Мы на уроках музыки распевали не те песни. Нет, не потому что иные песни могли бы что-то изменить. Я не думаю. Однако есть символические жесты. Каждая песчинка на весах важна.

Первой мировой в России вроде как и не было. Превратили войну империалистическую в войну гражданскую. А потом Ильич кинул всех с Брестским миром. Путешествуя по Европе - по Франции и Германии - всюду вижу памятники павшим в той войне. Во Франции есть вроде всего две-три деревни, где нет таких памятников, поскольку некого было оплакивать. И когда стоишь перед таким памятником испещренном именами, осознаешь какого размаха это была катастрофа. А потом из фрайкорпов вырос фашизм. И они повторили. С большей амплитудой. В общем, как поется в этой песне - всё повторится снова, снова, снова и снова. И повторяется.


"Зелёные поля Франции"

Как поживаешь, юный Уилли Макбрайд, не возражаешь, если я сяду рядом с твоей могилой?
И отдохну немного под теплым летним солнцем?
Я шел весь день, и я так устал.
Я вижу по твоему надгробию, что тебе было только девятнадцать,
Когда ты попал в великую мясорубку 1916 года.
Эх, я надеюсь, ты умер быстро, и я надеюсь, что ты умер подобающе.
Или, быть может, Уилли Макбрайд, твоя смерть была медленной и отвратительной?

А может ты оставил жену или возлюбленную дома,
И в каком-то верном сердце память о тебе ещё живёт?
И хоть ты умер еще в 1916 году ,
Но для этого верного сердца тебе навсегда девятнадцать?

Или может ты незнакомец, имя которого хранят за старым стеклом?
Ты остался на старой фотографии, помятой,
Оборванной и выцветшей до желтизны в рамке из коричневой кожи?

Солнце светит на эти зеленые поля Франции.
Под теплым нежным ветром танцуют красные маки.
Окопы давно исчезли под плугом.
Ни газа, ни колючей проволоки, ни воронок от снарядов.
Но здесь, на этом кладбище,
Где все еще ничейная полоса,
Бесчисленные белые кресты своей немотой,
Свидетельствуют на суде
О слепом равнодушии человека к своему ближнему,
И о том, как целое поколение
Было пущено под нож и проклято.

И я не могу не задаться вопросом, о Уилли Макбрайд
Знают ли все те, кто лежит здесь, ради чего они умерли.
Вы действительно поверили им, когда они сказали вам причину ?
Вы действительно верили, что эта война положит конец войне?
Страдание, печаль, слава, позор,
Убийство и смерть - все это было напрасно.
О, Уилли Макбрайд, все это ещё повторится
снова и снова, и снова, и снова, и снова.

На ютубе много вариантов исполнения этой песни. Оригинал - The Green Fields of France


Сравните, кстати, с песней Антонова "Маки". Они очень похожи. Тоже про стертые природой следы войны. Только русская песня обезличенна, или по умному деиндуализирована. Она говорит нам о тех. Не сложно догадаться, что судьбу Уилли Макбрайда может примерить на себя каждый. А смерть тех, как говорил тов. Сталин, всего лишь статистика. Кроме того, Антонов поет про какие-то атаки, а слушатель может представить себе все что угодно - даже прекрасно героическое. В ирландской песне говорится и о том, что смерть может быть отвратительной, неприличной obscene, и о таких "прелестях" войны, как разрывы снарядов и химическое оружие.

Пространственная привязка в песне о Уилли Макбрайде ограничивается упоминанием Франции. Антонов же проводит для нас урок географии, упоминая памятные места сражений. Конечно, как стилистический прием это допустимо, но впечатление остается нейтральное. Маки - совесть земли и в них хочется упасть. Если маки символизируют павших солдат (вероятно, как и в ирландской песне, наряду с многочисленными крестами кладбища), то каким боком валяние в них приближает лирического героя к некой совести земли? В чем эта совесть, если маки не просто напоминание о тысячах погибших? Совесть в традиционном прочтении есть внутреннее чувство человека, напоминающее ему постоянно о том, как следует поступать морально - будь то мораль общественная, привитая человеку или же то, что Кант называл категорическим императивом , нравственным законом, который всегда коренится в человеке. Если совесть земли это совесть всего человечества, то как убитые могут посредством маков указывать ему, человечеству, на моральность или аморальность тех или иных поступков? Единственное логическое прочтение это если мы представим, что речь идет о родной земле. Но тогда встает с ног на голову весь пафос песни.

В обеих песнях лирический герой разглядел под покровом равнодушной природы следы былых войн. В ирландской это открытие стало для него началом пути от фантазии о судьбе "неизвестного солдата" до размышлений о бессмысленности и чудовищности войны и войн вообще. А в российской лирический герой остался топтаться на этом своем открытии пережевывая его на разный лад. Из солдат выросли маки. Они напоминают нам о войне. Но они немые, поэтому не каждый может их "расслышать".

