Впервые за полгода ходил в зал, пробежался. Потом на работу. Оборудовал себе там уголок, наконец, отвезя все книги по теме диссера из дома. Очень сильно "отвлекает" семинар, как-то слишком много идей, столько даже не нужно. Онлайн-формат не даст мне и половины реализовать.

Навальничок. Дубъ — дерево. Роза — цвѣтокъ. А вы думали жизнь преподнесет нам сюрприз? Зачем сложность? Сложные схемы нужны, когда есть много полюсов силы, различные интересы, группы, бульдоги под ковролином. Ответственное правительство, говорильня-парламент. А когда есть, столб, а на столбе сами знаете что, то можно просто влить двойной новичок с лаймом главному оппозиционеру в ухо во сне.

Во время беседы с французским публицистом Ж. Бурденом (март 1904 г.) Толстой заявил: «Да, да, он невиновен. Это доказано. Я читал материалы процесса. Он невиновен, опровергнуть это теперь невозможно». Но у Толстого вызывала негодование кампания, поднятая в защиту Дрейфуса: «Кто-нибудь, когда-нибудь сможет объяснить мне, почему весь мир проникся интересом к вопросу — изменил или не изменил своей родине еврей-офицер? Проблема эта имеет ничтожное значение для Франции, а для всего остального мира она совсем лишена интереса...» Особенно Толстой осуждал русских, прини­мавших участие в этом деле: «Нам, русским, странно заступаться за Дрейфуса, человека ни в чем не замечательного, когда у нас столько исключительно хороших людей было повешено, сослано, заключено на целую жизнь в одиночные тюрьмы».
Отсюда

Выходит, что только исключительно хорошие и замечательные люди заслуживают того, чтобы за них возвышали голос, желательно, чтобы их было сразу много. Судьба отдельной личности, тем более такой незначительной, слишком мелкий повод.

Проблема эта, как оказалось, имела вовсе не ничтожное значение для Франции. Почему Толстой оказался глух к тому, что так чутко расслышал Золя? Судьба невиновно сосланного офицера (Толстой сам был офицером и должен был понимать каково это должно было быть), несправедливость не напомнила ему судьбу Катюши Масловой? Через несколько лет он напишет пламенную статью против смертной казни со схожим пафосом как и J'Accuse...!. Выступая против казни революционеров, взрывавших виновных-невиновных, включая детей, направо и налево. Эта та значимость, которой следовало достичь, чтобы быть достойным общественного ажиотажа?


О ШЕКСПИРЕ И О ДРАМЕ

Публика еще больше интересуется; пресса приписывает еще больше значения. Так что важность события, как снежный ком, вырастая все больше и больше, получает совершенно несвойственную своему значению оценку, и эта-то преувеличенная, часто до безумия, оценка удерживается до тех пор, пока мировоззрение руководителей прессы и публики остается то же самое. Примеров такого несоответствующего содержанию значения, которое в наше время, вследствие взаимодействия прессы и публики, придается самым ничтожным явлениям, бесчисленное количество. Поразительным примером такого взаимодействия публики и прессы было недавно охватившее весь мир возбуждение делом Дрейфуса. Явилось подозрение, что какой-то капитан французского штаба виновен в измене. Потому ли, что капитан был еврей, или по особенным внутренним несогласиям партий во французском обществе, событию этому, подобные которым повторяются беспрестанно, не обращая ничьего внимания и не могущим быть интересными не только всему миру, но даже французским военным, был придан прессой несколько выдающийся интерес. Публика обратила на него внимание. Органы прессы, соревнуя между собой, стали описывать, разбирать, обсуживать событие, публика стала еще больше интересоваться, пресса отвечала требованиям публики, и снежный ком стал расти, расти и вырос на наших глазах такой, что не было семьи, где бы не спорили об l’affaire. Так что карикатура Карандаша, изображавшая сперва мирную семью, решившую не говорить больше о Дрейфусе, и потом эту же семью в виде озлобленных фурий, дерущихся между собою, совершенно верно изображала отношение почти всего читающего мира к вопросу о Дрейфусе. Люди чуждой национальности, ни с какой стороны не могущие интересоваться вопросом, изменил ли французский офицер, или не изменил, люди, кроме того, ничего не могущие знать о ходе дела, все разделились за и против Дрейфуса, и как только сходились, так говорили и спорили про Дрейфуса, одни уверенно утверждая, другие уверенно отрицая его виновность.

