I
Бухты изрезали низкий берег,
Все паруса убежали в море,
А я сушила соленую косу
За версту от земли на плоском камне.
Ко мне приплывала зеленая рыба,
Ко мне прилетала белая чайка,
А я была дерзкой, злой и веселой
И вовсе не знала, что это - счастье.
В песок зарывала желтое платье,
Чтоб ветер не сдул, не унес бродяга,
И уплывала далеко в море,
На темных, теплых волнах лежала.
Когда возвращалась, маяк с востока
Уже сиял переменным светом,
И мне монах у ворот Херсонеса
Говорил: "Что ты бродишь ночью?"
Знали соседи - я чую воду,
И, если рыли новый колодец,
Звали меня, чтоб нашла я место
И люди напрасно не трудились.
Я собирала французские пули,
Как собирают грибы и чернику,
И проносила домой в подоле
Осколки ржавые бомб тяжелых.
И говорила сестре сердито:
"Когда я стану царицей,
Выстрою шесть броненосцев
И шесть канонерских лодок,
Чтобы бухты мои охраняли
До самого Фиолента".
А вечером перед кроватью
Молилась темной иконке,
Чтоб град не побил черешен,
Чтоб крупная рыба ловилась
И чтобы хитрый бродяга
Не заметил желтого платья.
Я с рыбаками дружбу водила.
Под опрокинутой лодкой часто
Во время ливня с ними сидела,
Про море слушала, запоминала,
Каждому слову тайно веря.
И очень ко мне рыбаки привыкли.
Если меня на пристани нету,
Старший за мною слал девчонку,
И та кричала: "Наши вернулись"
Нынче мы камбалу жарить будем".
Сероглаз был высокий мальчик,
На полгода меня моложе,
Он принес мне белые розы,
Мускатные белые розы,
И спросил меня кротко: "Можно
С тобой посидеть на камнях?"
Я смеялась: "На что мне розы?
Только колются больно!" - "Что же, -
Он ответил, - тогда мне делать,
Если так я в тебя влюбился".
И мне стало обидно: "Глупый! -
Я спросила. - Что ты - царевич?"
Это был сероглазый мальчик,
На полгода меня моложе.
"Я хочу на тебе жениться, -
Он сказал, - скоро стану взрослым
И поеду с тобой на север..."
Заплакал высокий мальчик,
Оттого что я не хотела
Ни роз, ни ехать на север.
Плохо я его утешала:
"Подумай, я буду царицей,
На что мне такого мужа?"
"Ну, тогда я стану монахом, -
Он сказал, - у вас в Херсонесе".
"Нет, не надо лучше: монахи
Только делают, что умирают.
Как приедешь - одного хоронят,
А другие, знаешь, не плачут".
Ушел не простившись мальчик,
Унес мускатные розы,
И я его отпустила,
Не сказала: "Побудь со мною".
А тайная боль разлуки
Застонала белой чайкой
Над серой полынной степью,
Над пустынной, мертвой Корсунью.
II
Бухты изрезали низкий берег,
Дымное солнце упало в море,
Вышла цыганка из пещеры,
Пальцем меня к себе поманила:
"Что ты, красавица, ходишь боса?
Скоро веселой, богатой станешь.
Знатного гостя жди до Пасхи,
Знатному гостю кланяться будешь;
Ни красотой твоей, ни любовью, -
Песней одною гостя приманишь".
Я отдала цыганке цепочку
И золотой крестильный крестик.
Думала радостно: "Вот он, милый,
Первую весть о себе мне подал".
Но от тревоги я разлюбила
Все мои бухты и пещеры;
Я в камыше гадюк не пугала,
Крабов на ужин не приносила,
А уходила по южной балке
За виноградники в каменоломню, -
Туда не короткой была дорога.
И часто случалось, что хозяйка
Хутора нового мне кивала,
Кликала издали: "Что не заходишь?
Все говорят - ты приносишь счастье".
Я отвечала: "Приносят счастье
Только подковы на новый месяц,
Если он справа в глаза посмотрит".
В комнаты я входить не любила.
Дули с востока сухие ветры,
Падали с неба крупные звезды,
В нижней церкви служили молебны
О моряках, уходящих в море,
И заплывали в бухту медузы,
Словно звезды, упавшие за ночь,
Глубоко под водой голубели.
