Мы все стремимся верить в лучшее. Даже тогда, когда нас окружает зло и тьма. Так рождаются мифы и легенды, так рождаются великие герои и добрые заступники. Без веры человек умирает, он лишается самого важного – смысла двигаться дальше. Возможно, именно благодаря этой наивной вере и родился миф о Пещере детей. Пещера, где по легенде обитает милосердный Дзидзо – заступник и защитник всех детей, находилась на север от Канаети. В глубине пещеры стоит каменное изваяние Дзидзо, около которого бьет сказочный фонтан. Игра света окрашивает его воды в такой цвет, что кажется будто из небольшого углубления в камне бьет струя настоящего молока.
 

Я вышел рано утром, когда еще было темно и лишь слабое зарево предвещало о грядущем рассвете. Старый излюбленный способ коротать длинный путь пригодился мне и на этот раз. Мои ноги отмеряли путь до Пещеры, находившейся в углублении небольшой горы Хидо. Расстояние между пяткой одной и пальцами другой ноги я делал одинаковым, поэтому я точно замерял путь от деревни до горы. Осень в этой местности было особенно красива, открывая свою первозданную красоту перед случайным путником, как улыбается деревенская красавица заезжему горожанину. Легкий ветерок бродил среди ветвей небольших деревьев и кустарников и озорничал с проснувшимися птахами.  Добрался я до Кю-Кукэдо-сан (дословно «Древняя пещера» ) еще задолго до полудня. У меня было время проверить склон и вход в пещеру. Я был уверен, что вдова Симоян вскоре здесь появится, а, если повезет, то появится и не одна. А значит, мне нужно подготовится к ее визиту.
 

Вход в Пещеру я нашел сразу. Около него висели ритуальные таблички с иероглифами. Небольшой источник бил чуть справа от входа, благодаря чему можно было насладится сладкой ледяной водицей, стекающей со склонов горы. А вот то, что я обнаружил рядом с источником мне не очень и понравилось. На ветках небольших, но крепких деревьев я обнаружил потертые пятна и ободранные царапины, что означало лишь одно – кто-то часто пользовался ими как убежищем. Обойдя всю территорию вокруг, я понял, что таких убежищ было несколько. Это еще больше насторожило меня. Я решил выбрать себе другой наблюдательный пост, для чего мне пригодилась небольшая расщелина, поросшая кустарником. Слишком узкая и неудобная, чтобы служить удобным убежищем, но зато и не вызывающая никаких подозрений. Здесь я и расположился, надеясь, что ждать мне придется недолго. Долго в такой засаде не продержишься, иначе затекут суставы, и я потеряю свободу передвижения, чего мне никак нельзя было допустить.

Выйдя из храма, я наткнулся на буддистского монаха, который, как мне показалось, при виде меня несколько смутился. Ох уж эта моя подозрительность! Я, скорее всего, прервал его молитвы и поэтому он поспешил удалиться в небольшой сад около храма. Ничего не поделаешь, годы скитаний и бесконечных стычек приучили меня быть осторожным. Быть осторожным с людьми… Странно… Все в этом мире перевернуто с ног на голову. Я должен подозревать благочестивого человека в неблагочестивых мыслях. Зачем?

В деревню я пришел другой дорогой и сразу пошел в дом своей гостеприимной хозяйки. Скромная, но вкусная трапеза уже ждала меня, и я с удовольствием принялся уплетать рисовую похлебку.  Сога улыбалась и все время спрашивала понравилось ли мне ее недостойное такого гостя угощение.