И только после нескольких лет люди стали опоминаться от внушения и понимать, что они никак не могли знать, виновен или невиновен, и что у каждого есть тысячи дел, гораздо более близких и интересных, чем дело Дрейфуса. Такие наваждения бывают во всех областях, но они особенно заметны в области литературной, так как, естественно, печать сильнее всего занимается делами печати, и особенно сильны в наше время, когда печать получила такое неестественное развитие. Постоянно бывает то, что люди вдруг начинают преувеличенно восхвалять какие-нибудь самые ничтожные сочинения и потом вдруг, если сочинения эти не соответствуют царствующему мировоззрению, вдруг становятся совершенно равнодушны к ним и забывают и самые сочинения, и свое прежнее отношение к ним.




Очень напоминают размышления публициста Радзиховского. Всё раздуто прессой. Живи своей жизнью. Тебе не важно, что какого-то там Навального отравили. Тебя не может это интересовать. Это всё информационный пузырь. Помешательство. Возделывай свой сад. А потом ещё Лев Николаевич Чемберлена читал и на полях везде писал восхитительно.

Если бы я мог сбросить груз собственных ошибок, чтобы осталось от меня? Мало. Не это ли чувство стыда за прошлые ошибки, которое заставляет меня переосмысливать каждый шаг? Жить иначе, чем в 20, наобум, по каким-то полуосязаемым принципам почерпнутым из книг, из детского ещё опыта наблюдения за взрослыми. Я будто прошёлся по минному полю и — там взорвался — ступню оторвало, здесь бабахнуло — по колено отхватило. Так я бреду и у меня вырисовывается какой-то пейзаж, ландшафт минного поля. Докатится до демаркационной линии между жизнью и смертью обрубок-колобок-самовар, но зато с каким-то представлением что же, мать вашу, это всё-таки было. А если кто-то прошёл и не заметил, дуриком проскочил, всё по схеме, или бог уберёг. Что он расскажет. Ну ходил и ходил. И пришёл. Куда ходил... зачем? Понять логику этого минного поля, не корить себя слишком за ошибки. Я такой, каким меня сделают мины. А был я штамповочный, заводской, безликий болванчик.

Я заметил, что многие ставшие впоследствии культовыми фильмы (8½ ) сняты о кино, саморефлексия такая, метакино, если позволительно так выразиться. В каждый момент своего существования медиум фильма мог посмотреться в зеркало и прихорошиться, совершить этаких круг почёта, демонстрируя свои благоприобретённые достижения, в том числе и технические. Sunset Boulevard -- взгляд назад, в ещё не такое уж далёкое (20 лет) прошлое. Я думаю, что к концу сороковых звуковое кино хоть и утвердилось будучи технически более совершенной формой фильма, однако большинство кинематографического опыта целых поколений людей родившихся между 1870 и 1900 годов во многом состоял в немом кино, его эстетике, его восприятии и осмыслении. Многие, очень многие зрители смотрели звуковое кино другим взглядом, нежели свойственным ныне нам. В Sunset Boulevard кинематограф будто бы ритуально прощается со своим прошлым. Единственное слово, которое произносит Бастер Китон, играющий камео: "Пас", играя в бридж. Это программное заявление.
Голливуд в фильме предстаёт своего рода памятью компьютера, и электрический сигнал -- Гиллис, молодой сценарист "в поисках десятки" -- случайно залетает в отсек, где хранится старые файлы, которые давно не открывали. Что же хранит этот отсек?
Немое кино во многом зижделось на нарциссизме. Конечно, образ дивы появился значительно раньше, но именно кинематограф, который из-за ограниченной возможности передавать смыслы словом (только утомительные вставные кадры), дал внешнему -- мимике, жестам, миловидности -- вырасти до поистине чудовищных размеров, размеров нарциссизма. "На этом полу танцевал Валентино", сказано дважды (а дважды никогда не случайно). Тот самый Валентино, который наверное как никто другой символизирует нарциссическое расстройство немого кино.
Неудивительно, что и отношения Гиллиса с Нормой строятся по классическому образцу отношений с нарциссами. Сперва love bombing, она одаривает его дорогими подарками, затягивает к себе, изолирует от его круга общения, а потом начинает отпускать колкости в его адрес, нацелившись против его чувства собственного достоинства. Любой разговор Норма переводит на себя, на своё героическое прошлое. Её совершенно не интересует, чем живёт её молодой любовник, он для неё очередная побрякушка, подай, принеси, пошёл вон. Наряду с камердинером Максом, типичным представителем гарема нарцисса, верных flying monkeys. Когда Гиллис наконец осознаёт, что лучше работать в газетёнке у себя на родине в глуши, чем быть болонкой нарцисса, уже слишком поздно. Он слишком зависим. Показателен в этом отношении его разрыв с молодой сценаристкой, которая на протяжении всего фильма служит этаким камертоном нормальности. Гиллис уже не может пойти за ней. Он отравлен в токсичных отношениях с Нормой. Его смерть -- закономерный итог, а финальная сцена (она же и начальная) с трупом в бассейне обыгрывает античный миф. Нарцисс склоняется над водой, чтобы любоваться своим отражением и гибнет. Жертва же сама "тонет" в нарциссе.
Секрет успеха фильма Sunset Boulevard, как мне кажется, в соединении двух уровней, двух тем -- метауровня (кино о кино) и любовно-психологического. При этом верно показана нарциссическая природа немого кино.
Третий же элемент очевиден. Такой нуарный нуар на волне нуара просто не мог не стать хитом!
Итог: немое кино может помочь звуковому, новому кино только... реквизитом. В фильме это олдтаймер Нормы. Чтобы заполучить его для съемок, ей звонят со студии, а она расценивает звонок, как приглашение сниматься. И сейчас в Голливуде доживают свой век звёзды прошлого, например, боевиков 80-х... Поэтому можно быть уверенным, что "Закатный бульвар" никогда не опустеет...