Как журавли курлыкают в небе,
Как беспокойно трещат цикады,
Как о печали поет солдатка,
Все я запомнила чутким слухом,
Да только песни такой не знала,
Чтобы царевич со мной остался.
Девушка стала мне часто сниться
В узких браслетах, в коротком платье,
С дудочкой белой в руках прохладных.
Сядет, спокойная, долго смотрит,
И о печали моей не спросит,
И о печали своей не скажет,
Только плечо мое нежно гладит.
Как же царевич меня узнает,
Разве он помнит мои приметы?
Кто ему дом наш старый укажет?
Дом наш совсем
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно всё равно –
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что – мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне всё равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной – непременно –
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведём без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться – мне едино.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным,
Мне безразлично – на каком
Непонимаемой быть встречным!
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…)
Двадцатого столетья – он,
А я – до всякого столетья!
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все – равны, мне всё – равно,
И, может быть, всего равнее –
Роднее бывшее – всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты – как рукой сняло:
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной молю ответа,
Не потому, сто от Нее светло,
Не потому, что с Ней не надо света.
1901 год
P.S. Уважаемые читатели произошла ошибка. В сборнике А.Вертинского "Избранное". Годы эмиграции. Стих был опубликован под названием "Моя звезда".
Поправку и замечание сделал читатель - Logosky, за что ему благодарна.
Среди миров, мерцающих светил
Одной звезды я повторяю имя.
Не потому, что я ее любил,
А потому, что мне темно с другими.
И если мне на сердце тяжело,
Я у нее одной ищу ответа.
Не потому, что от нее светло,
А потому,что с ней не надо света!
* * *
Запевающий сон, зацветающий цвет,
Исчезающий день, погасающий свет.
Открывая окно, увидал я сирень.
Это было весной - в улетающий день.
Раздышались цветы - и на темный карниз
Передвинулись тени ликующих риз.
Задыхалась тоска, занималась душа,
Распахнул я окно, трепеща и дрожа.
И не помню - откуда дохнула в лицо,
Запевая, сгорая, взошла на крыльцо.
Сентябрь-декабрь 1902
Я помню эту ночь. Вы плакали, малютка.
Из Ваших синих подведенных глаз
В бокал вина скатился вдруг алмаз...
И много-много раз я вспоминал
Давным-давно ушедшую минуту...
На креслах в комнате белеют Ваши блузки.
Вот Вы ушли, и день так пуст и сер...
В углу Ваш попугай Флобер
Все твердит "Жамэ, Жамэ!"
И плачет по-французски.
Александр Вертинский
Снился мне сад в подвенечном уборе,
В этом саду мы с тобою вдвоем...
Звезды на небе, и звезды на море,
Звезды и в сердце твоем...
Листьев ли шелест иль ветра порывы
Жадной душою я нежно ловлю...
Очи бездонны, уста молчаливы...
Милая, друг мой, люблю.
Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач.
Ее глаза - как два обмана,
Покрытых мглою неудач...
Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.
Н.Заболоцкий
Ты успокой меня, скажи, что это шутка.
Что ты по-прежнему, по старому моя...
Не покидай меня, мне бесконечно жутко,
Мне так мучительно, так больно без тебя...
Но ты уйдешь, холодной и далекой,
Укутав сердце в шелк и шиншиля
Не презирай меня, не будь такой жестокой,
Пусть мне покажется, что ты еще моя.
Вертинский
За окнами давка, толпится листва,
И палое небо с дорог не подобрано.
Все стихло. Но что это было сперва!
Теперь разговор уж не тот и по-доброму.
Сначала все опрометью, вразноряд
Ввалилось в ограду деревья развенчивать,
И попранным парком из ливня - под град,
Потом от сараев - к террасе бревенчатой.
Теперь не надышишься крепью густой.
А то, что у тополя жилы полопались,-
Так воздух садовый, как соды настой,
Шипучкой играет от горечи тополя.
Со стекол балконных, как с бедер и спин
Озябших купальщиц,- ручьями испарина.
Сверкает клубники мороженый клин,
И градинки стелются солью поваренной.
Вот луч, покатясь с паутины, залег
В крапиве, но, кажется, это ненадолго,
И миг недалек, как его уголек
В кустах разожжется и выдует радугу.
