Гостеприимство господина Кумады поистине было щедрым. Да и Юкио, его непутевый сынок, оказался славным парнишкой, попавшим в сети бакуто и сильно проигравшийся в чайной, потому и пытался утопить эту неудачу в сакэ. На следующий день меня ожидало приятная неожиданность – хозяин дома пригласил меня отведать чая в чайном домике. Пожалуй, для нас японцев чаепитие играет особое место в жизни. Это не просто банальное употребление этого замечательного напитка, но и возможность оторваться от суеты и стремительности жизни и побыть в тишине. Вся дорога господина Тя (тядо – Путь Чая) должна настраивать на особый лад. Во время тядо употребляются особые сорта зеленого чая, листья которого после сбора тщательно сушат и измельчают в порошок. Во время чаепития этот порошок специальным венчиком размешивают с небольшим количеством горячей воды, в результате чего получается густая изумрудно-зеленая чайная пена.

К небольшому чайному домику мы шли через цветущий и благоухающий ароматами сад. Небольшая тропинка, выложенная булыжником, петляла среди деревьев, которые скрывали невысокое строение от взора любопытствующих ротозеев. По традиции по пути нужно было отрешится от всего суетного и задуматься о вечном, непреходящем, чтобы вникнуть в суть самой церемонии и соответствовать торжественности момента. Около домика меня встретил Юкио. По традиции я сложил оружие и сандалии у порога дома, что символизировало мои добрые намерения по отношению к хозяину и его семье, а также то, что я оставляю все мирское и суетное перед тем, как войти в чайный домик. Юкио попросил меня подождать и юркнул в чайную комнату, чтобы закончить последние приготовления к церемонии. Это ожидание должно помочь гостю освободиться от ненужных и лишних мыслей. Наконец, юноша появился в дверях и пригласил меня войти внутрь. Вход расположен очень низко, поэтому чтобы попасть туда, нужно низко склонить голову, проявляя тем самым уважение к хозяину и его дому. Само помещение очень мало, пожалуй, размер его был два татами (около 8 квадратных метров). Аскетичность обстановки (небольшая фарфоровая ваза, свиток и чайная утварь) говорит о том, что хозяин дома человек простой, не склонный к материальным благам, но в тоже время аккуратен и чистоплотен. В комнате царит полутьма, особенно ценящаяся в жаркое время года.
[показать]
Мы расселись вокруг чайного столика, на котором уже стояли чашки. Наконец, в дверь вошел хозяин, и все в полной тишине стали ждать, пока чайник закипит. Ни один звук не должен нарушать тишину, кроме звука закипающей воды. Для того, чтобы придать особую атмосферу в чайной комнате, на дно чайника кладут три кусочка металла. Когда вода начинает бурлить, они перекатываются по дну и сталкиваясь друг с другом, издают особые звуки. Эта мелодия рождает в душе каждого участника церемонии свои ассоциации: кому-то чудиться крик чаек и шум ударяющихся о берег морских волн, кто-то слышит, как ветер играет в вершинах сосен, раскачивая их из стороны в сторону, а кто-то слышит счастливый детский смех и забавные потасовки детворы на улице. В голове у каждого рождаются свои фантазии, которые позволяют окончательно отрешиться от суеты этого мира. Но вот чай закипел. Никогда настоящий сенсэй не доводит до полного кипения, так как этот звук считается вульгарным, он может нарушить тишину и уединение. Хозяин разлил благоухающий напиток по чашкам и подал его нам. Я принял чашку с поклоном, сделал три плавных движения, поворачивая ее «лицом» к хозяину, и отпил чая. Слова благодарности Кумада принял с легким поклоном и улыбкой. После этого началась беседа, началом которой послужил традиционный рассказ сэнсэя об истории тядо и своей семьи. Как было удивительно через столько лет почувствовать себя дома, вспоминая, как это делал мой отец. Как мы все собирались в чайном домике и рассуждали о вечном, улыбаясь друг другу и наслаждаясь каждым мигом чудесного вечера.

[показать]
Чайная, куда я забрел после представления, находилась в самом предместье Кидзуоги. Здесь можно было не только отведать недорогого ячменного чая, но и заказать себе сакэ и небольшой ужин. Посетители чайной не отличались большим достатком и хорошими манерами, поэтому кроме самой чайной была небольшая комната, где происходила игра в кости. Видно именно она приносила хозяину заведения основной доход.

Я расположился в углу заведения и заказал себе рисовую похлебку и ячменного чая. На мое удивление похлебка оказалась не просто съедобной, но и довольно вкусной, а ячменный чай очень взбодрил меня после дня, проведенного в дороге и плутания по городу. По своей давней привычке я стал рассматривать посетителей. Среди них были бродячие самураи из обедневших семей, о чем говорили их потрепанные кимоно. Они бродили из города в город, не брезгуя работой временных телохранителей в свите местных даймё. Был и простой рабочий люд, ремесленники, зашедшие в чайную после празднества. В самом углу заведения я увидел юношу в недорогой, но чистой одежде, изрядно подвыпившего. К нему через всю чайную двигался пожилой японец. Он не был похож на высокопоставленного чиновника, отличаясь скромностью одежды, но безупречная осанка сразу привлекла мое внимание. Его движения сочетали в себе женственность, отточенность, благородность каждого жеста и в тоже время это был человек решительный, о чем говорили твердость его поступи и взгляд, устремленный на юношу. Подойдя к нему, старик склонился над ним, и что-то пытался ему втолковать, но тот лишь отмахивался от него, как от назойливой мухи. Я уж было хотел отвести свой взгляд от этой странной парочки, как увидел приближающегося к ним бакуто.

Это отребье появились совсем недавно. Это были профессиональные игроки, которых нанимали местные власти, чтобы развлекать наемных рабочих и… возвращать часть денег, которые они им платили, в казну. Очень скоро бакуто образовали банды и кроме игорных дел стали заниматься самыми разными грязными делишками, не гнушаясь ни грабежом, ни убийствами. Покуда старик разговаривал, как я уже понял, со своим сыном, бакуто приблизился к ним и, оттолкнув его, что-то резко сказал юноше. Видно парень проигрался, и бандит теперь требовал с него долг, вместе с накопившимися за это время процентами. Старик бросился к ним и попытался что-то сказать, но бакуто резко ударил его кулаком по лицу, даже не оборачиваясь. Это было уже слишком! В несколько прыжков, я одолел расстояние, отделявшее нас. Бандит уже занес руку для удара, как столкнулся с моим жестким блоком, которым я отвел удар в сторону. Коротким ударом ребром ладони в основание челюсти я опрокинул его на пол. Эта публика никогда не была хорошими бойцами. Вот шугануть мастеровых и крестьян, выколотить из них гроши, которые те зарабатывали с потом и кровью, или устроить потасовку в подворотне или чайной, это они мастера. Конечно, попадались среди них неплохие бойцы, но вряд ли кто-то мог соперничать с искусством настоящего самурая, воспитанного в духе бусидо (кодекс воинской чести). Бакуто довольно быстро очухался и ринулся на меня. Я заметил, как его рука скользнула за отворот куртки. Лезвие боевого ножа сверкнуло, описывая короткую дугу и готовое полоснуть меня по горлу, но я быстро ушел в сторону, захватил запястье нападавшего, дернув его на себя и воткнул колено в открытые ребра. Мне осталось лишь добить падающего бандита основанием кулака по шее. За время драки никто не проронил и слова. Парень видно резко протрезвел после всех событий и упал к моим ногам, беспрестанно кланяясь.