‎К списку фильмов

Вчера в качестве коэкзаменатора принимал экзамены, вёл протокол и т.д. Сперва на испанском, а потом на... португальском языке. Чудны дела твои, Господи!

Просто тошно наблюдать за тем, как мерзкие урки куражатся над своей очередной жертвой. И ничего не сделаешь. Травят оппозиционеров под улюлюкание или равнодушие агрессивно-послушного большинства. Хотя чему удивляться после демонстративной казни Немцова.

Миллион кубических метров кирпичей, сваленных в башенки, выступы, а напротив первая вода, предвестник других вод. Бомжиха бренчит на гитаре, футбольные фанаты, бельгийцы, заводят французский вой. Их перепалка с бомжихой. Бриз. Здесь я учился ходить заново. Я тогда ещё не был уверен жизнь ли это, а может круг почёта? Удары при падении о камни на пути в бездну? Расставание с прошлым собой и вырождение в бесчувственное, новое существо, которым я не хотел становиться? Я тыкнул в себя Амстердамом, чтобы посмотреть что будет. Я сперва увидел всё глазами Насти, нашего с С. гида. Тест на историю у меня всегда даёт положительный результат. Я увидел вечереющий город, теплынь, парочек только что встретившихся и идущих в беззаботные часы без тягостных мыслей свойственных разлуке. Компании молодёжи говорящей на немецком, английском, французском, испанском языках. Они шли сплошным потоком, а мы стояли поодаль и слушали про старину и другую компанию -- Ост-Индийскую. Про корабли, уходящие в Кюрасао, про трюмы полные обезьянок, про луковицы тюльпанов ценою с дом... В воде каналов отражались велосипеды, причалившие к перилам мостов, зубы-дома, свингующиие в своём вековом фокстроте. Это танец земли, воды и неба, в котором человек приглашен покружиться в общем хороводе.
Невозможно было не вспомнить Петербург, где я так подолгу бывал в пору ранней юности. Только Амстердам камерный, уютный. Это - Петербург in vitro. В шкатулке. Здесь толще плодородный слой на грубой земной коре. Здесь не ждёшь падения неба на голову, или моря, или сосули... Но эти игры уходящих вдаль обрамлений улиц -- фасадов -- и воды каналов, уже довольно северное небо, морской воздух.. Сердце отзывается на этот коктейль ёкая безошибочно.
Довольно скоро я впал в благостное состояние человека, который всё потерял и может поэтому всё себе позволить. Я тыкал в себя и убеждался, что мне может быть хорошо. Тогда я думал, что это поверхностное хорошо, а было настоящее, только в тени большого несчастья, которое со мной приключилось... нет, приключалось каждый день до поездки.
Я стоял наэлектризованный перед "Ночным дозором". После лекций Мюллера, всех книг, которые готовили меня к этой встрече я будто встретил живого человека. В следующий приезд мы добрались до дома Рембрандта, но там не было таких вибраций как в музее перед картиной.