- Сога-тян, угощение достойное стола дайме, - поспешил я успокоить хозяйку.
- Скажете тоже, господин, - засмущалась старушка, но по лицу было видно, что моя похвала ей чрезвычайно польстила. – То ли было в старые времена, когда я еще в девках ходила.  Вот тогда я бы вас угостила на славу. А сейчас в наших местах страшные времена…
- Страшные? – переспросил я. – Отчего же?
- Вот уж третий год на деревни нападают разбойники и увозят почти весь урожай. Видно разгневали мы Небо своими грехами. Поэтому и стали пропадать дети…
- Дети?!..
- Да, - вздохнула Сога. – Вот и вдову Симоян постигло это несчастье. Люди говорят, их забирает Каннон (богиня милосердия), ибо мы уже не в силах заботится о наших детях. Симоян сегодня ходила поклонится Дзидзо и встретила монаха. Он посоветовал ей сходить в «Пещеру детей». Она недалеко отсюда. Быть может, если принести жертву Дзидзо, он вернет ребенка. Ведь он же милосерден! Зачем отнимать у бедной женщины последнюю радость.

Сога стала убирать со стола, а я удалился в свою комнату. Чем дальше, тем все больше не нравилась мне эта история. Уж слишком много мистики. Не верю я в это. Ой, не верю. Слишком часто свои темные делишки люди маскируют под проделки богов. Да и буддистский монах… в синтоистском храме не внушал мне доверия. Нужно самому как следует во всем разобраться.

[300x396]За долгие годы я научился чувствовать опасность задолго до того, как она реально появлялась на горизонте. Вот и в этот раз я почувствовал что-то странное, словно витающее в воздухе в этой деревне. Все было буднично и спокойно. Крестьяне трудились на рисовых полях, хозяйки суетились, прибирая свои скромные жилища, но во всем этом чувствовалась какая-то напряженность, которую нельзя передать словами. Я решил прогуляться и осмотреть местные достопримечательности.

А любоваться тут было чем. Провинция находилась в северной стороне, у самого моря и славилась знаменитым жемчужным промыслом, о чем существовало множество легенд. В округе располагалось несколько храмов Канон (богиня милосредия). Говорят, что у нее существовало одиннадцать ликов, чтобы с готовностью ответить на все молитвы страждущих. Но самой главной достопримечательностью по праву считался храм Сидодзи. Говорят храм был поставлен благодарным самураем в память о своей матери, простой ныряльщице и искательнице жемчуга, пожертвовавшей жизнью, чтобы достать волшебный кристалл для богатого государственного советника, чтобы он позаботился о ее сыне и сделал его самураем. Дворянин был настолько тронут подвигом матери, что усыновил ее ребенка и заботился о нем, как о родном сыне. Когда мальчик вырост и стал, подобно приемному отцу, государственным советником, то ему поведали историю его матери. В память о своей матери он возвел красивый и величественный храм Сидодзи.

Сидодзи был расположен на самом берегу небольшого озера и поражал провинциалов, привыкших в неброским синтоистским святилищам невиданными архитектурными формами, богатой резьбой, голубой черепицей, красными и лиловыми колоннами, яркой позолотой.  Храм этот часто посещали женщины, так как внутри него стояло изваяние Дзидзо – бога маленьких детей. Ему возносили молитвы матери за своих чад и просили заступничества. Мечи я оставил дома, поэтому мне оставалось лишь оставить свою обувь перед входом в святилище и, преклонив свою главу, войти в хранящее тишину и покой святилище. В этот день в храме практически никого не было, поэтому я не сразу заметил перед изваянием Дзидзо хрупкую фигуру женщины, шептавшей молитвы.  Это зрелище привлекло мое внимание. Молитва – самое красивое зрелище на свете. Когда мы молимся, то забываем все земное и воспаряем к небесам. Тогда даже наш облик меняется, неся в себе отражение Неба. Но что-то в молитве женщины меня насторожило. Мне стало неудобно, когда я услышал редкие всхлипывания и увидел чуть подрагивающие плечи.  Она плакала. Я тихо повернулся и вышел из храма.

Провинция Хитоми находилась в одном из самых живописных мест земли Ямато. Самое предгорье было сплошь усеяно небольшими угодьями риса, на которых неустанно трудились крестьяне. Величественные замки местных самураев быстро обрастали окрестными селениями, постепенно превращаясь в небольшие города. Местный дайме был человеком щедрым и поэтому в его провинции процветали ремесла. Особенно славились местные изготовители ножен для мечей. Даже в Киото ходила поговорка: «Любой клинок будет рад ложу мастеров Хитоми». И то правда – моя фамильная катана покоилась в изящных ножнах мастера Кавадзаки, который был родом из небольшого селения близ замка Масайо, что находится на самом севере провинции.