Б.Пастернак
Письмо
Захотелось писать письмо на вокзале, —
Мой друг на Севере остался один
Продавщицы бумаги у входа стояли
Под дождем, у прикрытых клеенкой корзин.
Были серы конверты и бумага — сырая,
Будет пахнуть письмо ненастным днем...
Хорошо уезжать от туманного мая,
Тяжело опускать письмо под дождем.
Расплылись все буквы, словно от слез,
И клятвы прощанья кажутся бесплодней...
Стало сердце холодным, словно сегодня
Встречный поезд на Север всю нежность увез.
Холодно
Я жду неожиданных встреч, —
Ведь еще не прошел апрель, —
Но все чаще мне хочется лечь
И заснуть на много недель...
Мосты, пароходы, все встречное,
Как с видами мертвый альбом,
И с набережной приречной
Все тянет ледяным холодком.
Я жду неожиданных встреч,
Но так сер северный апрель...
И все чаще мне хочется лечь
И заснуть — на много недель.
Сперва словами мы друг друга испытали,
Потом подметили тончайшие детали
Движений вкрадчивых, лица, одежд и книг,
Но образ явственный из линий не возник.
Потом молчанием, как лучшим реактивом,
И взглядом длительным, глубоким и пытливым,
Себя проверили — и показалось нам,
Что разделявшее легло по сторонам,
Что одиночество уступит нежной силе.
Мы руки сблизили — и вновь разъединили.
Прошло пожатье их в нас огненной волной,
И то был не огонь, а холод ледяной.
ALLEGRO (ПОЛИКСЕНА СОЛОВЬЕВА)
Земля не спит, напрасно ожидая
Объятий сумрака и нежной тишины,
Горит заря, полнеба обнимая,
Бредут толпой испуганные сны.
И все живет какой-то жизнью ложной,
Успокоения напрасно жаждет взор,
Как будто ангел бледный и тревожный
Над миром крылья белые простер.
1897
| ПЕТЕРБУРГ |
Город туманов и снов
Встает предо мною
С громадой неясною
Тяжких домов,
С цепью дворцов,
Отраженных холодной Невою.
Жизнь торопливо бредет
Здесь к цели незримой...
Я узнаю тебя с прежней тоской,
Город больной,
Неласковый город любимый!
Ты меня мучишь, как сон,
Вопросом несмелым...
Ночь, но мерцает зарей небосклон...
Ты весь побежден
Сумраком белым.
1901
| *** |
Чем печальней и чем безнадежнее
Одиночества тусклые дни,
Тем все ярче забытое прежнее
Зажигает в тумане огни.
Позади, сквозь сиянье вечернее,
Мне пройденную видно межу.
Все спокойней и все легковернее
Я на будущий путь свой гляжу.
Оттого сердцем, жизнию раненным,
Мне умерших мгновений не жаль,
Что в былом, как в стекле затуманенном,
Отразилась грядущая даль.
1904
| *** |
Помнишь, мы над тихою рекою
В ранний час шли детскою четой,
Я — с моею огненной тоскою,
Ты — с твоею белою мечтой.
И везде, где взор мой замедлялся,
И везде, куда глядела ты,
Мир, огнем сверкая, загорался,
Вырастали белые цветы.
Люди шли, рождались, умирали,
Их пути нам были далеки,
Мы, склонясь над берегом, внимали
Тихим сказкам медленной реки.
Если тьма дышала над рекою,
Мы боролись с злою темнотой:
Я — с моею огненной тоскою,
Ты — с твоею белою мечтой.
И теперь, когда проходят годы,
Узкий путь к закату нас ведет,
Где нас ждут немеркнущие своды,
Где нам вечность песнь свою поет.
Мы, как встарь, идем рука с рукою
Для людей непонятой четой:
Я — с моею огненной тоскою,
Ты — с твоею белою мечтой.
| В БЕЗУМНЫЙ МЕСЯЦ МАРТ |
| Вяч. Иванову |
В безумный месяц март я родился на свет,
И в этой жизни мне нигде покоя нет.
И борется весна в душе моей с зимой,
И весел громкий смех, а стих печален мой.
То дьявол душу мне темнит крылом своим,
То вижу лик Отца, как смелый серафим.
— Любовь и смерть, — всегда единый мой ответ...
В безумный месяц март я родился на свет.