Во второй приезд с Н. Амстердам принял меня в удушье обманчивого счастья, но не обделил, побыв кулисой. А сейчас, когда мне пришло время освобождаться и возвращаться к себе, он был милосерден, не корил меня за ошибки, не стрелял в меня стрелами прогорклых воспоминаний -- ты был здесь счастлив! Страдай! Он хлопнул меня по плечу рукой А. и сказал: "Старина, рад тебя видеть! Здесь всё ждало тебя! Только тебя! Оно было, есть и будет твоим. Куда бы ты ни забредал в своих скитаниях и блужданиях, ошибках и закидонах. Здесь ты впервые жил не только потому, что не умер. А потому что ты здесь, чтобы жить. Ты сам по себе, а не твои воспоминания. Меня не было в твоей прежней жизни. Здесь ничего не найдёшь что было бы отравлено несбывшимся. Это только твоё. Храни меня в своём сердце!" Я дышал этим воздухом как, человек, с лица которого только что сняли удушающую подушку. И давил асфальт, как Антей, набираясь сил, чувствуя как она скользит по мне. Что мне дано сейчас это вальсирующее мгновение: веселящиеся люди, притяжение красивых пар, спускающийся на город, как гаснущий в театре свет, вечер. Шум из пивных и укурочный хохот из кофешопов. Те кто приехал дуть, и те, кто приехал дышать. Здесь со мной не может приключиться беды. А если может -- пусть приключается. Я не буду в обиде. Если что, такое чувство у меня только в родной Москве.
Если свернуть чуть дальше с улиц, где околачиваются туристы, то можно оказаться на полупустнынных улочках, где только редкие голоса из машин или беседа прохожих нарушают покой воды и домов. Давай зайдём и купим что-нибудь просто так. Чтобы было. А есть всё, всё! Трёхлитровые банки нутеллы, картофель, сыр величиной с колесо от "Оки". Пластинки, шарфы, фарфор, толстовки с Обамой, косяком и амстердамскими крестами. Кажется жил бы вечно в этом движении молодости, в этом ощущении непрекращающейся движухи, когда уверен, что где-то поблизости происходит что-то очень классное, что нельзя пропускать. И это только здесь и сейчас, потом жизнь вырвет из барабана или выстрелит, или закрутит, завертит и приставит к виску. И тебе уже 31, 32, 33. И волосы твои с сединой. То ли от безумного горя, то ли время пришло. И ты уже не веришь до конца в этот угар. Что можно найти в нём первую и двунадесятую любовь. Что где-то рядом интереснее. Что четвёртое пиво -- хорошая идея. Что завтра будет ещё веселее. Нет, я сяду в стороне, свесив ноги к воде канала, напротив дома-корабля и буду смотреть на них всех. Со всего мира. Разного цвета. На террасах ресторанов, за ломящимися от яств, как в "Кубанских казаках" столами. А вглубине суетливый бармен вертится как гиньоль на фоне батареи неведомых бутылок с космическим Читать далее...

Случайно набрёл на этот фильм и был совершенно очарован его непосредственностью, жизнеутверждающим посылом, чёрным юмором. По описанию я ожидал скорее чернухи, а оказалось, что фильм добрый, душевный, чётко показывающий что же действительно важно в жизни, а что калечит, унижает, отвлекает. Наверное это самый чумовой и по хорошему анархистский фильм, который мне доводилось смотреть. Конечно, он немного наивен, но это ему прощаешь.
Наверное он лёг идеально на моё настроение и на мои мысли последних месяцев. А думаю я очень часто, что мы часто расходимся с важными для нас людьми не только в пространстве, но и во времени. Как небесные тела. Я там, где ты пролетел миллион лет назад, и теперь ты стал давно уже пылью. И я только чувствую будто перепутал день, месяц, год, столетие, эру нашей встречи. Иногда судьбы всё же успевают пересечься по касательной. Родственные души. Восходящая душа возьмёт главное у закатывающейся души. И продолжит свой путь. Это так грустно, но нужно быть благодарным за дар встречи.