Через провинцию проходили пути на Киото, по которым часто странствовали бродячие ремесленники и актеры. В самом устье небольшой речушки, которая на местном наречии именовалась Хрустальная, расположилась небольшая деревушка Канаети. Здесь я и решил сделать небольшой привал, остановившись в доме старой вдовы, порекомендованном мне старейшиной.

– Старой Сога не помешает немного ре, итак живет в скудости, - почесав затылок, проговорил он. – Да и мешать вам никто не будет. Дом ее находится на самом отшибе.

Вдова Сога оказалась очень приветливой и гостеприимной хозяйкой. Не смотря на скромность ее жилища, в доме царил порядок и уют. По дому ей помогал шустрый паренек Идо, которому сразу приглянулись мои мечи. Он оказался внуком вдовы, рано лишившемся своих родителей. К его удовольствию я разобрал мечи и стал и тщательнейшим образом чистить и приводить в порядок всю свою амуницию, прежде чем снова отправится в путь.

Самый лучший способ забыть неприятности – это трудится. Так говорил мой отец. И я всегда следовал его словам. Тело приятно болело от тренировок и проделанного за день пути. Я снова был один на этой дороге, бредя по бесконечным ландшафтам Идзумо. И вновь ночное небо манило своей бесконечностью, а костер потрескивал сухими сучьями, нехотя поддававшимися власти огня. И я был один. Совсем один в этом бесприютном мире. И никто, даже усталость, не могли защитить меня от мыслей. Я бессилен что-либо изменить. Я не могу быть рядом с теми, кого люблю. Им опасно быть рядом со мной. Я ведь Изгой. Я – Ронин. Я тот, которого добропорядочные граждане должны обходить за несколько кварталов. Я тот, кого не пустят в стены храмов святые Каннуси. Смешно, а для чего тогда существует эти храмы? О какой милости они напоминают приходящему туда? Кому они должны даровать покой и врачевание душевных ран? Великим мира сего? Но не дай бог не запятнать репутации своего сана или поклоном недостойному. Все же должно быть чинно и благопристойно, без всяких там Ронинов и прочих недостойных отщепенцев, обреченных скитаться по дорогам в поисках крова несколько горстей риса.

Хотя... Я стал уже привыкать к одиночеству. Я боюсь привязывать к кому бы то ни было. Боюсь доставить им боль разлуки и неприятности. Они будут в большей безопасности, если меня не будет рядом.  И я снова буду мерить шагами земли Ямато. Снова буду брести навстречу солнцу. Это мой Мити. Это мой Путь. Быть может когда-нибудь я дойду до конца и пойму,  зачем это все было нужно.

Я решил уйти ночью. Никого не потревожив и никому не доставив неудобства. Не хотел видеть натянутую улыбку мастера и его слова «сожаления». Впрочем, Итосу скорее всего сам бы не стал лицемерить и говорить слова вежливости. Он хороший буси и плохой дипломат, как водится. Это меня в нем и привлекало больше всего. Никогда сэнсей не говорил лишних слов. Если хвалил ученика, то тот  действительно заслужил похвалу, от того она становилась дороже для ученика. Да и без дела никого не бранил. Настоящий самурай.

В сумерках замок Масутаа казался нагромождением камней, улочки петляли между зданиями, уводя меня все ближе к выходу из замка. Я тихо брел по песчаным лабиринтам, вдыхая аромат ночи. Миновав площадь, я свернул в небольшой переулок и вышел на дорогу, ведущую к северному выходу. Это единственный выход, открытый на ночь, около него дежурил заспанный стражник. Я его хорошо знал. Это был Миято, один из учеников Итосу. Хороший парень, неплохо владеющий вакидзаси.

– Доброй ночи, сэнсей, – проговорил Миято, узнав меня. – Решили потренироваться за пределами замка?
– Нет, Миято, я ухожу, – ответил я.
– Доброго пути сэнсей! – проговорил Миято, отворяя ворота.
– Спасибо Миято!