- Ты бы лучше отцу помог, - сказал ему я, помогая старику подняться с пола.

Я не стал слушать лепетание сына, и быстро пошел к выходу… Они догнали меня уже на улице. Сначала я услышал чьи-то и крики и, обернувшись, увидел юношу, бегущего ко мне, а за ним семенящего отца. Приглядевшись, я понял, чем привлек мое внимание старик – он как две капли воды походил на персонажа ваки из театра Но.

- Господин, - задыхаясь, проговорил подбежавший ко мне юноша, - мы очень просим вас быть гостем в нашем доме. Мой отец – владелец труппы тетра Но, Кумада.

Господин Кумада в это время приблизился к нам и поклонился.

- Я очень хочу, чтобы вы оказали нам честь быть в нашем доме сегодня, - сказал он.
- Почту за честь, сэнсей, - ответил я.

[показать]
Давненько я не бывал на представлениях Но. Вот уж повезло мне в этот раз, так повезло. Я прибыл в Кидзуоги к вечеру и сразу попал на празднество, которое устроил местный даймё в честь рождения своего сына. Зная нрав многих даймё можно с уверенностью сказать, что каждый из них из кожи вон лезет, чтобы перещеголять соперников пышностью проводимых торжеств. Но безусловным украшением любого праздника, конечно же, является театральное представление. Не знаю кому как, а мне больше всего нравится драма театра Но. Нет, я не спорю, свое очарование есть и в представлениях Дзёрури (японский кукольный театр) и в красочных и музыкальных пьесах Кабуки (дословно «искусство пения и танца»), но ничто не может так передать всю глубину нашей жизни как маски и персонажи Но.

Я попал на праздничную пьесу сюнэн-но. Это была одна из пьес великого Канъами. Каждая маска словно появлялась сама по себе, рассказывая историю души, отражая Человечность и Красоту – главное свойство представлений Но. В этом нет искусственности Кабуки, актеры Но никогда не используют грим, они словно сливаются с маской, представляя собой тот образ, который создают на сцене сейчас. Актер должен быть сосредоточен не на том, КАК он играет, а на том, ЧТО он играет. В этом секрет его искусства. Великий Сэами, написавший трактаты по искусству театра Но, сравнил актерское искусство с Цветком. Каков человек, таков и цветок его таланта. Макото-но хана, Истинный Цветок, расцветает от длительных и упорных тренировок, когда актер работает не только над своей техникой, но и над своим сердцем, пытаясь проникнуть в тайники души персонажа. Каждому возрасту – свой Цветок, но лишь духовно зрелому актеру выпадает счастье пережить Истинный Цветок. Сэами рассказывал, что его отец играл в пьесе за несколько дней до своей смерти. Он был уже стар и отдал самые лучшие роли своим молодым актерам, сам же с достоинством и простотой исполнял роль старика. Но исполнял он это так искусно и неожиданно, что приводил в трепет и восхищение всех зрителей, от простых крестьян до владетельных самураев. Он добился этого потому, что достиг Истинного Цветка. Его искусство было подобно старому дереву, с которого уже облетели листья, но благоухал еще аромат цветов. Истинный актер всегда сочетает природный дар с высоким мастерством. Вокруг нас такое разнообразие цветов – от полевых до горных, и в каждом из них свое очарование, своя жизнь, своя любовь. Все цветы опадают, но потом вновь расцветают с новой весной, становясь прекраснее прежнего и украшая собою еще недавно голые ветви.

Я смотрел как ваки (главный герой пьесы) бредет по дороге с неизменным своим спутником вакидзурэ, как они беседовали друг с другом о торжественном и прекрасном, что окружает нас и думал о том, как многое мы еще не понимаем в окружающем нас мире. Как многое мы еще не понимаем в самих себе. Может быть, в этом и есть смысл искусства – заставить нас остановиться и задуматься?

[показать]
Обратный путь я проделывал на джонке мрачного, неразговорчивого японца. Ветер рвал серую ткань парусов, будто хотел сорвать ее с тщедушных мачт. Море было неспокойно: темно-зеленые воды его стали непроницаемо серыми, волны сталкивались друг с другом, как деревенские петухи, они бились в деревянный борт корабля, словно подгоняя его скорее скрыться в близлежащем порту. И еще его дыхание напоминало биение сердца. На каждой волне оно словно наполняло легкие воздухом и также резко выбрасывало поток крови куда-то вниз. Небо было затянуто тучами, не пропуская ни одного проблеска солнца. Я смотрел на удаляющуюся кромку земли. Там осталась часть моего сердца. И сейчас другая часть его рвалась из груди в страстном желании воссоединиться. Оно металось и стонало, как море, окружающее нас. Мы понимали друг друга. Что сейчас делала моя Хана? Может быть, она сидела на пороге дома, поставив локоточки на острые коленки, грустно уткнув подбородок в лепестки ладошек и почти не отрываясь смотрела вдаль, на море. Быть может, она даже видела маленькую мечущуюся точку старой джонки.

«Когда ты начинаешь свой путь, - вспомнил я слова Аваи, - то он кажется бесконечным. Но у каждой дороги есть свой конец. И лишь в конце ее ты понимаешь, что это начало нового Пути. И в этом смысл всего...». И в этом смысл всего, Аваи-сан, я знаю.

- Аригато (спасибо по-японски), - тихо проговорил я.

[показать]
Нам ничего не пришлось придумывать. Госпожа Ву сама поговорила с девочкой. К общему удивлению и радости девочка не просто согласилась. Никто из нас не ожидал такой бурной реакции. Она подбежала к супругам Ву и попыталась обнять сразу двоих стариков. Это было так смешно и трогательно, что мы все дружно рассмеялись. А вот дальше было сложнее. Как только Хана узнала, что я должен покинуть дом, то сразу помрачнела, подбородок задрожал, и она убежала в другую комнату, закрыв лицо руками.

- Ну, оно, может, и к лучшему, - проговорил я. – Не привык я к расставаниям. Не с кем уже.