Как не сопереживать тому, что сейчас там происходит? Валаамова ослица подала голос и для картофельного гаучо началось нехилое родео! И вот вышли они, сотни тысяч, может быть даже миллион. А тиран не драпает в Ростов. Генералы его не задерживают и не приговаривают минутным судом к порции свинца или, чего доброго, к черенку лопаты в заднице. Наоборот, ходит непопулярный вождь по костюмированным междусобойчикам в сопровождении охраны, хорохорится, ужо всем вам, дам я всем сестрам по зубам. Протестующие не устают повторять, что это у них не Майдан, протест у них мирный, христианский, с подставлением под резиновые пули и дубинки правой щеки. Я же считаю, что мирный протест замечателен, когда ты борешься с кем-то, кто ещё питает иллюзии по поводу взаимности чувств. Поняв, что их не жалуют уходили Бен Али, Мубарак. Англичане из Индии. Расистские законы с Юга США.
Нормальному мужику можно мирно сказать после пары попыток прижать, ущипнуть за задницу, поцеловать в засос -- слушай, постылый, харе, достал уже. Свали в туман, катись колбаской. Тот почешет репу и слезет с жертвы подобру-поздорову. Когда же над вами сопит ополоумевший от наркоты или пойла маньяк с остекленевшим от похоти взглядом, то своим "ах, оставьте меня, граф, я сегодня недиспонибельна!" вы его только распалите... Он с удвоенной, утроенной рьяностью бросится рвать на вас одежду, хлестать по щекам и душить.
Это, конечно, ужасно, но вся эта эйфория вокруг белорусских событий кажется мне преждевременной. Тут возможны два сценария. Если какие-то группы вокруг Лукашенко захотят сыгать в маршала Жукова и арестовать таракана (вариант Акелла промахнулся), а затем спихнуть его с крыльца мятежной толпе (в переносном смысле спихнуть. Имеется в виду, что на него повесят всех собак, как на Берия когда-то, чтобы самим урвать кусок пожирнее в новом раскладе).
Второй вариант, ситуация всё-таки расшатается сама собой, начнётся всё-таки насильственный кипеж, вечер перестанет быть томным, начнутся горящие покрышки, охотничьи обрезы, уличные перестрелки. И тут, как мне кажется, вероятность "дружественной помощи" по Минскому шоссе резко возрастает. И при этом вовсе не обязательно, как говорят многие, что-то куда-то присоединять. Чехословакию тоже никуда не присоединяли. Просто размазали "пражскую весну", стёрли ластиком Дубчека и вернулись обратно. Дело тут, кстати, вовсе не в фигуре Лукашенко. На него Путину, как когда-то на Януковича, класть с прибором. Все революции всегда подавлялись с одной единственной целью -- чтобы они не служили примером. Тихановская и прочая могут сколь угодно долго расшаркиваться и раскланиваться в комплиментах России и уверять в совершеннейшей преданности. Ни язык, ни этническая составляющая ничем, кроме как предлогом не является -- всякая власть от бога, значит и каудильо Кукарача тоже от него. А если сваи мироздания начинают шататься, то их можно попробовать подпереть танками.
Третий вариант прослеживается такой: до первого сентября вся Беларусь стоит на ушах, а потом помаленьку разбредается по школам, работам и прочая. А оставшихся тащут к заплечных дел мастерам. На таком иступлении нельзя держаться долго и если ничего не произойдёт, то люди начнут уставать даже от этого добивающего даже до самых удалённых уголков мира, напряжения единения и братства в борьбе с тиранией.
Ни первый, ни второй, ни, тем более, третий вариант каких-то существенных шансов на успех делу свободы и справедливости не несут. Из новой революционной хунты может вполне себе вынаполеониться Лукашенко II, второй вариант -- в лучшем случае новая власть будет лишь милостью Москвы и её реформаторский зуд будет изначалально охолонён. А значит, ни люстраций, ни вообще суда над старым режимом ждать не стоит. Я уже не говорю, что всё может вообще откатиться назад по сценариям 56, 67 и 81 гг. Это худший сценарий, о котором и говорить не хочется.
Так что пока держим за Беларусь кулаки и надеемся на лучшее. Иногда в решающий момент требуется самая малость - - чудо. Пусть оно случится! Этот замечательный храбрый народ его заслужил...

Ламповое кино, когда веришь, что жизнь течёт и за кадром, а не толстый оператор в бейсболке набекрень жуёт жвачку. Как бережно обхожено в фильме со временем! Его не растягивали, не сжимали... Скачки в нём драматически верны.
Каким болотом в сущности была эта Третья республика, по какому опасному краю ходила!

