоборот, сам неоднократно посылал в этом направлении. Но задание было ясным - идти нахуй.
***

Егор был в панике. Ольга домой после работы не явилась. Уже первый час ночи, но ни у подружек, ни у родителей ее не было. Сослуживцы сказали, что с работы Ольга ушла вместе со всеми, ровно в шесть вечера.
Раз за разом он набирал номер ее мобильного и слышал каждый раз одно и то же: "Абонент временно не доступен или находится вне зоны обслуживания".
Где она может быть? Все проблемы разом отступили и казались мелкими и не заслуживающими внимания. Поссорился с шефом? Боже, какая фигня. Ну не уволит же он Егора, лучше то никого в конторе нет. Сосед сверху залил? Ну, мудак он и есть мудак. Позже разберемся. Но Оля! Где? Где? Где? Неужели изменяет, ссу…
Поженились они недавно, еще и года не прошло. До этого жили два года в гражданском браке, так что все давно перетерлось и к большой любви присоединилась большая привязанность. Детей пока не было, но будут, это точно. Просто не время пока, самим хотелось нагуляться. Молодые еще, успеют.
Родная, где же ты?

***

Под утро раздался звонок в дверь.
- Йоптвоюмать… - Егор не стал ничего спрашивать. Все потом. Главное - жива и здорова.
Ольга, ни говоря ни слова, скользнула в душ. Пробыла там не меньше часа. Все это время Егор как маятник, передвигался по комнате, и курил.
Наконец, Ольга вышла из ванной. Обернулась в халат и села, сложив ноги, на кресло. Егор сел на пол напротив нее.
- Что случилось? - Егор пристально посмотрел на жену.
- Егорушка, любимый, прости! - Ольга говорила как-то уж чересчур спокойно. - Меня изнасиловали.
Под дых. Нокаут, бля. В горле пересохло, а сердце пыталось выскочить из груди. Так, спокойнее, будь мужиком, без истерик.
- Подробнее.
- После работы зашла в магазин, продуктов купить. Выхожу с сумками, догоняет молодой человек, вежливо предлагает помочь.
- И ты, конечно же, согласилась?
- Нет, конечно. Но он был настойчив. Сказал, что он на машине. Помог донести сумки, открыл дверцу, сказал что подвезет. Смотрю, парень прилично выглядит, хорошо одет, дорогая машина… Я и согласилась.
- Русский?
- Нет, чеченец. Но я это потом узнала. Говорит без акцента, похож на русского, учился, говорит, в США. Куда, говорит, такая красивая девушка направляется, и без охраны? Я говорю, домой, к мужу, ужин готовить. Он еще засмеялся, и говорит, что муж один вечер и без жены проживет. И сам едет куда-то за город. Я начала возмущаться, но он все игнорировал и только смеялся. Что я могла сделать?
- Бля, бля, бля… Че дальше?
- Приехали в какой-то загородный дом, кругом проволока колючая, охрана с автоматами. Все ржут, говорят по-чеченски…

***

Аслан подобрал Ольгу на Чехова. Нормальное такое развлечение. Шлюхи заебали, хотелось общения с нормальными женщинами, естественно красивыми, но времени на цветы-рестораны-встречи у него не было, поэтому он предпочитал брать таких женщин силой. Страх за себя и близких тугим узлом связывал их языки, и о том, что происходило на резиденции Аслана, знали только Аслан и сами пострадавшие.
- Оленька, слушай меня. Я тебе ничего плохого не сделаю, если ты будешь умной девочкой. Мы сейчас придем, выпьем, покушаем, займемся любовью, а потом я тебя отвезу домой. Вздумаешь быть глупой - отдам вот этим вот зверям. Гарантирую, больше отсюда не выйдешь. Договорились?
- Хорошо, Аслан. Хорошо.
Звери, увидев выходящую из джипа Ольгу, оживились и зацокали языками.
- Уах! Красивый дэушка, Асланбек. Ихую?
- Хорошо все, Шамиль. Сам как? Все чисто?
- Приезжал какой-то рюсский, гаварит, гэнэрал, тыбя хатэл видить.
- Понял, еще что-то?
- Да нэ, тыххо все.
И все получилось, как обещал Аслан. Пили дорогое вино, разговаривали о жизни, как друзья, потом - в постель. Ольга старалась. Она хотела жить. Хотела иметь детей. Хотела летом поехать с Егором в Турцию. Или в Сочи. Пофиг. Лишь бы остаться живой. Она сосала Аслану, как прилежная шлюха, хотя ей безумно хотелось отгрызть этой мрази хуй и засунуть ему же в жопу. Но хуй втыкали в жопу не Аслану, а Ольге. Егор такого никогда не практиковал, так что было непривычно больно, но, сжав зубы, Ольга терпела.
Наконец, все кончилось. Аслан слово сдержал. Довез до подъезда и сказал, что завтра после работы встретит ее.