Синдзо тоже уходить не хотел. Все вертелся у порога, поскуливал, смотрел то на дверной проем, то на меня. Супруги вышли меня проводить. На сердце было тяжело, да и старики видно переживали не меньше моего.

- Ну что ж, Дружище, - обратился я к Синдзо, - оставайся ты лучше с девочкой. И ей будет не так одиноко, да и охрана какая-никакая. Давай, не подведи меня Друг.

Синдзо грустно посмотрел мне в глаза и понуро, нехотя побрел к порогу дома.

- Ты, сынок, если чего знай, что у тебя есть дом, - дрожащим голосом сказал Ву. – Мы будем ждать тебя.
- Спасибо, Ву-сан, -ответил я. – Спасибо.

Я отвернулся от порога дома и зашагал по тропинке. Не люблю долгие расставания. Не привык я к этому. Да и не привыкну, пожалуй… Сначала я услышал какой-то шум за спиной. Обернувшись, я увидел бегущую ко мне Хану. Она растирала на бегу по лицу слезы и что-то кричала. Я побежал навстречу и отчетливо услышал то, что кричала девочка: «Отоу-сан! Отоу-сан! (папа по-японски)». Я подхватил ее и крепко прижал сотрясающееся от рыданий тело к себе.

- Тити (папочка), не уезжай, пожалуйста, не оставляй меня, - лепетала она, всхлипывая и глотая слезы.
- Цветочек мой, девочка, я обязательно вернусь за тобой! Слышишь?! Я вернусь к тебе, обязательно вернусь!

Я знал, что это произойдет… Всю дорогу в Миядзимо мы провели, погрузившись каждый в свой мысли. Я вспоминал Хану. Каждый ее жест, привычки, нежный тонкий голосок намертво врезались в мою память. Что-то произошло между нами. Что-то неуловимое и очень важное. Часть моего сердца находилась сейчас в Миядзиме с девочкой. Но я не мог с ней остаться, да и не уверен, что она сама захотела бы быть со мной. Кто я для нее? Зачем ей нужен молчаливый Ронин, которого она и увидела-то совсем недавно? То ли дело Синдзо, сразу же покоривший наш маленький Цветочек своей заботой и преданностью. Похоже, что Ву думал о чем-то подобном, время от времени хмуря лоб и перебирая старые деревянные четки.

Мы вернулись домой, когда солнце бросало свои последние отблески на темно-зеленую гладь залива, врезавшегося в портовый город своим неровным клинком. Улицы стихали, и лишь в небольших питейных заведениях было слышно многоголосье уставших моряков и портовых рабочих. Хана выбежала нам навстречу, смешно перебирая по тропинке маленькими ножками, и обняла ручками мои ноги. Я погладил ее растрепавшиеся темный волосы и, наколнившись, взял ее на руки. Она тут же привычно положила голову на плечо и стала гладить ладошкой предплечье, будто успокаивая меня.

После ужина мы с Ву удалились в сад. Я видел, что старик хочет о чем-то поговорить, но все не решается начать нелегкий для него разговор. Он долго вздыхал, прихлебывая отменный ячменный чай, гладил свою жидкую бороду, изредка поглядывая в мою сторону.

- Однако и денек сегодня выдался, - наконец выдавил из себя капитан. – Трудный денек…
- Вы что-то хотите спросить у меня, Ву-сан? – попытался помочь ему я.
- Мы тут со старухой поговорили немного, - после небольшой паузы начал он. – И вот, что хочу спросить я тебя, сынок. Ты уж прости меня, старого, за фамильярность. Что ты думаешь делать дальше? Скажу честно, девочка нам очень приглянулась. Да и ты, сказать честно, не походишь на безумных бродяг с дороги. Ты искренний человек, не смотря на то, что и Ронин. В тебе доброе сердце, мы это поняли сразу.
- Я должен идти дальше, Ву-сан. Не знаю, что ожидает меня впереди, но судьба Ханы беспокоит меня. Я тоже привязался к девочке и хочу, чтобы она была счастлива. Ей и так уже досталось в этой жизни. Отправлять к родственникам страшно. Да и захотят ли они ее принять – неизвестно. И сами еле концы с концами сводят.
- Вот и я о том, - обрадовался Ву. – Старуха моя сразу с девочкой поладила. Если Хана не будет против, то мы с радостью оставим ее у себя. Будем заботиться как о родной, в этом можешь не сомневаться. Пока я жив, никто не обидит ее. А насчет родственников девочки не беспокойся. Не оставим мы их. У меня дела идут неплохо, буду посылать им немного ре. Пускай хоть детишки голодать не будут.
- Ну что ж, тогда осталось только придумать, как сказать об этом Хане.
- Подумаем, сегодня уже поздно, пойдем спать. Завтра с утра и поговорим.

Мы вышли еще до того, как над Миядзима появились первые лучи солнца. Путь нам предстояло проделать неблизкий, да и к вечеру мы собирались уже вернуться. Синдзо, которого было не слышно и не видно все наше путешествие на Сикоку, выбежал нам навстречу и, помахав хвостом, улегся у порога дома, всем своим видом показывая, что решил остаться с Ханой и ждать нас здесь.

[показать]Юг империи Ямато поражает путешественников, попавших сюда впервые красотой и изобилием окружающей природы. Здесь можно встретить рощи вечнозеленого дуба, растущие рядом с магнолиями, соснами, качающие на ветру причудливыми верхушками, похожими на диковинные прически столичных модниц, кипарисами, цуга и криптомериями. Когда рассвело, мы попали в заросли камелий, среди которых порхали ярко-голубые сойки. Пройдя через небольшой подлесок, мы вышли на песчаную дорогу, ведущую к Иядзумо. Солнце стояло уже высоко, когда вдали стали виднеться неровные квадраты рисовых угодий, на которых были еле заметны загорелые спины крестьян, пропалывающих утопленные в воду грядки. Если смотреть на поля с возвышенности, то поля напоминали китайские шахматы с тем лишь отличием, что на клетках топтались фигуры одного ранга.

В деревню мы вошли с севера. Небольшие ветхие хижины, чуть приподнятые от земли, скудные дворы и маленькая площадь около дома старосты говорили нам не то, что о малом достатке этой общины, но скорее о крайней ее нищете. Еще, небось, и дайме задолжали на месяцы вперед. И тяжкий труд на рисовых полях почти полностью уйдет в его неисчерпаемые закрома. Дом родственников Ханы находился в южной части деревни. Дело близилось к обеду и поэтому нам пришлось подождать хозяев, работающих в поле. Дома была старшая их дочь и целая свора детворы – пятеро младших братишек и три сестренки. На некоторых из них одежды не было вовсе, а на тех, что были одеты в рваное и грязное тряпье, и вовсе было страшно смотреть. Все они были исхудавшие, голодные и жалкие. Мы отдали им свой небольшой обед, который приготовила нам госпожа Ву в дорогу. Через некоторое время появились и сами родители. Мать несла за спиной самого младшего члена семьи, а хозяин дома Хирото устало плелся чуть позади, обмахивая себя потрепанным веером, прикрепленным грязной веревкой к набедренной повязке. Капитан Ву пожелал ему хорошего урожая и, поинтересовавшись здоровьем его семьи, стал осторожно расспрашивать про родственников.