Быть взрослым - это несмотря на обилие проблем, способных каждая поодиночке загнать в психушку двадцатилетнего, улыбаться, смеяться, ходить с невозмутимым видом по делам, сидеть с каменной мордой в трамвае. Все мы - самолеты с пилотами-самоучками за штурвалом. Кто-то придрочился, а кто-то из штопора в пике, из штопора в пике... При этом парк самолетов жизни херовенький. Как у Фаллуджистан-Эйр. Единицы гоняют на новеньких боингах дримлайнерах на полном автопилоте. Мой самолет - исправное, надежное корыто, но его бросает из одной болтанки в другую. И я, пилот, сохраняю концентрацию только благодаря кофе. Возможно это просто работа такая. Мы же все рождены, чтобы летать?

Слетали к М. в Черногорию. Пять отличных дней во время года, когда обычно тоскливей всего. Прямо как мечтах, когда думаешь а не свалить ли куда-нибудь где тепло и море. Но совсем свалить, конечно, невозможно. В дороге туда и обратно, на месте - всюду одинокие русские мужчины. Ощущение разворошенной жизни. А кому жаловаться? Ты же не пошел свергать Путина вовремя, а сказать, что до объявления мобилизации вполне неплохо жилось не решаешься, потому что съедят с говном. Проблема должна быть решена по мужски. Без соплей, без жалоб, максимально быстро. Устроиться на новом месте, забрать родных, перехитрить всех врагов. Пройти ниже линии радара.

Посмотрел "Dirty Harry". (Смотрю сейчас знаковые фильмы 1971 года). Удивлен тому, что этот фильм имеет культовый статус. Всё в нем лживо, наиграно, искусственно, до и после переплюнуто. Фильмы об убийцах? "Психо", "Семь", "Zodiac", "Мыс страха". И тот же "Таксист" намного лучше раскрывает квазифашистскую идеологию самосуда.
Конечно, многое искупает гениальный кадр, на котором Гарри стоит на мосту и убийца видит его из автобуса. Такая неслыханная дерзость, конечно, вестерновского происхождения. Вообще, это такой вестерн в каменных джунглях Сан-Франциско. Сближение с фашизмом тут не только во взглядах Харри - тут апелляция к дарвинизму, гобсовской войне всех против всех, желание устранить слабое государство, чтобы вылечить больное общество, вернуться к старым добрым временам. Это радикализм, поэтому Харри и выбрасывает свой жетон в конце фильма. Типа новое вино в старые меха... Думаю Харри нашел бы о чем поговорить с Глебом Жегловым. Ну почему нельзя взять всю сволоту и не миндальничая шлепнуть? Повторюсь, в "Таксисте" всё это показано куда нагляднее и "вкуснее"...

Вчера глянул одним глазом второй тайм Катар-Эквадор. Понял, что окончательно вырос из футбола. Никакой магии, ощущаемой в детстве следа не осталось.

Всякий, кто оступался то тоскует о безмятежности и легкости былой ходьбы, то вдруг осторожничает. Шагается по жизни легко лишь на автомате. Но на автомате жизнь быстро пролетает. Нештатные ситуации, непредвиденный стресс, оступания наполняют жизнь. Будет что вспомнить. Но они же и воруют энергию, которая размеренно течет на автомате. И еще можно так оступиться, что потом надолго выбьет из колеи. Поэтому экспериментируешь в затишье с препятствиями в жизни, надеясь, что уровень стресса будет достаточно высоким, чтобы пощекотать нервы, и в то же время не слишком высоким, чтобы не вылететь из жизни на фиг. Чем о большее количество препятствий наткнется шарик по пути в лунку тем лучше. Жизнь по часам это полночный скорый в небытие.

[I]
(ФРАГМЕНТ)

Д ю д а р. Вы все видите в мрачном свете. Смотрите, так можно и неврастеником стать. Когда вы придете в себя от вашего потрясения, избавитесь от вашей депрессии и выйдете на воздух, вам сразу станет лучше, вот увидите. Все ваши мрачные мысли мигом рассеются.
Б е р а н ж е. Выходить? Придется, конечно. Мне страшно об этом подумать. Ведь я безусловно встречу...
Д ю д а р. Ну и что такого? Только не надо попадаться им на пути. А вообще-то говоря, их не так уж много.
Б е р а н ж е. А я только их и вижу. Повсюду. Вы, конечно, скажете, что это болезнь.
Д ю д а р. Они ни на кого не нападают. Если их не трогать, они вас не замечают. Они, в сущности, вовсе не злые. У них даже есть какое-то природное простодушие, чистота. Да я, кстати сказать, всю улицу пешком прошел, чтобы добраться до вас. И как видите, жив и невредим, и никаких злоключений со мной не произошло.