1907
| НЕРАЗРЫВНО |
| 3. Гиппиус |
Чем леденей и ближе дышит смерть,
Тем жарче алость поцелуя,
И стонет страсть в надгробном «аллилуйя».
В земных водах мерцает твердь.
И не дышал бы страстью вешний цвет
Так сладко, если б смерти жало
По осени плодам не угрожало:
Без тени смертной — страсти нет.
| БЕЛАЯ ДЕВОЧКА |
Ты была девочкой беленькой и маленькой,
С ножками, как папиросы.
Вплетала бантик то голубой, то аленький
В свои золотые косы.
Жила в городе все свои первые годы:
Камень и пыль, камень и грязь.
Знала одну из всех сказок родной природы:
На стекле морозную вязь.
Слушала, как мать возилась с больным братишкой,
Как, ворча, бранился отец.
Ждала, пустят ли в
ПОЛИКСЕНА СЕРГЕЕВНА СОЛОВЬЕВА
(Allegro)
(1867 - 1924)
| Я не знаю покоя, в душе у меня Небывалые песни дрожат… Allegro Поликсена Соловьева, родная сестра философа и поэта Владимира Соловьева, родилась 20 марта 1867 года. Она была последним, двенадцатым ребенком в семье известного историка Сергея Михайловича Соловьева. С.М. Соловьев в это время занимал должность ректора Московского университета. |
Это цитата сообщения ВЫШЕНЬ Оригинальное сообщение
"Серебряные россыпи"...Утро дышит пурпуром
[375x500]ЛОМАНЫЕ ЛИНИИ
Ломаные линии, острые углы.
Да, мы здесь — мы прячемся в дымном царстве мглы.
Мы еще покажемся из угрюмых нор,
Мы еще нарядимся в праздничный убор.
Глянем и захватим вас, вбросим в наши сны.
Мы еще покажем вам свежесть новизны.
Подождите, старые, знавшие всегда
Только два качания, только нет и да.
Будет откровение, вспыхнет царство мглы.
Утро дышит пурпуром... Чу! Кричат орлы!
Константин БАЛЬМОНТ
Сколько асоциаций поутру, сколько настроений: на каждую минуту! Спешка вдруг обращается задумчивостью на секунды: что-то я упускаю, пропускаю, зачем эта суета?! А потом ровный бег минут снова зовёт в круговерть жизни: надо. Что и как - жизнь покажет: главное начать жить, смеяться и сердиться, а ещё - шутить.
Хорошая шутка всегда хороша, особенно у отменного шутника. Все знают, ждут...и всё равно попадаются. И смеху, радости - всем хорошо, коли шутка удалась.
Да, ну а Бальмонт причём? А он всегда при чём, а шутить умел преотменно. И со смертью шутил, и - с жизнью: не всякому эдак дано! В Испании его как-то спутали с известным торреадором и он чуть было не полез оправдывать это предположение в любительском сельском бою. Уж и волосы в косичку заплёл и с пикадором местным договорился. Но пока шпагу с кинжалом искали, опознал его какой-то студент. Чуть было бока не намяли, а он им Лорку на родном языке и тотчас - на русском: заслушались.
А и вещь эта хороша, согласитесь: утро дышит пурпуром, каково?!!!
см.ранние коментарии!
Это цитата сообщения ВЫШЕНЬ Оригинальное сообщение
"Серебряные россыпи"...Мы будем учиться летать
[показать]АНГЕЛЫ ОПАЛЬНЫЕ
Ангелы опальные,
Светлые, печальные,
Блески погребальные
Тающих свечей,-
Грустные, безбольные
Звоны колокольные,
Отзвуки невольные,
Отсветы лучей,-
Взоры полусонные,
Нежные, влюбленные,
Дымкой окаймленные
Тонкие черты,-
То мои несмелые,
То воздушно-белые,
Сладко-онемелые,
Легкие цветы.
Чувственно-неясные,
Девственно-прекрасные,
В страстности бесстрастные
Тайны и слова,-
Шорох приближения,
Радость отражения,
Нежный грех внушения,
Дышащий едва,-
Зыбкие и странные,
Вкрадчиво-туманные,
В смелости нежданные
Проблески огня,-
То мечты, что встретятся
С теми, кем отметятся,
И опять засветятся
Эхом для меня!