- Давно мы про них не слышали, - сказал крестьянин. – Да вот и сами уже хотели податься к ним, говорят там и урожай риса лучше, да и Дзинай старейшина. Может выхлопотал бы нам домишко, а то совсем тут от голода подыхаем. Сами-то ладно, а вот детей жалко. Раньше было полегче, но два года уже к нам после сбора урожая повадились разбойники. Мало, что нам остается после их набегов.

Ву отсчитал несколько ре в руки оторопевшего крестьянина. Он упал нам в ноги и долго отбивал поклоны, пока мы не ушли со двора. Весь путь обратно мы молчали. Каждый из нас думал о том, что ожидает девочку в семье ее родственников и как сложится ее дальнейшая судьба.

[показать]
Угощение госпожи Ву было поистине сказочным. Начать с того, что на столе приятно благоухала целая миска бататовой каши. Вы не знаете, что такое бататовая каша?! О, вы многое потеряли в своей жизни. Батат – это сладкий картофель, который выращивают в горных местностях. Чтобы приготовить это угощение нужно плод горного батата положить в горшок и варить в чудесном винном сиропе. Раньше это угощение могли себе позволить немногие богатые люди. Говорят бататовая каша была излюбленным блюдом императора. В моем доме это угощение подавали на стол два раз в год и я до сих пор помню как в детстве мы ждали этого события, предвкушая, как всей семьей мы будем наслаждаться этим лакомством. Хана никогда в своей жизни еще не ела бататовой каши и мы дружно засмеялись, когда она стала уплетать ее, весело качая головой из стороны в сторону. Видно было, что не смотря на старую джонку капитан Ву был достаточно обеспеченным человеком. Как оказалось, в его владении была небольшая артель из торговых джонок, но он предпочитал плавать на своей старой «Тори» (птица яп.). Кроме каши на столе приятно дымилась сукияки – говяжье мясо с овощами, чудесные рыбные лепешки и салат с тофу и семенами жаренного кунжута. Все это пиршество венчалось небольшим глиняным чайником с ароматно пахнущим напитком. Сказать, что мы наелись было бы просто оскорблением в адрес хозяйки дома.

- Волшебное угощение, госпожа Ву, - поклонившись хозяйке, сказал я.
- Я рада, что смогла порадовать таких дорогих гостей, - улыбнулась она в ответ. – Надеюсь маленькой Пташке все понравилось на нашем столе?
- Ой, я никогда не ела так много, - засмущалась девочка.
- Ну и чудесно, - ответила ей госпожа Ву. – Пойдем-ка ты мне поможешь с посудой и я уложу тебя спать, небось утомились с дороги.

Капитан Ву не сводил глаз с Ханы, наблюдая как она со всей ответственностью помогает хозяйке по дому. Было что-то трогательное видеть старого капитана расцветшего, будто молодая сакура весной. Даже в глазах его появились какие-то мальчишеские искорки, которые я раньше не замечал.

- Я, пожалуй, поеду завтра с вами, - проговорил он. – Дел у меня немного, следующий товар привезут только через неделю, а вдовеем сподручнее будет найти родственников девочки. Где говорите они живут?
- Хана сказала, что селение это называется Иядзумо, - ответил я.
- Иядзумо… Хм, пожалуй до него с десяток ри (около 50 км). Я выясню завтра как туда лучше добраться.

[показать]
У них никогда не было детей… Я это понял сразу, как только увидел дом внутри. Все было чисто, опрятно, уютно, но как-то пусто. Как бывает пусто только тогда, когда в этом доме нет обитающих везде маленьких существ, наводящих свой «порядок». И в этом доме никого не ждали в гости. Кругом словно витала атмосфера одинокой старости, когда впереди лишь бесчисленные часы молчания и совсем не хочется радоваться теплому вечеру в саду, напоенному нежным ароматом, исходящим от только что заваренного чая. Это отчаяние стариков, обреченных думать о том времени, когда двое молодых влюбленных мечтали о собственном доме, наполненным шумом большой семьи. Я сидел в тиши прохладных комнат, ветер трепал бумажные ширмы с гравюрами неизвестного художника. И тут мне показалось, будто что-то внезапно изменилось. Сначала я даже не понял что… Будто внезапно двери старого подземелья отворились, и свежий ветер ворвался, разрывая затхлую атмосферу, словно удар катаны рассек тело противника. Но при появлении Ханы мне все стало понятно. Моя милая спутница топотом своих босых ножек по идеально отполированным доскам пола принесла аромат, доселе неизвестный этому дому. И все внутренности его словно задышали после бездыханности долгих лет. Ву улыбался и смотрел, как девочка кружит по комнате, внимательно ощупывая все, что привлекало ее внимание. Мягкие подушки из китайского щелка пришлись особенно по вкусу, и она несколько раз попрыгала на них, пробуя на прочность. Ее смех словно разорвал невидимую паутину тоски, и дом супругов Ву снова наполнился радостью весны, семьи, в которую вернулась радость.

Портовые города всегда походят друг на друга. Вот и Миядзима напомнил нам городок, откуда мы пустились в плавание на Сикоку. У причалов сгрудились торговые джонки с такими же как Ву ворчливыми капитанами, покрикивающими на матросов и наемных рабочих. Небольшие рыбацкие лодки стояли немного особняком и как-то кучковались. Видно было, что рыбачили они артельно, и поэтому каждая артель облюбовала свою часть причала со своими старейшинами. Всюду слышались крики, среди которых выделялись окинавский и кантонский диалекты, всегда странно звучавшие на южных островах. Компаньон нашего капитана, старый, сгорбленный японец Миясима, ждал на причале, прохаживаясь среди работников из стороны в сторону. Как только джонка причалила к берегу, грузчики деловито запрыгнули на борт судна и стали заниматься привезенным грузом. Мастер Ву коротко переговорил с Миясимой. Во время разговора тот удовлетворенно качал головой и поддакивал китайцу, видно было кто из них был хозяином дела.