Снова слышен топот бегущих носорогов, на этот раз под окном на авансцене.

Б е р а н ж е (вскакивая). Опять они! Опять! О нет, я ничего не могу с собой поделать, я не в состоянии к этому привыкнуть. Может быть, я не прав, но я все время только о них и думаю, я даже перестал спать. У меня бессонница. Я засыпаю днем, когда уже просто валюсь от усталости.
Д ю д а р. Принимайте снотворное.
Б е р а н ж е. Да это не выход из положения. Когда я сплю, мне еще хуже. Они снятся мне, меня душат кошмары.
Д ю д а р. Вот это и означает, что вы все слишком близко к сердцу принимаете. Вы любите себя истязать, сознайтесь.
Б е р а н ж е. Клянусь чем хотите, я не мазохист.
Д ю д а р. В таком случае примиритесь с фактом и не думайте и о нем. Раз оно так случилось, значит, иначе и быть не могло.
Б е р а н ж е. Это уже фатализм.
Д ю д а р. Нет, мудрость. Если какое-то явление происходит, значит, на то имеется причина. Вот эту причину и надо искать.
Б е р а н ж е (вставая). Ну, а я не желаю мириться с таким положением.
Д ю д а р. А что вы можете сделать? Что вы намерены предпринять?
Б е р а н ж е. Я еще пока сам не знаю. Подумаю. Пошлю письма в разные газеты, напишу воззвание, добьюсь приема у мэра или у его помощника, если мэр окажется очень занят.
Д ю д а р. Предоставьте властям самим принимать меры. В конце концов, я не уверен, имеете ли вы моральное право вмешиваться в это. А впрочем, я и сейчас считаю, что все это не так страшно. По-моему, это просто глупо — сходить с ума из-за того, что несколько человек вздумали сменить шкуру. Им не нравилось в своей. Они вольны распоряжаться собой, это их дело.
Б е р а н ж е. А я как только их вижу, меня всего переворачивает. Конечно, это нервы. Я не раздражаюсь, нет, я не позволяю себе раздражаться, это может далеко завести, но у меня как будто что-то сжимается здесь. (Показывает на сердце.)
Д ю д а р. Разумеется, это как-то действует, вы правы. Но вы слишком этому поддаетесь. Вам недостает чувства юмора, вот в чем ваша беда, вам не хватает юмора. Надо смотреть на вещи полегче, не принимать близко к сердцу.
Б е р а н ж е. Я как-то чувствую себя ответственным за то, что происходит: я сам в этом участвую, я не могу относиться безразлично.
Д ю д а р. Не судите — да не судимы будете... Ну, знаете, если начать печалиться обо всем, что происходит на свете, тогда и жить нельзя.
Б е р а н ж е. Если бы все это случилось не у нас, а где-нибудь в другой стране, а мы бы узнали из газет, то можно было бы спокойно обсудить, рассмотреть явление со всех сторон, сделать объективные выводы. Можно было бы организовать научные дискуссии, привлечь академиков, писателей, законоведов, ученых, а также художников. Это было бы интересно, увлекательно, из этого можно было бы многое вынести. Но когда мы сами вовлечены в события, когда мы вдруг сталкиваемся с грубой реальностью фактов, нельзя не чувствовать, что все это касается нас непосредственно, и это настолько ошеломляет, что просто невозможно сохранять хладнокровие. Я ошеломлен, ошеломлен и никак не могу прийти в себя.
Д ю д а р. Я тоже ошеломлен, как и вы. Вернее, был ошеломлен. Теперь я уже начинаю привыкать.
Б е р а н ж е. Вы человек более уравновешенный, у вас нервы крепче, с чем и поздравляю вас. Но вы не считаете, что это несчастье...
Д ю д а р (перебивает). Конечно, я не говорю, что в этом есть что-то хорошее. И не думайте, что я как-то заступаюсь за носорогов...
Б е р а н ж е. Надо пресечь зло в корне.
Д ю д а р. Зло, зло! Пустое слово! Кто это может знать, где зло, а где добро? Одним нравится одно, другим другое. Вы-то главным образом боитесь за себя. В этом все и дело. Но, право же, вы никогда не превратитесь в носорога... У вас к этому нет призвания!
Б е р а н ж е. Вот-вот! Если наше правительство и наши сограждане все думают так же, как вы, они не решатся действовать.
Д ю д а р. Не станете же вы к чужеземцам за помощью взывать. Это наше внутреннее дело, оно касается только нашей страны.
Б е р а н ж е. Я верю в международную солидарность...
Д ю д а р. Вы Дон-Кихот! Я это вам без зла говорю, я вовсе не хочу вас обидеть! Вы знаете, я стараюсь для Читать далее...

