Тут подумалось, как же развращены женщины. Не развратом, а склонностью к невинности, готовностью ее выражать, тяготением к чистоте, оставаясь при этом женщинами.
Ведь человек, впускающий в себя член, есть место провала, размыва, разобранности. После этого конструировать имитацию сверхнетронутости, незапятноности - неслабый цинизм. И не стоит оправдываться тем, что впустил в себя человека.
Конечно, понятно, что и козлы могут залезть, но я про воинственную невинность, обдающую холодом большой лжи.
Грех забыт и следы его ежесекундно вытравливаются.
Невинное поведение женщины - образец крайней агрессии, направленный на ... ну, там травинку у забора, чертополох и лебеду, т.е. на А.А. Ахматову в ее 40 лет.

Недавно был в компании, где обитал пидор, нервозный, резкий. Компания обычная, парни, девушки. Очень удивило меня его постоянное возмущение. «Вот почему девушки съели все мясо? Почему они думают, что им можно, что они лучше? А почему это ей тяжело? Мне тоже тяжело»
Дело было на природе, и он не хотел привлечь к себе внимание. Он недоумевал искренне. И меня торкнуло. Грязные же отношения между мужчинами и женщинами, тварные.
Во всем сексуальный подтекст. Ни шагу без него.
Во всяком взгляде, слове, протянутой руке на помощь – желание трахнуть или дать, сползти вниз и впиться в друг друга, мясо порвать.
Чудовищная корысть, клубок жаб, а не люди. И только прозрачный беспомощный взгляд пидора освещает такую лесную тьму

Падаешь вночь и не видишь ног
Если бы мог - взмок изнутри
Сухость во рту - признак дорог
По которым уже не пройти
Некуда пасть, не различить
Глаз рукоять, крошево век
Вместо тебя кто-то в ночи
Сжал в кулачке жизни бег.

Видел сцену вечером. Пьет компания во дворике свинском. Все доверительны и запанибрата. Там щуплые парни, щуплый мужик и дама с усилиями быть приличной. Пьют, чуть угорают, парни стараются быть на подхвате, видимо пьют на халяву. Выясняется: мужик - начинающий любитель дамы, один из парней ее приемный сын. Обсуждают его реальную мать, которую он не знает, приемную, которая тут, как она заботится о нем, подобрала, после школы салатики, когда назвал ее мамой, а она и есть мама, мама, кто воспитал, тебе повезло братан с мамой, а я и не жалуюсь, можно вашу ручку, я доем шаверму. Все кого-то убеждают, мама в нетерзвой возвышенности чувств, парни с мужиком в каком-то поиске постоянного клева . Вот подумалось: Росиия - скопище вялых мужиков, раскатывающих бесконечно женское охотное доверие, доверие из ничего, доверия, как основание жить-пользоваться. Циничные кратковременные мужики, мелкопрактичные поддерживают это женское дикорастущее заблуждение - жертвенность и разморенная угасающая женщина так и не остановит эту свору мелких безжалостных потребителей, отжимателей соков.

Когда жизнь перестает быть формой собственности? Может быть, когда смерть перестает быть осваиваемой? Или, нет, смерть все более и более похожа на тебя: на транспорт, в котором едешь, на людей с которыми умираешь заодно, на еду, которую потребляешь. Смерть все труднее обогнуть и она проникает в поры вместе с терпением.
Смерть осваивает тебя сама, пока ты стараешься отвернуться от нее и умереть становится не страшшно. а жалко. И эта жалость очень похожа на страх, даже больше его. Смерть - все, что оказывается привычкой: вещи, отношения, знакомые.
Ее так много, что трудно противостоять ей, она так реальна потому, что не требуется никаких усилий, чтобы принять ее.
А ведь она должна быть одна и быть вне тебя. Тогда человек кричит, кусается, извивается. И всем понятно - блаженный схватился с дьяволом. И это скучно и глупо. Здесь нет места скорости отношений, технологичности течения времени, механики движений.
Смерть учит людей быть зрителями и ей трудно не проиграть в таких условиях.
Смерть любое действие готова уложить в свое русло. И тогда любое действие приближает ее.

Люди загорающие в городе противоестественны. Они извращают образ человека, окружая его тело городом. Они извращают образ города, вводя в него голое тело. Это похоже на механику порнографии, голое действие, безликое с приобладанием генитальности происходящего. А как невольно активно выглядят загорающие в городе, суетливо. А ночью приходит тот, кого они желали днем, подставляя свои оголенные части.

Сегодня у нас кто-то налил в фонтан шампуня, много, наверное. Весь фонтан в пене...и ничего. У нас даже образы не работают, ничто не работает, даже если кто-то убивается от усилий.
Наверное, горе - страна оказалась вне технологий, отказалась от любой кинематики, от самотрансляции, от новостей - себя, от навязывания. Это, наверное честно. Может цикл любой истории закончен? И прав Фукуяма?
И деваться нам некуда.

Вот еще м.б. историей. Девушка крайней нелюдимости вынуждена любить город. Относится к этой любви серьезно, настроена физиологически. Визуального выражения чувства нет, фаллоимитаторского, вокпуг башни не ходит. Ей представляется возможным выразить свою срасть падением с крыши, такой одноразовый секс. Вот она ищет крышу, состояния, сопутствующие атрибуты, ищет способы опознавания себя городом.

Собственная поганость недружелюбна.

Сегодня оказался на окраине. В глаза бросилось огромное количество мусора, раскинутого разнообразными кучами, показалось, что мусор этот сродни людям, гуляющим по своему району. Между ними много общего, мусор ядовито въедается в землю, люди так же цепляются, в мусоре есть что-то от архитектуры, и люди заслоняют собой воздух, изобразительная есть схожесть. Общее едкое, неровноугольное, аляповатое и цепкое, хаотичное, тьмущее, растущее куда-то вниз. В центре это не так бросается в глаза. Мусора поменьше, да и дома с признаками архитектуры, прокладывающие чувство времени, затемняющие активность. Ситуация менее чистая, и с мусором там больше соприкасаются бродяги. А вот на окраинах они мусор не трогают, он там сам строится. Человек идущий по пути мусора, кого может найти?

Может быть историей. Малознакомые люди практикуют секс под мостами. Потом расстаются и кто-то уходит по мосту. У другого надежда - не дойдет, олицетворит несоединимость начал, упадет, пропадет. Могут быть вариации. Ночью, проходящий корабль тонет в этом месте, что-то еще случается разединяющее.