Нам не пришлось долго ждать. Ву коротко дал распоряжения своему помощнику и подошел к нам. Хана весело посмотрела на «дедушку», как она его стала называть, и взяла его за обветренную морщинистую руку. Старик просто сиял, гордо шагая в нашей кампании по узким улочкам Миядзимы. Мы прошли берегом моря и стали удаляться выше, шагая мимо небольших рыбацких хижин. Вскоре им на смену пришли дома побогаче, все больше на нашем пути попадалось разных лавок. Мы свернули в небольшой проулок и почти уткнулись носом в небольшую калитку, ведущую через цветущий сад к небольшому, уютному домику.

- Вы пока осваивайтесь в саду, а я пойду свою старуху подготовлю, - как будто извиняясь, проговорил капитан и, сняв обувь перед порогом, юркнул под циновку, скрывающую вход в дом.

Какое-то время его не было, но потом циновка снова отъехала в сторону, пропуская хозяев. Госпожа Ву оказалась пожилой японкой в небогатом, но новом кимоно. Копна седых волос была аккуратно уложена, все лицо ее, изрезанное морщинами, словно сияло.

- Коннитива (здравствуйте), госпожа, - тихо прощебетала Хана.
- Ах ты мой Цветочек, - обрадовалась госпожа Ву. – Ну что же вы тут встали, на пороге, проходите мои хорошие. Радость-то какая у нас сегодня. Вот уж и не ожидала я таких гостей! А у меня как раз батат есть, сейчас сразу и за угощение примусь.

[показать]
Остров Сикоку находится почти на самом юге земли Ямато. Мы плыли к северной его части, где расположился небольшой портовый городок Миядзима. Я не знал, что ждет нас впереди. Где-то недалеко от него, в самом предгорье, в деревушке под названием Хидзаро должны были жить родственники Ханы. Я все время думал о том, что ждет девочку в новой семье. Как ее там примут? За время плавания старик привязался к малышке. Он буквально расцветал при ее появлении, и мне даже казалось, будто морщины на его лице разглаживаются, а в тонкой прорези глаз играют веселые искорки счастливого человека. Перед прибытием в порт он подошел ко мне. Было видно, что старик хотел поговорить, но не знал с чего начать.

- Значит, вы решили обосноваться в Сикоку? – спросил он.
- Хана не дочь мне, - угадав ход его мысли, проговорил я. – Ее деревню сожгли, все родные погибли, я просто везу девочку к родственникам, в Хидзаро, мастер Ву.
- Эх, и времена пошли! – нахмурился капитан. – Не люди – зверье какое-то! Я вот, что думаю, а не погостить ли вам с ней у нас дома пару деньков. Моя старуха будет рада гостям. А там и выяснить можно про родственников, да и добраться туда помогу. У меня как раз есть дела в Коти, это как раз по пути.
- Спасибо, мастер Ву, - ответил я, - но мы и так злоупотребили вашим гостеприимством, зачем нам быть лишней обузой, да и разговоры пойдут. А то и узнают, что девочка из сгоревшей деревни. Мы не хотим вам причинять лишних хлопот.
- Да какие там хлопоты! – проговорил Ву. – За меня вы не волнуйтесь, я, если честно, очень уж привязался к вам. Старого Ву все знают в Миядзиме, не дам в обиду, не беспокойтесь. Да и девчушке будет приятно у нас, отдохнете как следует, да и в дорогу. А?

Я посмотрел на капитана и увидел то, что скрывалось до сих пор от моих глаз. Это был добрый старый человек, соскучившийся по большой семье. Он так боялся, что я откажусь и не приму предложения, что даже пальцами стал барабанить по борту джонки.

- Ну разве можно устоять перед таким гостеприимством? - улыбнулся я.
- Вот и славно, - обрадовался Ву. – А ре свое заберите, негоже с добрых гостей плату брать. Эх, ну и обрадуется моя старуха гостям! Ух, как обрадуется.

[показать]
Я люблю приморские города. Вот уж где до тебя никому нет дела. Никого не удивляет бродячий Ронин, бредущий по узкой улочке с маленькой девочкой под руку. Родственники Ханы жили в небольшой деревеньке на острове Сикоку. Чтобы попасть туда нам предстояло найти хозяина судна, согласившегося бы перевезти нас за небольшую плату по морю. Для девочки этот портовый городишко казался большим, она вертела головой в разные стороны и мне приходилось иногда тянуть ее за руку, чтобы оторвать от созерцания очередного городского «чуда». Незамысловатые потрепанные джонки с прямыми парусами выстроились в ряд на причале. Нам предстояло найти капитана Ву, которого мне посоветовал хозяин небольшого ресторанчика, где мы перекусили.

- Найдете в порту самую потрепанную джонку с двумя мачтами, - сказал нам он. – Как увидите старого ворчливого китайца, то не сомневайтесь – это и есть капитан Ву. Не смотря на свою ворчливость, он добрый малый и много с вас не сдерет. Да и джонка его, хоть и видавшая виды, одна из самых надежных в нашем порту. Он как раз сейчас грузит партию чая, чтобы переправить его своему компаньону в Сикоку.

Мы долго высматривали самую потрепанную джонку, но даже представить себе не могли, что корабль будет настолько выделяться среди других. Это была маленькая двухмачтовая лодка из потемневшего и обтрепанного морем дерева. Небольшая команда суетилась на палубе, загружая тюки в трюм, подбадриваемая седовласым старичком.

- Мастер Ву? – спросил его я.
- Кхмжзмхр… - пробурчал он что-то невнятное в ответ.
- Я слышал, что вы отправляетесь в Сикоку.
- Допустим, - уже более членораздельно проворчал капитан.
- Не согласились бы вы взять нас, нам как раз нужно на этот остров?
- Ну, если у вас достаточно ре, чтобы оплатить места, то можно и взять. Отчего же не взять?

Ре у нас оказалось достаточно, и мы благополучно устроились на корабле. Сначала Ву все время ворчал, когда Хана начала кружить вокруг него и сновать по всему кораблю под пристальным наблюдением преданного Синдзо. Однако, капитан быстро растаял после того, как девочка, восхищенно глядя на седовласового морехода, уселась вместе с собакой рядом с ним и расспрашивала обо всем, что попадало в ее поле зрения. Ву уже больше не сердился и с удовольствием отвечал на все ее вопросы. Быть может он вспомнил свою семью, с которой разлучился ради заработка и Хана напомнила ему его дочерей, ждущих отца домой. Ведь кто-то же обязательно должен нас ждать дома. Кто-то, ради кого мы должны вернуться домой…

[показать]
Звезды мерцали в ночном небе над нашими головами… Я так давно не смотрел на ночное небо, что даже несколько удивился их обилию. Словно кто-то просыпал морской песок на черную ткань и теперь улыбался, глядя на наш щенячий восторг. Вообще-то, это занятие устроила нам всем Хана.

- Ой, а их так много, - восхищенно проговорила она, указывая пальчиком вверх. – А кто их там повесил?