К.Бальмонт
Тогда уже любимый мною, а, стало быть, и милыми подруженьками, Бальмонт, не раз и не два читался нами в этих заповеданных и так точно угаданных им краях. И эту вот трепетную воздушность его феерии запускали мы под луною в колдовской эфир Гипербореи. Могли ли мы подумать, что пещеры не только напоят нас новым знанием, но и дадут нам на миг ощущение того ангельского бытия, что напророчил сей "серебряный" волшебник полутона. Однако - по порядку.
Поход в пещеры и иные места готовили основательно, взяли даже снасть на рыбу. Я рассовал по карманам астры и наконечники. Меч в чехле, сложенный особо, в разобранном виде висел у пояса, а сам чехол поражал диковинной вязью тонкой нити из металла, продетой сквозь замшу. Благодаря этой необычной нити чехол мог стать ножнами. Нить отлили мастера и она имела «термическую память» – явление, открытое недавно в миру, но тысячи лет известное в пещерах. Стоило «припечь» узел спая лазером змейки и, и нить «вспоминала» форму, заданную при отливке, образуя каркас, способный сдержать удар меча. «Отпустили» спай тем же лучом, и снова мягкий чехол с арийским узором, в том числе и путеводителем по царству пещер. Но об этом позже.
После маленькой демонстрации полёта в пещере, Никола принялся за обучение сему знанию: как ловить равновесие, видеть путь мысленно, торить его, и, наконец, возвращаться в начало. Последнее отрабатывали особо.
– Что бы ни случилось, – Никола говорил монотонно, разделял слова, внушал, – у вас есть ангел-хранитель. – Мы, было, развеселились, но он юношескую дурь переждал и продолжил, да так, что мы невольно притихли, предвкушая нечто...
– Вы должны вернуться сюда, но с непривычки вас может покинуть сознание, – он поднял руку, – может, может.
– Но, как только пришли в себя, делаете вот так, – он показал, – потом усилием мысли переводите застёжку, этому я вас научу, язык за зубами,… и на выдохе произносите вот это, – он прошипел заклинание, – повторите. Боле ничего не надо – вас здесь встретит Влах.
Мы старательно зависали в дальнем конце пещеры, творили заклинание, и, если делалось верно, то попадали на заранее сделанные отметки – меты. И так, пока Никола, наконец, не остался доволен. Потом всё то же проделывали сразу втроём. Когда и это стало выходить, Никола показал весь магический коло, а мы должны были повторить его за ним, и, сделав круг по «залу», попасть каждый на свою мету. К вечеру завершили обучение, пару раз слетав на Сейдозеро и к горе Каменник: налегке и со скарбом, который там и оставили, чтобы уже завтра продолжить отсюда путь в одну из пещер горы Нинчурт, сакральной сестры горы Меру у Сейдозера. Ну а с утра праздник души и тела – баня.
Это цитата сообщения ВЫШЕНЬ Оригинальное сообщение
"Серебряные россыпи"...Так пел поэт, а ныне кто поёт?
[показать]ПРИЗНАНИЕ
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумашедшая.
Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.
Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
Что прибавится - не убавится,
Что не сбудется - позабудется...
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?
1957
Николай ЗАБОЛОЦКИЙ
И снова дата: ещё не было даже московского кинофестиваля, а ходить разрешалось только "под ручку". И думать - так же... Это - "под ручку"?!
Я распевал этот шедевр в подлиннике студентам на совсем другую музыку. А потом явился в 1972 году в Москву жид Звездинский. Сначала с песней "Поручик Голицын", к которой он не имел никакого отношения, но выдавал тем не менее за свой духовный опыт. Жид-малолетка, севший за изнасилование, и вдруг - поручик? Куприн, помнится, в "Поединке" утверждал, что когда совсем уж было нечего делать, поручики ходили бить жидов в корчму их собственными бубнами и скрипками, считая это вполне сносным и нравственным развлечением.
После следующей ходки уже за педофилию (духовный рост налицо, а хорошо бы - на лице), новый шедевр! Он сейчас перед вами - сравните, абстагируясь от еврейского завывания педофила.
Грустно, что приходится восстанавливать справедливость через такие вот гадости, но должен же быть и предел. Чище в первозданном смысле этого слова, поэта, чем Заболоцкий, я лично не знаю. И обязательно порадую ещё вас его удивительными творениями. А пока - наслаждайтесь подлинным...