Всё-таки и в нашем оперном захолустье бывает просвет между дежурными "Богемами" и "Волшебными флейтами". Вообще-то мне грех жаловаться - именно в Дрездене я пересмотрел больше опер, чем за три очень интенсивных года в Москве, с её 4 оперными театрами. Вот на сей раз и до "Гугенотов" добрался, премьера которых была несколько лет назад, но тогда мне было не до оперы. А вот сейчас счастливо реанимировали, что довольно редко бывает. И правильно сделали.
Это одна из тех постановок в Земпере, в которой позывы постмодерна подчинены нормальному консерватизму жанра. Где телегу не ставят впереди лошади. Может быть кому-то покажется такой стиль нафталинным, но по мне как раз. Нужно ставить или мегареалистично, как Дзеффирелли, либо минималистично, не загромождая сцену, делая действия понятными, символы очевидными. А вот заумь и режопера удается далеко не всегда. Тут должно быть невероятно точное попадание - обычно же выходит гибрид-уродец.

Вещь сама по себе грандиозная - хоть и длиннющая, почти четыре часа, но совсем не затянутая. Драматически ни одной лишней сцены, слова! Литьё! Статуя! Мрамор! Канова! Бернини! Тут и grande passion pathéthique, и политика, и дружба, и отцовская любовь. "Гугеноты" оказались оперой in a nutshell. В ней есть всё. Весь Верди - паж из Бала-Маскарада" один лишь пример, но драматически тоже, и Мусоргский, и даже будущий веризм проглядывает в устремлении нарисовать портрет подлинных чувств. Пожалуй, самое большое впечатление произвело музыкальное мастерство Мейербера - как он средствами отдельных инструментов, оркестровки рисует портреты своих героев, накладывает один хор на другой. Совершенно дьявольская лихость, на фоне которой монотонное подвывание бельканто тоника-доминанта-тоника кажется примитивным примитивом. Это та редкая опера, в которой как завороженный слушаешь оркестр, а не привыкаешь к нему после увертюры.

Сложность вокальных партий под стать и в субботу всё было ну уровне. Кто-то писал, что для "Гугенотов" нужно семь первостатейных исполнителей, что редко когда можно набрать. А тем более в Дрездене. Поэтому я буду не особо критичен и просто благодарен, что такую вещь смог увидеть вживую. Может и не скоро теперь представится снова возможность.

Удивительно насколько "Гугеноты" сейчас оказались актуальны. Почему? В них показана анатомия войны. Как она в первом действии проклевывается в словах, во втором прорастает обидами, в третьем замышляется, а в четвёртом и пятом заглушает, растаптывает всё вокруг. В инсценировке этот регресс гениально просто показан уменьшением "Тайной вечери" Леонардо, которая перед первым актом покрывает занавес. Сначала она огромная, во всю сцену, перед вторым действием меньше, и в конце едва видна. Бог уходит оттуда, где во имя Его убивают. И как раз в этот момент его именем начинают усиленно клясться и призывать на свою сторону. Делают это и католики - « Dieu le veut ! Dieu l’ordonne » - Бог велит, бог приказывает! во время клятвы кинжалов перед "Варфоломеевской ночью"- (совсем недавно слышали очень похожие слова от Гундяева и Ко.) и от протестантов, повторяющими как мантру гимн Лютера Ein feste Burg ist unser Gott. Только Варфоломеевская ночь была 450 лет назад, хотелось верить, что человечество шагнуло вперед, но как писал Ежи-Лец у каждого века своё средневековье. Актуализировал действие и режиссер дрезденских "Гугенотов" Петер Конвичны, осовременив протестантов и их палачей в последнем, пятом, самом коротком акте оперы. Волнами жертвы выбегают на сцену и их кладут короткими очередями из пулеметов. Потом "силы добра" добивают раненных, и де Сен-Бри узнает в одной из них свою дочь. Лучшей метафоры для войны, и не только гражданской, наверное сложно было бы найти.
[700x525]

"Нас, которые бьют врага там, где бьется его сердце, оклеветали как «детоубийц» и «убийц женщин»… То, что мы делаем, нам тоже противно, но необходимо. Очень необходимо. Ныне нет такого животного, как нон-комбатант. Современная война — это тотальная война. Солдат не может действовать на фронте без фабричного рабочего, фермера и всех других кормильцев, стоящих за ним. Мы с тобой, Мать, обсуждали эту тему, и я знаю, что ты понимаешь, о чем я говорю. Мои люди храбры и благородны. Их дело свято, так как же они могут грешить, выполняя свой долг? Если то, что мы делаем, ужасно, то пусть ужас станет спасением для Германии."