Действительно, кто их там повесил? Я не знал, что ей ответить. Вообще очень трудно ответить на многие «детские» вопросы. Может быть потому, что мы, взрослые, утратили простоту мудрости, свойственную именно детям. А может быть, мы просто перестали удивляться тому, что нас окружает? Не знаю, но когда я смотрел на бесчисленное множество звезд, я словно оторвался от земли и очутился там, в Бесконечности. Под ногами зашуршали остатки облаков, а руки пытались поймать горсть звездного света, будто морской песок на побережье. Хана обняла за шею Синдзо и восхищенно смотрела на небо. Быть может, это был первый ее восторг от соприкосновения с Вечностью. А я его почти утерял… или думал, что утерял… А вообще его можно утерять?...

Я проснулся от того, что услышал чьи-то крики. Сначала сон не спешил меня отпускать, и мне чудилось, будто я все еще брожу где-то и слышу возбужденные голоса. Они то приближались, то отдалялись, но были настойчивыми и враждебными. Проснувшись, я понял, что шум доносится со двора. На дворе стояла глубокая ночь. Бабушка Микэ, не смотря на свою ворчливость, оказалась радушной хозяйкой. Она накормила нас рыбной похлебкой и уложила спать в доме. В небольшой, но весьма уютной хижине пахло травами, разложенными на грубой ткани тут же, и какими-то настойками. Я прислушался, и до моего слуха стали долетать обрывки разговора. Бабушка Микэ с кем-то ругалась. Голосов было много.

- Ты видно, старая, совсем сдурела, что пустила их к себе в дом, - послышался чей-то визгливый голос. – Или не знаешь, что соседнюю деревню спалили дотла. И девчонка поди оттуда. Беду хочешь накликать на нас?
- Да ты, Хироноси, видать совсем со страху ум потерял, - услышал я знакомый дрожащий голос Микэ. – Когда твоя жена серпом руку распорола, так все сунулся к старой Микэ. А?
- Так то ж, свои, а это чужаки. Пожалей хоть детей наших, итак еле концы с концами сводим.
- Ты, Микэ, и вправду подумай, кого на порог пускать, - услышал я еще один мужской голос. – Вся деревня от этого пострадать может, а тебе и дела нет. Да еще Ронин этот. Гнать их надо, а то и дайме сообщить.
- Да что ж вы за собаки-то трусливые! – услышал я голос Микэ. – Всякого я повидала на своем веку, но чтобы ребенка выдавать дайме, да еще, небось, платы за это попросите. Стервятники вы, а не люди! Подстилкой вам называться. Как вас только земля еще терпит, и рис еще рождается на полях?!

Мое появление заставило их замолчать. У дома собралась едва не вся деревня. Страшные, обезображенные безысходностью и страхом лица смотрели на меня почти с ненавистью. Зачем я пришел к ним? Зачем в их и так нелегкой жизни еще и наша с Ханой ноша?

- Мы уходим, - спокойно проговорил я. – Я ни о чем не прошу вас. Только подумайте, что на месте этой девочки могли бы оказаться ваши дети. Да хранит вас от этого Всевышний!

Я зашел в дом и взял спящую Хану на руки. Мне не хотелось ее будить. Бабушка Микэ успела собрать нам в узел съестного. Синдзо недовольно ворчал и готов был броситься на крестьян, если это понадобиться. Но они молча расступились, давая нам дорогу и пряча свои глаза в землю. Она вытерпит все, не в первый раз…

[показать]
Весь путь, проделанный нами за день, Хана, практически провела у меня на плечах. Сначала она мужественно шагала рядом с Синдзо, но после первого же привала я понял, что самое удобное место для нее в нашей дружной компании – это у меня на плечах. Сначала она сильно стеснялась и отказывалась, а потом удобно устроилась, положив свои ручки мне на голову, и изредка опиралась на них подбородком. Чтобы у нее не затекли ноги, я иногда брал ее на руки, и таким образом к вечеру мы уже спускались к ближайшему селению, расположившемуся у живописной речушки Арисото.

Пройдя по не большому деревянному мостику, мы очутились около рисовых полей, окружавших деревушку. Бедные хижины, усталые изможденные лица их хозяев, голопузая детвора, возившаяся в пыли, - рассказали мне больше, чем стоило бы знать. Здесь вряд ли обрадуются Ронину с маленькой девочкой на руках, особенно если кто-то узнает ее. Дурные вести всегда идут впереди и наверняка в этой деревне все уже знают о случившемся нападении. Люди устали от войны и стали бояться собственной тени у ворот. Куда уж им пустить на ночь Ронина, да еще в такой компании с уцелевшей девочкой из разоренной деревни. Мои опасения сбылись у первого же дома. Хозяин, при виде вооруженного человека, загнал игравших во дворе детей в хижину и поклонился мне.

- Конбан ва (добрый вечер), господин! – проговорил он.
- Конбан ва! – ответил я, слегка поклонившись ему, что весьма удивило крестьянина. – Не найдется ли ночлега у вас. Мы можем заплатить.
- Сожалею, господин, но мой дом полон детей и грязен для вас.
- Нам бы небольшой угол, и завтра утром мы отправимся в дорогу, не потревожив вас, - снова обратился я к нему.
- Вам лучше обратиться к старейшине, - снова кланяясь, проговорил хозяин. – Может он найдет для вас более достойное место для ночлега.

Старейшина жил в хижине, мало чем отличавшейся от всех остальных. Как я и думал, он также с подозрением отнесся к нам и долго говорил о бедности деревни и строгости местного дайме. Что же делает с людьми страх… Каждый пришелец для них был вестником чего-то дурного. И трудно их обвинять в чем-то. Уже не одна деревня была спалена дотла только из-за подозрения в укрывательстве мятежников. Мы уже уходили со двора, как к нам подошла жена старейшины, протягивая рисовые лепешки и тихо проговорила:

- Пойдите к бабушке Микэ. Она добрая женщина, ее хижина находится на окраине. Вы ее легко найдете.

Мы поблагодарили хозяйку и зашагали прочь в поисках дома бабушки Микэ. Ее дом действительно было легко найти. Он стоял на самом краю деревни, недалеко от реки. Самой хозяйки не было дома, и нам пришлось расположиться во дворе. Хана уже совсем устала, она прижималась ко мне, обхватив шею руками, положив голову на грудь. Через некоторое время появилась и хозяйка. Вернее появилась огромная вязанка хвороста, будто чудом обретшая короткие ноги. Вязанка с хрустом полетела на землю и нашему взору предстала сама бабушка Микэ.