***

- Егорушка, очень прошу, не связывайся. Они же звери, перережут горло и все. А от меня не убудет, лишь бы ты здоров был.
- Дура! Зачем ты мылась? Ты же все улики смыла, теперь хрен че докажешь.
- Егор, не надо никакой милиции. У Аслана вся милиция кормится. Понимаешь? У него боевики, деньги, власть, а ты - кто? Программист на окладе.
Еще один удар. Под дых.
- Да, бля, программист! Да, на окладе! Но я люблю тебя, и… - Егор сорвался на крик, но задохнулся. Аргументов для спора не было, оставалось либо смириться, Читать далее...

Мы идем по бульвару, майское солнце ласкает кожу, легкий теплый ветерок гладит наши лица. Мы держимся за руки.

- Нарви мне цветов! – жалобно просит она.

Невольно оглянувшись, срываю с клумбы ромашки и васильки, и протягиваю ей букет. Ее лицо растягивается в улыбке, она с нескрываемым удовольствием нюхает цветы, и мы идем дальше.

- Давай покружимся? – заглядывая мне в глаза, просит она.

Я беру ее за руки, и мы начинаем кружиться. Прохожие с интересом смотрят на нас: кто-то с улыбкой, кто-то враждебно. Перед моими глазами – ее светящееся от радости лицо на фоне размазанного горизонта, домов и деревьев. Останавливаемся и идем дальше.

- Я устала! – капризничает она.

Мы садимся на скамейку, прижавшись друг к другу. Она льнет ко мне, словно выпрашивая ласку. В ее глазах я вижу искорки лукавства. Нежно притягиваю ее голову к своей и целую ее в губы. Она прикрывает глаза и отвечает.

Я думаю, что любовь – великое чувство. Нам хорошо вместе. Мы весь день были на работе, каждый на своей, и мечтали об этом моменте, каждую секунду думали друг о друге.

Любовь – это когда на других девушек не встает. А на любимую – встает, но это не главное. Как же хорошо просто быть рядом с ней!

***

Мы идем по бульвару, солнце палит мою кожу, ветер треплет мои волосы. Мы держимся за руки.

- Нарви мне цветов! – требую я.

Озираясь, как вор, он срывает с клумбы какие-то цветы, и протягивает мне. Я натянуто улыбаюсь, для проформы нюхаю цветы, и мы идем дальше.

- Давай покружимся! – требую я.

Он неуклюже хватает меня за руки, и мы начинаем кружиться. Прохожие с интересом смотрят на нас: кто-то с улыбкой, кто-то враждебно. Перед моими глазами – его хмурое лицо на фоне размазанного горизонта, домов и деревьев. Останавливаемся и идем дальше.

- Я устала! – сообщаю я.

Мы садимся на скамейку, прижавшись друг к другу. Он грубо притягивает меня к себе. В его глазах я вижу нетерпение и похоть. Как изголодавшийся зверь, он впивается в мои губы. Я устало закрываю глаза – будь что будет.

Я думаю, зачем же я встречаюсь с ним? Я не люблю его, а ему от меня нужно только одно. Весь рабочий день я с ужасом ждала этой минуты. Он мне противен, этот богатый очкастый великовозрастный дядя с желтыми зубами и большим пузом.

Любовь – это развлечение для обеспеченных, так говорит моя мама. И если я хочу выбраться из нищеты – мне остается только набраться терпения, улыбаться ему, и стать его женой. А потом… Потом будет проще.

Уходя, мать всегда захлопывает дверь аккуратно, так, чтобы меня не разбудить. Но я всё равно просыпаюсь - металлическую дверь бесшумно не закроешь. Лязг замка и тишина. Тишина в квартире, безмолвие в душе. Безмолвие, ненависть и опустошение.

Нахожу под подушкой пульт и включаю телевизор. Комната заполняется нереально бодрым диалогом ведущих утренней программы. На душе, как на улице, всё так же тоскливо и пасмурно. Мастурбирую, вытираю руки о простыню. Хватаю руками смятую перекрученную подушку под головой и, не убирая рук, сажусь. Нормально, с зарядкой покончено.