- Капитан Петер Штрассер, глава германской дивизии дирижаблей времен Первой мировой войны, которая проводила ранние стратегические бомбардировки, в письме, цитируемом в Gwynne Dyer, "War".

С прошлой среды официально в аспирантуре. Три года пошли. Посмотрим. Пока написано 50 страниц. Планирую где-то 400. Плюс-минус. В принципе так примерно и получается, так как из шести глав я даже еще не дописал первую. Сейчас она готова только на три четверти. Плюс она прирастет какими-то вставками в процессе редактуры. И прихода в голову мудрых мыслей. Сейчас мне действительно нравится писать. Я кайфую от каждой фразы. А стипендия делает меня абсолютно независимым и дает уверенность, что эта книга будет написана. Coûte que coûte.

9 января. Ханькоу.

Сегодня утром я пришла в американскую миссию и сообщила, что их военный атташе, мистер Карлсон, отправился на фронт в Северную Шаньси. Посланник, мистер Джонсон, встретил меня в обтрепанной кожаной куртке и извинился за свой костюм. Я также попросила извинения за мою рваную военную форму, потертые и грязные гамаши. У посланника я встретила адмирала флотилии американских канонерок, которая стояла на реке Янцзы перед Ханькоу. Позднее зашли мистер Пек, служащий консульства, и военный атташе, чтобы принять участие в нашей беседе.

Мистер Джонсон начал спрашивать: Эти люди там наверху - эта Восьмая полевая армия - выгонят ли их японцы?»

- Многие погибли в боях, но уничтожить Восьмую полевую армию невозможно.

- У японцев сильная артиллерия.

- Силы Восьмой полевой армии не сконцентрированы, и поэтому тяжелая артиллерия японцев не может нанести ей большой урон.

- Но есть и японская авиация...

- Она по той же причине останется неэффективной.

- Но воздушные атаки разве не оказывают деморализующего воздействия?

- Нет, на солдат и на население они оказывают противоположное воздействие. Восьмая полевая армия имеет многолетний опыт борьбы с воздушными налетами. Ни одна другая китайская армия не имеет такого опыта. Они знают, как им противостоять.

Мы стали говорить о принципах маневренной войны, которая ведется Восьмой полевой армией и ее партизанами. Адмирал слушал с большим интересом и сказал, что такими методами можно довести до полного изнеможения решительные и незнающие усталости японские войска.

Потом мистер Джонсон рассказал мне о боях под Шанхаем и Нанкином. Когда китайцы оставили Нанкин, иностранные войска учредили в центре города зону безопасности для беженцев. Китайские солдаты, сложившие оружие, тоже были вынуждены искать там прибежище. Потом пришли японцы, выгнали тысячи разоруженных солдат и убили их всех до последнего человека. С тех пор, сказал мистер Джонсон, американцы и другие иностранцы получили представление об истинном лице японской армии.

Они спросили о положении японских военнопленных в Восьмой полевой армии. Я рассказала о деятельности нашей организации, занимающейся пропагандой в тылу врага, о хорошем отношении к пленным японцам, об их менталитете. Некоторые из них - люди, которые ненавидят войну. Я рассказала о дневниках, которые находили у убитых или пленных японцев.

- Верите ли вы пленным? - спросил мистер Джонсон.

- Некоторым верим, некоторым - нет. - Мир не может поверить, что японцы стирают с земли целые города и деревни.

- У нас есть дневники! Мы слышали также устные сообщения пленных об этих методах.

Мистер Джонсон замолчал. Потом он начал говорить о героизме китайских солдат, защищавших Шанхай. Ни одна другая армия в мире, утверждал он, не вынесла бы свинцовый град, продолжавшийся неделями. Я осведомилась, что предприняло американское правительство в связи с потоплением «Панай»? <<Японцы согласились с нашими требованиями, - сказал посланник. «Правительство этот случай урегулировало», - заметил мистер Джонсон.

Потом мы говорили о бойкоте японских товаров и о речи сенатора Норриса, который потребовал в Сенате официального бойкота. Американский народ не хочет внешнеполитических осложнений, добавил он и обьяснил тем самым движение за мир в Америке. - Если японцы расправятся с Китаем, т.е. в случае, если дело дойдет до этого, они возьмут за горло Америку! - заявила я.

- У них не хватит на это сил, - возразил мистер Джонсон.

Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода – богородица не велит!


Пушкин, "Борис Годунов"

Военные организации широко используют словесную дегуманизацию при подготовке к войне. Американский сержант, сражавшийся в составе Первой дивизии морской пехоты во Вьетнаме, сказал: «Мы не смотрели на них, как будто они были бы настоящими людьми. И когда вы стреляли в кого-то, вы не думали, что стреляете в человека. Это был узкоглазый или комми, и все было в порядке ».