- Добрый вечер, бабушка Микэ, - приветствовал ее я.
- Добрый вечер, чужестранцы, - проговорила она, внимательно осматривая нас. – И кто же это насоветовал странствующему Ронину, да еще и с ребенком на руках в такое лихое время постучаться к старой Микэ? А, знаю, небось присоветовала обратиться ко мне неугомонная Нобуко? Ну конечно, где же еще спрятать проблему, как не у старой Микэ?!

Мне показалось, что ее монолог будет длиться бесконечно, будто ожила какая-то из застоявшихся в пыли масок театра Но. Я уже было хотел собираться прочь и искать себе ночлег в более гостеприимном лесу рядом с деревушкой, как Микэ прекратила свою речь, строго посмотрела на меня и проворчала:

- Совсем ребенка застудишь. Вам бы только мечами махать направо, да налево. Неси ее в дом, а я пока приготовлю что-нибудь поесть. Небось, совсем девчонку голодом заморил.

[показать]
Она уже спала, смешно сложив свои маленькие ручки лодочкой и положив на них голову, как на мягкую подушку. Девочка что-то бормотала во сне и глубоко вздыхала, будто ей не хватало воздуха. Синдзо весь вечер крутился возле нее, как преданный слуга на пире у ног хозяйки. Она с наслаждением уплела две миски горячего риса из запасов, которым нас снабдил перед дорогой старый Аваи. Ее звали Хана (по яп. «цветок»). Это мы узнали лишь к вечеру. Когда я нес ее к протекавшей рядом небольшой речушке, вся моя внутренность разрывалась от ненависти. Я готов был порвать на куски тех, кто принес в жизнь этой малютки страх и смерть. Мне не нужно для этого мечей, я рвал бы их своими руками. Какую же черту нужно преступить, чтобы поднять руку на это небесное создание?! Неужели вы еще можете после этого называться людьми великой нации Ямато?! Неужели в вас осталось что-то человеческое?! Хотя, наверное, человеческого было чересчур много. Ненависть, злоба, страх. Да, страх! Страх, что этот ребенок вырастет и захочет отмстить за истребленную семью. Великие безжалостные воины, сражающиеся с детьми и стариками…

Я умыл ее речной водой, и девочка стала приходить в себя. Синдзо притащил в зубах большой куль с тряпьем, который, видимо за ненадобностью, бросили бандиты недалеко от деревни. С помощью кинжала я соорудил одежду из женского кимоно и переодел нашу гостью. Хана сначала испуганно жалась к стволу большого дерева, у которого мы расположились и развели костер. Она со страхом взирала на боевые мечи и меня самого все время, когда я готовил нам трапезу. Дрожащими руками она взяла в руки миску с рисом и по ее щеке скатилась слеза. Она плакала, а ничего не мог сделать. Я, взрослый мужчина, видевший кровь, потерявший всех своих близких, познавший горечь поражения и отвержения, не знал, чем я могу помочь простым детским слезам.

Но настойчивые ухаживания Синдзо оказали поистине чудесное воздействие. Он нагло валялся у ее ног, лизал маленькие, худые ступни и руки и всячески ластился к ней, как молоденький щенок. Вот уж не ожидал от своего товарища такого поведения. Девочка стала понемногу оттаивать. Сначала она робко погладила по его густой шерсти, а потом просто не выпускала пса, прижимаясь к нему и что-то шепча Синдзо на ухо. Он довольно урчал и радостно поскуливал от обилия внимания и ласки к своей весьма важной персоне, всем видом показывая, что не стоит вмешиваться в его методы целительства. Я смотрел на них и улыбался. Впервые за многое время. Хана, окончательно успокоившись, рассказала о себе и том, что произошло в деревне. Она жила с дедушкой, который, как я и предполагал, был старейшиной деревни. Отец ее ушел пять лет назад на заработки в город, да так и не вернулся. Дед ворчал, что он всегда не доверял этому прохвосту, а мама только молчала, но часто выходила к дороге, спускавшейся вниз, туда, где находился город. Бандиты напали внезапно, на самом рассвете. Они окружили деревню и действовали по своему старому сценарию. Сквозь сон Хана услышала крики и проснулась от того, что мама лихорадочно одевала ее, что-то все время повторяя. Потом она посадила девочку в углубление у самого основания дома и когда бандиты приблизились к дому, выскочила им навстречу. Больше девочка ее не видела. Потом начался пожар, выход завалило обрушившимися бревнами, едкий дым стал заполнять все пространство вокруг. Хана уже почти задыхалась, когда мы с Синдзо подоспели на помощь. После долгих расспросов я выяснил, в небольшой деревушке Хидзаро в провинции Симоцукэ живут ее дальние родственники. Теперь, по крайней мере, я знал, куда держать свой путь.

Запах пожара я почувствовал сразу. Еще задолго до того, как из-за пригорка потянулся стелющийся почти у самой земли дым. Синдзо убежал вперед меня, и я услышал его истошный лай. Мне пришлось ускорить шаг, чтобы догнать его и увидеть, что так испугало моего пса… Когда-то это была цветущая деревня, расположенная в самом предгорье. Наверное, жители ее были совершенно уверены в своей безопасности – кому придет в голову нападать на бедную деревеньку, питавшуюся за счет небольших рисовых полей, расположенных совсем рядом.

Почерк клана Тараяма я узнал сразу. Они нападали внезапно и бесшумно. С разных сторон. Сначала они вырезали всех, кто мог оказать сопротивление, потом брали в плен женщин и мужчин, способных работать, всех остальных – детей, стариков безжалостно казнили. А потом, разграбив все то, что представляло для них интерес, поджигали селение. Окружив догорающую деревню полукругом, грабители наслаждались зрелищем. Реющее на ветру черное полотнище с белыми рваными иероглифами клана крепилось на грубом шесте в центре сгоревшей деревушки. Пускай знают и боятся тех, кто теперь является владельцем этой земли! Моя рука сжала рукоять катаны, меч выскочил из ножен и, со свистом рассекая воздух, обрушился на середину шеста. То же самое они сделали с владениями моей семьи. Повсюду реяли черные стяги Тараяма среди дыма и разбросанных полуобгоревших трупов. Я никак не мог привыкнуть к этой картине. Никогда не смирюсь с бессмысленной жестокостью и алчностью.

[показать]
Пройдя вглубь пепелища, я услышал лай Синдзо. Он звал меня к себе, припав передними лапами к земле и виляя хвостом. Я поспешил к нему и увидел, что он лает на обгоревшие останки дома. Должно быть, здесь жил старейшина деревни – дом не до конца сгорел, и был явно выстроен прочнее других строений. Синздо кинулся к углям, пытаясь разгрести их лапами. Видимо, он что-то учуял там. Я сбросил пояс с мечами, снял куртку и стал разгребать обгоревшие останки. Они почти полностью засыпали каменные столбы, на которых крепился дом. Отодвинув очередное бревно, я увидел там то, что заставило меня испуганно отпрянуть... Это были детские глаза. Они были полны страха и ужаса. Приглядевшись, я увидел, что это была девочка, которая вжалась в небольшое углубление около каменного столба. Она не плакала, а только тихо скулила, как маленький щенок, которого только что вынули из воды. Лицо и руки были черными от сажи. Было удивительно, как она не задохнулась от дыма. Девочка еле держалась на ногах и вся тряслась от страха. Синдзо радостно залаял и, подскочив к девочке, стал лизать ее лицо.

