Когда я пишу, я обращаюсь к своей выдуманной аудитории. Как будто взбираюсь на импровизированную просоленную бочку с жестяными обручами в гайд-парке, неловко щурюсь от солнечного света и тихо или чересчур громко, сильно волнуясь, начинаю говорить. Кому-то понравится, кто-то неодобрительно покачает головой, как тот дедушка в бейсболке с вентилятором. Самое худшее, что может случиться, это пойманный лбом огрызок от яблока. А если однажды передо мной предстанет пустынная поляна, так и это меня не смутит. Все равно вся эта писанина не более чем убийство времени. Гораздо страшнее влезть на бочку и понять, что голова пуста. Или что ещё кошмарнее - утратить способность мыслить. Пока я мыслю - я пуп вселенной, как только перестаю, то становлюсь песчинкой в море, безжалостно перемолотой, никому не нужной.

В детстве ко всему относишься иначе. Пыльная чахлая пальма в кадке, клеточки на линолеумном полу и тяжеленные стенды с брошюрами на тему оказания первой медицинской помощи и венерических заболеваний могут оказаться развлечениями. Шприцы и таблетки - самыми запоминающимися детскими игрушками. Соседняя койка, на которой больные сменяются чаще, чем месяцы в году, не воспринимается как верная дорога в холодильник на нижнем этаже. Наверное, поэтому дети любят хвастаться шрамами. На то они и дети.
Но когда взрослые люди делают из недомоганий, болезней, а иногда и из простой мигрени драму, достойную шекспировской трагедии, мне становится не по себе. Их надо жалеть и любить, видите ли, они все такие чересчур больные, на ладан дышат. Но почему-то так и хочется тем самым больничным жестким стулом с расковыренной дермантиновой обивкой да по голове стукнуть. Чтобы опомнились. Настоящие больные никогда не устраивают фарс из болезни. Вы как хотите, но мне противно от выставленных напоказ платков в выдавленной крови.

В том, что я безвылазно сижу дома, только один плохой момент - проклятое телевидение может испортить всё моё программно-передачное счастье одним движением. В отместку можно щелкать кнопками на пульте до их полного стирания, а в качестве постскриптума "Так не доставайся же ты никому, аудитория в моем лице".

Про пятую авеню я не знаю ничего, кроме того, что она находится в яблочном нью-йорк-(ширском-терьер)-е. Стыдно да. Тем более, когда яндекс призывно открыт и почти что подмигивает, как бесстыдная портовая шлюха с неровно накрашенными губами.
Не слишком ли много сравнений, детка?

Без пафоса никак не получается. Гнетущее шизофреничное ощущение избранности и нереальности давит на мозги с такой силой, что того и гляди хлоп - и обои через уши забрызгает клюквенным морсом.
Есть тест про три кабинки в туалете. Если вы выберете первую, то вы - целеустремленный, решительный, не тратящий времени на раздумия. Вторую - как всегда, середнячок, ничего особенного. Ту, которая дальше всего - вы любите прогуляться и поразмыслить.
Сегодня передо мной было три кабинки. В первой не оказалось туалетной бумаги, во второй света, в третьей - унитаза. Чувствую себя раздавленной.

Каждый день я непременно начинаю с того, что включаю телевизор, ставлю чайник и открываю газету. Не люблю умываться, пока не проснулся. Такое же раздражающее действие на меня оказывает полотенце. Вот когда капли потом стекают по лицу и падают на газету, оставляя размывчатые, а позже шершавые пятна - это нравится. Воды смывает грязь, как дворецкий проглаживает поутру свежие хрустящие газеты утюгом, чтобы сэр не испачкал руки в типографской краске.
Но одной водой уже не справиться, когда на тебя льется непрерывный поток грязи. Сначала из телевизора (видели ли вы Якубовича, пафосно-противно рассказывающего сегодня вечером о гениальном Миронове, который ушел кем-то в отличие от бессменного папы карло в поле чудес?), потом из газет, журналов, письма, теперь дневники. Дальше больше. Люди в очередях делятся ссылками на то, где продается новая книга Робски по дешевке, из которой вы узнаете про то, что на рублевке.. В трамвае и метро, по радио и с рекламных щитов, бегущие строки подсознания на лицах других, сплетни... И нет больше сил впитывать информацию. Она проскальзывает мимо, а если и оседает, то мертвым грузом на шее му-му. Наверное, старость - это когда ты боишься не успеть узнать о чем-то одним из первых; не быть в касте всезнаюших зазнаек.
Голова пухнет, как расчесанный комариный укус.

Меня нет. Меня придумали. Странное это ощущение, когда лица людей вокруг становятся плохо прорисованными, как в старосоветских мультфильмах. А ты - вообще марионетка с веревочками, затянувшимися у горла и крестом, упавшим на спину. Неплохая картина для очередной серии баек из склепа.
Хотя, может, это и не так плохо - быть байкой. Ты получаешь свои пять минут славы, потом упоминание о тебе вызывает улыбку. Главное не завязнуть в зубах, как цветные желатиновые мармеладки, не набить оскомину. И бесследно пропасть.

Врачи называют это депрессией. А я - сомнениями.