Преступники так последовательно дегуманизируют своих жертв, что сами слова становятся заменой в восприятии человека. Когда японцы проводили медицинские эксперименты над пленными во время Второй мировой войны, они называли их марута — бревна. Греческие мучители, которых изучали Дженис Гибсон и Мика Харитос-Фатурос, называли своих жертв «червями». Экстремисты хуту называли тутси иньензи, что означает «тараканы» или «насекомые». Хаинг С. Нгор, покойный камбоджийский врач и актер, прославившийся своей ролью в «Полях смерти», отмечает тяжелое положение тех, кого преследовали красные кхмеры: «Мы были не совсем людьми. Мы были низшими формами жизни, потому что мы были врагами. Убивать нас было все равно что прихлопывать мух, избавляться от неугодных». Такая дегуманизация часто приводит к эскалации жестокости убийства.


Наконец, дегуманизация жертв подкрепляется пропагандой, которая визуализирует жертв как воплощение всего плохого в мире. Бесчисленные различия внутри группы жертв маскируются под единым злым образом. В фильме армии США, снятом во время Второй мировой войны, японские солдаты охарактеризованы как «похожие друг на друга, как фотоотпечатки с одного негатива». Точно так же действия 11 сентября были рационализированы тем, что террористы изображали всех американцев источником всего плохого в мире. Универсальный злобный образ врага подкрепляется плакатами, карикатурами и журнальными иллюстрациями, изображающими врага в образе безумного убийцы, садиста-палача, жадного заговорщика, насильника, варвара, гориллы, саблезубого чудовища, рептилии, крысы, насекомого, или демонического врага Бога, или даже как сама смерть. Напротив, собственная группа видится воплощением всего хорошего — исключительно нравственного и порядочного, специально избранного Богом или судьбой, умного и сильного.

Казахстан
Грузия
Армения
Кыргызстан
Таджикистан
Азербайджан
Монголия

Никого не забыл?

Они могли сказать хер знает кто там к нам едет, может террористы. Может зиганутые, которые потом попросят Путина ввести войска

Они могли сказать херушки вам, оккупанты. Хлебните теперь лиха. Не всё коту масленица!

Они могли сказать Ну что, голубчики, к чуркам захотелось? К недочеловекам? Раса господ вдруг попутешествовать решила? Ну-ну.. Сидите на жопе ровно, за все унижения, за всю вашу шовинистическую спесь. Час расплаты пришел.

Они могли сказать долг, ОДКБ, СНГ, Евразийский Союз.. А ну марш защищать СССР от бандеровцев. Кыш! И получили бы из Москвы благодарное одобрение. Ведь там, московским, так требуется хоть какой-то мираж союзничества. А потом расплатились бы дешевым газом, какими-нибудь другими ништяками. Поддержали бы войсками в случае политической нестабильности.

Они могли бы найти массу уловок в законах, которые позволили бы им сохранить лицо, представить дело и нашим, и вашим.

Но они сказали welcome! Пускай без энтузиазма. Порой сквозь сжатый рот. Но это неважно. Почти миллион человек вышло из зоны непосредственной угрозы жизни. Исход сравнимый с первой волной эмиграции осенью 1920 года.

Мне представляется важным, чтобы это удивительное свидетельство человечности, гуманности, поверх всех религиозных, этнических и политических различий не прошло незамеченным. Чтобы оно светило нам в этой кромешной тьме. Нет, тьма еще не во все закутки пробралась. Неистовому безумию племенной ненависти противостоит деятельная и стойкая человечность.