Помню в 2008 году, будучи в Тунисе, был весьма удивлён тем, что почти в каждом сортире висел хоть маленький-удаленький, но портрет президента Бен Али. Тут что-то не так, подумал тогда я. Какой-то культ личности, неужели если пёрнешь под ясные очи моложавого жгучего брюнета с выцветшего аки бутафорский пакет сока за стеклом киоска фотопортрета, отправят валить пальмы? Через три года торговец фруктами не выдержал поборов и совершил аутодафе, а Бен Али свергли, чему я совсем не удивился.

Год назад видел помпезное лазерное шоу в лучших традициях самого замшелого ура-патриотизма киселевско-соловьевского пошиба, но только с переносом на американские реалии. Проецирование было на огромный барельеф с героями гражданской войны со стороны Юга. Памятник этот вошёл в историю тем, что именно там, на вершине горы, на обрыве которой он выбит, тусовался Ку-Клукс-Клан во время оно. В лазерном шоу, когда повествование, довольно сумбурное, дошло до истории Джорджии и Гражданской войны, все углы сгладили, мол южане примирирились, под удар литавр генерал Ли сломал свою шашку, перековал мечи на звездно-полосатые флаги, мир, дружба, жвачка. Из присутствующих на поляне под горой зрителей добрая половина была африканского происхождения, и тут я испытал довольно забавные чувства. И уровень ура-патриотизма так уже зашкаливал, но эта сцена про комиссаров в пыльных серых шинелях на фоне по преимуществу негритянского народонаселения добавила всему ещё изрядную долю абсурда. Ну это как собрать толпу с уралвагонзавода под огромный барельеф с десятиэтажный дом с профилем Чубайса и в лазерном шоу показать, что, мол, были косяки в приватизации, звиняйте, но теперь мы -- сила, всё путём.
Мне тогда подумалось, что не может такой расколбас, такая шиза долго держаться. Надо или штаны надеть, или крестик снять. Или окончательно решить афроамериканский вопрос, о чём похоже мечтает вся русскоязычная община Америки, или сколоть нахрен работорговцев и тех, кто выступал за сохранение рабства, благодаря которым ещё пяток поколений на Юге жило в условиях евреев "рейха" года так 35. Если у вас монокультурное общество, вы можете хоть черту лысому памятник ставить. Если нацмены у вас сидят под лавкой и пикнуть боятся, то ставьте хоть Гитлеру, хоть Пол Поту памятник, хоть Милошевичу. Если, конечно, голоса из-за границы вам побоку. Памятник Дзержинскому может стоять только в центре столицы страны, которая, кроме узенькой касты, сидит под лавкой. Если же у вас относительно свободное общество, то канон памятников создать будет очень сложно. Потому что тот, кто вчера считался великим реформатором, прорубившим окно в Европу, у вас сегодня первый большевик, закрепостивший крестьян. Оказался наш отец не отцом, а сукою... Поэтому я думаю, что традиция ставить памятники отдельным личностям просто уйдёт в прошлое. Памятники перекочуют в музее в виде скульптур. Кто сегодня будет возмущаться скульптуре Калигулы или Нерона? А когда-то античные памятники устаивали только, если их по ошибке принимали за христианские. (См. случай с Марком Аврелием, которого приняли когда-то за Константина и пощалили).
В общем, ставить памятники конкретным людям довольно бессмысленное занятие, потому что что ни мужик в пиджаке , то харасик и мизогинист. Что не подтянутый вояка, то мясник каких-нибудь кочевников, которые теперь тоже не лаптем щи хлебают, и вовсе не горят желанием, чтобы их "усмиритель" надменно взирал на них с постамента в городе, который теперь и их тоже.
Так что ставьте памятники вере (только не конкретной), надежде, любви... Аллегории, Vanitas, барокко. Потому что у памятников, как у свежей спаржи, очень короткий срок годности. До следующей революции...