Иду в ванную комнату. Из зеркала за мной наблюдает какой-то урод. Пол-лица искорежено плохо заживающими шрамами, левое веко оттянуто в сторону и вниз. От уголка рта тянется шрам к уху. Слева верхняя губа обнажает металлические зубы. «Отвернись!», - говорю я ему и открываю кран. Вяло мою руки, умываюсь ледяной водой. Бриться лениво. Зубы тоже не чищу – зачем? Кариес мне не грозит, а плохой запах изо рта… Мне нет до него дела.

Иду на кухню. По дороге спотыкаюсь, это наша кошка Дести вьётся под ногами. Она мяукает и трётся головой об мою ногу. Беру её на руки и продолжаю свой путь.

На кухонном столе в накрытых тарелках мой завтрак: еще теплые гренки, котлеты, картофельное пюре, вареные яйца, бутерброды с сыром и колбасой. На плите дожидаются своей очереди борщ и свежезаваренный чай. В последнее время я люблю вкусно и обильно поесть, ничто другое меня не радует.

Наливаю чай в самую большую кружку. Шесть ложек сахара нехотя растворяются и оседают на дне, заливаю в чай молоко и мешаю.

Тяжело опускаюсь, стул подо мной жалобно скрипит. Восемнадцать килограмм лишнего веса за пять месяцев – это не только скрип стула под задом. Это одышка при подъеме на любой этаж выше третьего, это лопающийся ремень при попытке завязать шнурки. А еще это «зеркальная» болезнь. Помню, как смеялся, впервые услышав о симптомах этой болезни, как думал, что уж мне это никогда не грозит. Я всегда ел вволю, но весил не больше положенных восьмидесяти пяти при росте в сто восемьдесят пять сантиметров.

Сейчас я вешу больше центнера и без зеркала не могу увидеть свой член. Я ненавижу себя.

***

Мы ехали по вечернему проспекту за Янкой.

Я не вписался в поворот. Друг, сидевший рядом, сильно ушибся. Его жене повезло больше. Она и нашла меня метрах в семи от машины. Я протаранил половиной лица асфальт и очнулся только через трое суток.

Потом несколько дней лежал неподвижно, борясь с болью. Хотя физическая боль была не самым страшным испытанием. Страшнее было то, что я чуть позже увидел в зеркале – я стал уродом. Беззубым уродом с половиной лица и кривым глазом. А потом случилось самое страшное.

Яна не пришла навестить меня в больницу, но я мысленно оправдывал её. Ведь я всё равно был без сознания, верно? Тем более, у неё на носу была защита дипломной. Но почему она не звонит? Почему у неё отключен сотовый? И почему, когда я звоню ей домой, родители чужим голосом сообщают, что её нет? Я давно нашел один ответ на все эти вопросы, но продолжал малодушно цепляться за выдуманное. Логика окончательно капитулировала, а потому я каждый день спрашивал своих родителей и друзей о Яне. Что с ней? Как она? Почему не приходит? Они отводили глаза и переводили разговор в другое русло.

Прозрев, я проникся жалостью к себе. И чем больше я себя жалел, тем больше ненавидел её. И в аварии никто, кроме неё, виноват не был. Ведь мы ехали к ней. А она не пришла.

Я был красивым, уважаемым и обеспеченным двадцативосьмилетним молодым человеком. У меня были многочисленные друзья, горячо любимая невеста-красавица и престижная руководящая должность в преуспевающей компании.

Теперь я бесперспективный безработный урод, спящий со своей правой рукой. А друзей у меня оказалось не так уж и много. Практически ни одного.

Всё, что у меня осталось, это ненависть к этой суке.

***

В тот вечер я хотел сделать Яне предложение. Мы встретились в том самом китайском ресторане, где когда-то познакомились. Столик на двоих, мягкий рассеянный свет фонарей, улыбчивые официантки. Всё как обычно, только это должен был быть не обычный вечер.

Янка со свойственной ей непосредственностью поглощала любимого карпа под томатным соусом. Я как-то спросил, почему она всегда заказывает одно и тоже блюдо. Оказалось, ей просто нравится название – «танцуюй». Она и сама словно танцует по жизни, легко и с улыбкой. Её улыбка обезоруживает всех, будь то строгий преподаватель в ВУЗе или я, в приступе ревности решивший выяснить отношения. Мне кажется, что я влюбился в неё с первого взгляда, только вот понял не сразу. А потому воспринимал Яну только как очередную девушку, которая рано или поздно надоест, и мы расстанемся. Но со временем пришло и понимание – люблю. Люблю больше жизни и хочу быть с ней всегда.

Мы болтали на отвлечённые темы, а я всё тянул со своим предложением, желая окончательно определиться. Что её во мне привлекает? Действительно ли она меня любит, или я для неё просто удобный во всех Читать далее...