Когда-то в середине нулевых, учась на третьем курсе, я проходил практику помощником следователя в ОВД "Замоскворечье", что на Пятницкой улице. Моя обязанность заключалась в том, чтобы собирать всякие справки по жекам, нарко- и психоневрологическим диспансерам (ПНД), да настоящим дуркам. А поскольку большинство дел было связано с, как выражался мой следователь Стас, "додиками", мне особливо почасту приходилось ездить по заснеженной и декабрьски тёмной Москве на попутках и по нехоженым веткам метро именно в психушки.
Никогда не забуду даже на общем фоне безумия расследуемых дел, случай с мужичком, который украл обувь у соседки по коммуналке. Причем украл на голубом глазу - просто перенес в свою комнату, даже не пытаясь спрятать. Несколько пар обуви. Женской. Зимней. Поношенной. Продать которую было бы нетривиальной задачей. Накой он это сделал и погубил свою бессмертную душу? Чтобы выяснить сию тайну, я отправился с ответственным заданием в псих.больницу имени Алексеева (бывш. Кащенко). Милицейский пропуск открыл мне доступ на территорию. Там один вежливый и предупредительный пациент указал мне путь в регистратуру, где я получил медицинскую карту незадачливого вора. Тот оказался белым и савсэм горячим и попадал в Кащенку с регулярностью, с которой дворяне в позапрошлом веке ездили на воды.
Жаль, что мне не довелось вести допрос того дядьки. Ведь не всё так однозначно. Интересно было бы узнать его версию исторической правды. Может быть те сапожки принадлежали когда-то его матери? Или соседка загуляла с инородцем? Он восстанавливал попранную справедливость? А может его беличьи дружки убедили его в том, что именно этих пар зимних сапог ему не хватало для полного попадания в унисон со Вселенной? Все эти вопросы остались без ответа, а вор, защищенный справкой, вряд ли получил суровое наказание. Он же не ходил на марши несогласных!
Среди прочих дел было и другое: мужика, тоже психа, бросившегося у метро на отца с маленькой дочкой с топором и серьезно их ранившего. Он хотел привлечь внимание общественности к себе, потому что за ним охотилась липецкая мафия...
Страшно представить что могло бы случиться, если бы подобный "додик" оказался, скажем, президентом большой страны. России, например...

Бертольт БРЕХТ: "Страх и нищета в Третьей империи"

ПЛЕБИСЦИТ

"Так шли они страшным парадом,
А мы провожали их взглядом,
Крича: какого рожна
Вы молча шагаете к смерти
Во имя нацистов? Поверьте,
Ведь это не ваша война!"

Берлин, 13 марта 1938 года. Пролетарская квартира. ДВОЕ РАБОЧИХ и ЖЕНЩИНА. В маленькой комнатушке тесно от высокого древка знамени. Из радиорепродуктора вырывается неистовое ликование, колокольный звон и шум авиамоторов.

Раздается голос: "И вот фюрер въезжает в Вену..."

ЖЕНЩИНА. Точно море ревет.

ПОЖИЛОЙ РАБОЧИЙ. Да, у него победа за победой.

МОЛОДОЙ РАБОЧИЙ. Его победы - наше поражение.

ЖЕНЩИНА. Так оно и есть.

МОЛОДОЙ РАБОЧИЙ. Как они орут! Как будто им самим что-нибудь достанется!

ПОЖИЛОЙ РАБОЧИЙ. И достанется. Оккупационная армия.

МОЛОДОЙ РАБОЧИЙ. А потом "плебисцит". Единый народ, единый рейх, единый фюрер! Хочешь ты этого, немец? А мы у себя, в рабочем городе Нейкельне, не можем даже листовку выпустить к этому плебисциту.

ЖЕНЩИНА. Как так - не можем?

МОЛОДОЙ РАБОЧИЙ. Очень уж опасно.

ПОЖИЛОЙ РАБОЧИЙ. В особенности с тех пор как и Карла засадили. Где нам адреса раздобыть?

МОЛОДОЙ РАБОЧИЙ. А где найти человека, чтобы текст написал?

ЖЕНЩИНА (Показывает на радио). У него для нападения сто тысяч нашлось, а мы не можем сыскать одного человека. Нечего сказать. Если он только будет находить, что нужно, он и будет побеждать.

МОЛОДОЙ РАБОЧИЙ (Сердито). Так, по-твоему, и без Карла можно обойтись?

ЖЕНЩИНА. Чем так разговаривать, лучше отправиться по домам.

ПОЖИЛОЙ РАБОЧИЙ. Товарищи, незачем нам притворяться друг перед другом. Ведь мы же знаем, что выпускать листовки с каждым днем все труднее. Не можем мы делать вид, будто до нас не долетает их победный вой. (Показывая на радио, женщине.) Согласись сама, что каждый, кто это слышит, все больше верит в их силу. Можно и в самом деле подумать, что это кричит единый народ.

ЖЕНЩИНА. Это кричат двадцать тысяч пьянчуг, которых накачали пивом.

МОЛОДОЙ РАБОЧИЙ. А Вдруг это мы только так думаем?

ЖЕНЩИНА. Ну да. Мы и такие, как мы. (Расправляет смятую записку.)

ПОЖИЛОЙ РАБОЧИЙ. Это что такое?

ЖЕНЩИНА. Копия письма. Под этот гам не страшно прочесть. (Читает.)