- Не бойся, милая, мы не сделаем тебе зла, - тихо сказал я, протягивая ей руку.

Девочка недоверчиво посмотрела сначала на Синдзо, а потом на меня… Внезапно зрачки ее закатились, тело обмякло, и она упала прямо на мои протянутые руки…

[показать]
Я ушел не прощаясь. Было еще темно, и Аваи спал. Впервые за все время я увидел его спящим, как-то жалко свернувшимся под тонким покрывалом ко мне спиной. Некоторое время я смотрел на спящего монаха, а потом тихо удалился. Синдзо встретил меня на пороге, посматривая то на меня, то на темный проем хижины, из которого только что появился его хозяин. Он понял все без слов, Синдзо вообще понимал все без слов…

И вот мы уже брели по пыльной горной тропе. Солнце стояло уже достаточно высоко, поэтому палило нещадно. Сезон цую всегда сменяется жарким летом. Синдзо бежал впереди. Он был похож на самурая из свиты Сегуна: обнюхивал кусты и деревья, стоящие на пути, поводил носом по ветру, будто силясь предвосхитить грозящую опасность его Хозяину. А мне вспомнилось чудесное хайку великого Кикаку:

Нищий на пути!
Летом вся его одежда –
Небо и земля.

Вот уж воистину был прав Поэт. Мои сандалии собирали пыль дорог, а небо ложилось мне на плечи нестерпимой своей жарой и предвкушением душного вечера у горного озера, которое успело полюбиться мне. Мой Путь далек и неизвестен даже мне, но впервые я не чувствовал тревоги, будто Знание само вело меня куда-то вперед, указывая правильное направление.

Мы сидели рядом и молчали. Я смотрел на Аваи и думал, что за эти несколько недель ужасно привык к нему. Привык к его молчанию и улыбке. Монах вставал очень рано, у меня даже возникало сомнение: спит ли он вообще. Я сам люблю встречать рассвет: смотреть на выползающее из-за горных вершин солнце, слушать как затихает в это время все вокруг, словно природа замирает от восторга наступающего дня. В это время монаха уже нет рядом. В хижине все аккуратно прибрано, площадка во дворе подметена, трудно обнаружить даже следы ночного костра. Аваи приходит ближе к полудню, неся на себе хворост и дрова за растопки и мешок каких-то трав, которые он сосредоточенно разбирает почти до самого вечера. При этом он что-то шепчет и иногда чему-то улыбается, изредка поглядывая вокруг.

Мы мало говорили за это время, только вечером, у костра. Обычно он вспоминал какие-то смешные случаи из монашеской жизни или рассказы о напыщенном дайме, попадавшем всегда в нелепые ситуации. Но настало время расставаться, и я понял, как он стал мне дорог за это время. Вот ведь странность - совершенно чужой мне человек, которого увидел-то совсем недавно, а и представить себе не могу как я буду без него.

- Хорошее имя Синдзо, - вдруг сказал монах.
- Синдзо? – переспросил я. – Ну да, очень подходящее для этого прохвоста... Аваи-сан, я и не знаю, как благодарить вас за радушие и помощь, если честно мне будет не хватать вас.
- Наши пути расходятся, Ронин, - проговорил монах, поглаживая свою бороду. – Так уж угодно Провидению и мы с этим ничего не можем поделать. У каждого свой Путь.
- Путь? – снова переспросил я. – А каков ваш Путь?
- Разве об этом спрашивают? – улыбнулся он в ответ. – Быть может, ухаживать за бестолковыми Ронинами, задающимися глупыми вопросами. В этом мире не бывает случайных встреч, поверь уж мне сынок. Если линия твоей судьбы переплетается с чьей-то дорогой, значит так угодно Небу. И понимаешь ты это по-настоящему только тогда, когда грозит расставание. Не грусти Ронин, просто дорожи теми, кого тебе дарует Всевышний. Считай это незаслуженным подарком для себя.

Аваи-сан замолчал, а мне нечего было ответить ему. Я смотрел на его изрезанное морщинами лицо, силясь запомнить его на долгие годы скитаний, чтобы оно напоминало мне о главном: случайных встреч не бывает!

[показать]
Я сидел в дза-дзен, руки покоились на коленях, спина была прямой как струна, дыхание ровным и спокойным. Взор устремлен вдаль, туда, где ровная полоса озера, подернутого утренним туманом сливалась с очертаниями окрестных гор.

… Стелется по ветру
Дым над вершиной Фудзи…

Моя память сейчас походила на лоскутное одеяло. То тут, то там всплывали знакомые образы, рождавшие радость и печаль. Это были всего лишь призраки былого…

… Прерывисто цепью капель
Сочится талый снег…

Они уже не ранят меня так больно, как раньше, эти призраки. Мой дом, сгоревший в ненависти войны, любовь, погребенная под руинами предательства, честь, попранная теми, кто назывался моими друзьями, Родина, преданная за гроши и тело в бесчисленных шрамах.

…Смутной тенью блуждаю
По тропе сновидений…

Отец все-таки был прав: самые прекрасные танка рождаются на вершине страданий. Сейчас мне казалось, что бессмертные строки Сайгё, Фудзивара Иэтаки, Сикиси Найсино нежным утренним ветерком наполняли легкие и становились моим существом. Наверное, это и есть целительное свойство настоящей Поэзии – исцелять раны страданием другого.

…Устало бредем в этом мире,
Где свидеться нам не дано…

С каждым вздохом я ощущал прилив новых сил. По мышцам пробегала легкая судорога, все тело чувствовало обновление и какую-то странную радость от присутствия чего-то нового, доселе неизведанного мною…

…Какой мимолетный сон –
Наша земная жизнь!

Будто чья-то рука разминала онемевшие мышцы, придавая им упругость и силу. Я снова готов идти вперед, зная что восход всегда впереди, а закат бросает последние отблески на мою спину. И в этом движении я ощущал жизнь. Это был мой Путь!

…Какой тяжелой ты стала,
Слеза!

Я уже не задавал глупых вопросов о цели. Я ее чувствовал всем существом. В каждом шаге, каждом вздохе, каждом толчке сердца я видел свой Путь - там, где кроны деревьев царапают небо иероглифы облаков, там, где моя нога будет ступать завтра…

…Такой любовью
Я хочу любить!