В полном разгаре с т р а д а деревенская. Наверное самым соблазнительным было бы увидеть в фильме Феллини этакий социальный манифест за всё хорошее против всего плохого: за раскрепощение женщины, за освобождение труда, против институционной религии, за достойную жизнь, разрывание рабочим классом своих постылых цепей неимоверной силой лёгких. Как этого не увидели левые критики в пору выхода картины на экраны, которые обвиняли режиссёра в бесхребетности и возне с ангелочками, понять сложно. Впрочем, это не "Гроздья гнева", язык и образы полны поэзии. Символы столь яркие, что картину смотришь как мудрую притчу о человеке, его месте в этом мире. А под конец роняешь скупую слезу. Всё ли так в нашем мире? Почему же после просмотра так охватывает душу любовь именно к такому миру, чёрствому, наказывающему доверчивость и доброту, живущему лишь примитивными инстинктами.
Грандиозная аллегория брака, облаченная в незамысловатые одежды роудмуви? Брак по нужде, из которой, конечно, вырастает карликовая на вечной мерзлоте любовь к своему мужчинке, хоть он и по бабам ходит смотреть фейерверк и примерять костюмы, лупит, затыкает рот и считает, что ты ему всем обязана, а без него даже иакать ослом не умела. Должно ведь женщине притулиться. Должен кто-то властным голосом повелеть - полезай в кузов, раз назвалась жинкой! Такие забирают на следующий день заявление из ментовки, невидимые миру слёзы и Джельсомина - вечный памятник этим слезам. А насквозь лживый, вороватый, неспособный даже к самой минимальной рефлексии, на которого без смеха смотреть нельзя, как выразился о нем Il Matto, в общем, Дзампаро - памятник тупой, примитивной маскулинности, по-звериному обаятельной. Не зря он выступает в цирке! Кстати, с животным Il Matto его тоже походя сравнивает! Только сейчас об этом подумал.
Il Matto, который такой вот бродяга, ангел, каким и предстаёт в начале фильма. Смотрите как он ест спагетти, балансируя над площадью во время святого праздника и как, извините, жрёт Дзампано! Каков контраст! Il Matto такая симпатичная фигура, вровень с героями "Детей райка". Он даёт путающейся в собственных чувствах, порой неспособной их точно выразить Джельсомине язык музыки, открывая попутно единственно доступную для человеческого понимания истину всесопричастности и равнозависимости друг от друга всех вещей бытия. Особая искренность, которая режет намертво пафосную серьёзность простецких фокусов Дзампано. Они - существа из разных материй, из разных царств природы.
Что это за море, у которого начинается и заканчивается фильм? То безграничное, важное, всегда бывшее и всегда будущее дарующее покой и свободу, полная противоположность суетного мира битком набитых шапито и площадей, бурлящих жаждущей действа толпой. И цирк тут иначе как метафорой быть не мог. Пускай и метафорой, для кого-то, отчуждения труда. И не надо иступленно искать в фильме каких-то гендерных манифестов, лезть с сиюминутной повесткой в часовой механизм произведения искусства. Надо просто ловить кайф от мерности хода этого механизма, столкновения и сопряжения шестерёнок и колёсиков, какую чудную мелодию они производят! Если "Седьмую печать" хотелось пересматривать, чтобы просто понять и худо-бедно переварить хоть что-то, то "Дорога" - как любимая и никогда до конца не понятная музыка, которую снова и снова хочется переслушать...
Кажется, что нет сердцу, даже самому простому, жизни без мечты, а сила навечно будет томиться и искать мечту, а поэты скользить, подобно ангелам, над площадями норовя сломать себе шею и крылья. Под смех безразличной толпы. Или мерное биение волн.

К списку фильмов

Когда Лама двигает лам, ищут младенца, который рождается в ту же секунду, и он - новый Лама.

Доподлинно известно, что И. Сталин ездил в Ленинград после XIX съезда на бронепоезде "Страж революции" благославлять августейшего младенца поцелуем в живот. След от губной помады маленький Володя показывал моему знакомому ещё в 61 году в пионерском лагере . Когда Сталина выселили из мавзолея , споров золотые пуговицы с мундира, Володя помылся и след исчез, но в ночь на 1 января 2000 года чудесным образом вновь возник подобно стигматам святых мучеников.

После своего погружения в джазовые стандарты, как когда-то в кантри, Дилан, на сей раз отягощённый нобелевкой, вернулся и всем показал. Вы понимаете каково это жить во время, когда выходит новый альбом Боба Дилана? С новыми песнями? С такими песнями:

I Contain Multitudes

Bob Dylan

Today, tomorrow, and yesterday, too
The flowers are dyin' like all things do
Follow me close, I'm going to Balian Bali
I'll lose my mind if you don't come with me
I fuss with my hair, and I fight blood feuds

I contain multitudes