«Дорогой мой сын! Завтра меня не станет. Казнь обычно бывает в шесть утра. Я пишу тебе напоследок, чтобы сказать тебе, что убеждения мои не изменились. Не подавал я и прошения о помиловании, потому что не знаю за собой никакой вины. Я только служил своему классу. Хотя и кажется, что я ничего не добился, но это неверно. Каждый на своем посту таков должен быть наш лозунг! Задача наша очень трудна, но нет в мире выше задачи, чем освобождение человечества от ярма угнетателей. Без этого жизнь не имеет цены. Жить стоит только ради этого. Если у нас не будет этой цели, все человечество одичает. Ты еще мал, но не мешает тебе всегда помнить, на чьей ты стороне. Будь верен своему классу, чтобы Отец твой недаром претерпел свою горькую долю. Потому что мне сейчас нелегко. Заботься о матери, о братьях и сестрах. Ты ведь старший. Будь умницей. Привет вам всем от любящего тебя отца».

ПОЖИЛОЙ РАБОЧИЙ. Оказывается, не так уж нас мало.

МОЛОДОЙ РАБОЧИЙ. Что же нам писать в листовке к плебисциту, а?

ЖЕНЩИНА. Лучше всего одно слово: "НЕТ!"

(Конец)

И одуренные молитвами, проповедями, воззваниями, процессиями, картинами, газетами, пушечное мясо, сотни тысяч людей однообразно одетые, с разнообразными орудиями убийства, оставляя родителей, жен, детей, с тоской на сердце, но с напущенным молодечеством, едут туда, где они, рискуя смертью, будут совершать самое ужасное дело: убийство людей, которых они не знают и которые им ничего дурного не сделали. И за ними едут врачи, сестры милосердия, почему-то полагающие, что дома они не могут служить простым, мирным, страдающим людям, а могут служить только тем людям, которые заняты убийством друг друга. Остающиеся же дома радуются известиям об убийстве людей и, когда узнают, что убитых японцев много, благодарят за это кого-то, кого они называют Богом.

Наступил возраст военной службы, и всякий молодой человек должен подчиняться не имеющим объяснения приказаниям негодяя или невежды; он должен поверить, что благородство и величие состоят в том, чтобы отказаться от своей воли и сделаться орудием воли другого, рубить и быть рубимым, страдать от голода, жажды, дождя и холода, быть искалеченным, не зная зачем, без другого вознаграждения, как чарка водки в день сражения и обещание неосязаемой и фиктивной вещи — бессмертия после смерти и славы, которую даёт или в которой отказывает газетчик своим пером, сидя в теплой комнате.

Выстрел. Он раненный падает. Товарищи доканчивают его, топча ногами. Его закапывают полуживого, и тогда он может наслаждаться бессмертием. Товарищи, родные забывают его; тот, кому он отдал своё счастие, своё страдание и свою жизнь, никогда не знал его. И после нескольких лет кто-нибудь отыскивает его побелевшие кости и из них делает черную краску и английскую ваксу, чтобы чистить сапога его генерала.

— Альфонс Карр.

"
Хозяин из Москвы, ткнув пальцем в карту, велит наступать. Генералы гонят полки и дивизии, а начальники на месте не имеют права проявить инициативу. Приказ «Вперед!», и пошли умирать безответные солдаты. Пошли на пулеметы. Обход с фланга? Не приказано, выполняйте, что велят. Да и думать и рассуждать не разучились. Озабочены больше тем, чтобы удержаться на своем месте да угодить начальству. Потери значения не имеют. Угробили одних, пригонят других. Людей много. А людей этих хватают в тылу, на полях, на заводах, одевают в шинели, дают винтовку и — «Вперед!». И растерянные, испуганные, деморализованные, они гибнут как мухи…»

Николай Никулин

.


[393x700]

Michel Sardou "Vladimir Ilitch"



Сибирский ветер задувает над Богемией, Песня о подавлении Пражской весны, поэтому и Богемия (Чехия)
У мельниц собрались разгневанные женщины,
От берегов Волги до устья Немана
Истекло столько времени, и оно прошло впустую!
Поскольку богу на небе на нас всё равно,
Ленин, подымись, они сошли с ума!

Ты, Владимир Ильич, по крайней мере ты дрожишь,
При виде ящиков в чиновничьих кабинетах,
Набитых именами тех, кого бросили в тюрьмы
Или кого отправили умирать на край страны?

Скажи, Владимир Ильич,
Сколько нужно лет на том свете,
Чтобы заработать копеечку,
Когда знаешь во сколько обходится одна бомба?
Ленин, подымись, они сошли с ума!

Куда привели дороги надежды?
В какую ночь! В глубь какого тумана!
Ничего не изменилось, заклейменные проклятьем
Не нашли выхода из ада.

Ты, который мечтал о всеобщем равенстве,
Ты должно быть вертишься на своем ложе в Мавзолее,
Когда видишь всех этих стариков в военной форме,
И их "народные" особняки за высоким забором.

Ты, Владимир Ильич, если ты действительно пророк,
Приди сказать своё веское слово в центре Москвы,
И пусть новость разлетится по всей планете ,
Слушайте, все друзья рода человеческого, они сошли с ума!