Я вышел за ворота и вдохнул свежий ночной воздух. Пахло лесом. Люблю этот запах. Он мне напоминает детство. Я поправил мечи на поясе и зашагал по дороге, ведущей через лес в горы. Дорога петляла между редким пролеском и, превращаясь в узкую тропу, уводила в горы.

– Не хорошо уходить, даже не попрощавшись, - услышал я за спиной насмешливый голос Итосу.
- Итосу-сан! – от неожиданности я схватился за рукоять меча и, обернувшись, действительно обнаружил фигуру Итосу.
- А ты кого хотел увидеть ночью здесь? Самого дайме? – рассмеялся сэнсей. – Невелика ты птица, чтобы он прерывал свой покой ради прощания с Ронином.

Мы рассмеялись и посмотрели в глаза друг друга. Как же он напоминал мне отца! Особенно когда улыбался и у самых глаз собирались  морщины. Он стоял, заложив руки за спину, а потом, не выдержав, притянул меня к себе и обнял.

- Нельзя же так с друзьями, - проворчал он и по дрожи в голосе я понял, что старый буси еле сдерживается. – Да и вещицу ты у меня одну забыл.

Итосу отстранился и протянул танто (короткий нож).

- Но… - начал я.
- Теперь это твой нож, Ронин, - проговорил сэнсей. – Его мне подарил мой учитель. И более достойного наследника я не могу себе представить.

Я принял танто из его руки и поклонился. Не люблю это чувство, но комок подступил к горлу. Итосу в последний раз посмотрел на меня и, резко развернувшись, зашагал к замку. Как же я устал прощаться с друзьями!

Я хотел уйти из замка Масутаа на следующее утро, но ночью пошел проливной дождь, который лил не переставая два дня и две ночи. Жизнь в предместьях  не прекращалась, не смотря на ливень, поэтому бездельничать было некогда. Итосу больше не появлялся и на тренировки меня не звал. Я понимал его. Мой поступок говорил против всего, чему он следовал всю свою жизнь. Однако, за то короткое время нашего знакомства сенсэй смог убедиться в том, что я не трус и не малодушный городской самурайчик. Это еще больше сбивало его с толку. Скажу честно, я бы сам был сбит с толку, встреться с таким некоторое время назад. Для того, чтобы меня понять нужно стать ронином. 
 

Я всегда думал о снах. Что это такое и откуда они приходят. Быть может, предки общаются с нами через них, как утверждают старики. Но уж больно неразборчива вязь иероглифов на этом полотне сознания, чтобы уловить смысл их послания. Говорят самому великому Миямото Мусаси (теоретик кендо, известный мастер меча) приснился поединок с неуловимым китайским монахом, после чего и был написан его труд  «Путь меча», которым мы восхищаемся до сих пор. А, быть может, там мы встречаемся сами с собой. И именно поэтому так неразборчив почерк и туманно содержание. Не знаю. Но мне почему-то редко сняться сны. И если снятся, то часто трудно отличить их от реальности. 
 

Так было и в этот раз. Я сидел в своей комнате, перечитывая «Будо сёсин-сю». Дождь усердно старался усыпить меня, монотонно роняя капли на крышу и порог дома. Видимо у него это получилось. Я проснулся от ощущения опасности и сразу же выхватил свой меч из ножен. 
 

- Наш бой закончен, - послышался глухой голос Дзигойя.
 

Я обернулся, но увидел лишь смутный силуэт на фоне дверного проема. Меч вернулся в свои ножны, так и не сделав не одного выпада. 
 

- Скажи, - опять проговорил Дзигойя, - каково быть Ронином?

- Ронином? - переспросил его я. –   Не знаю, для меня мало что изменилось в этом мире. Просто мир поменялся по отношению ко мне. Когда стоишь на пороге смерти, все становится на свои места. Ты начинаешь ценить то, что раньше не замечал. Многое, принятое в этом мире становится для тебя не важным.

- Но ведь это позор быть…

- Быть трусом? А откуда ты взял, что продолжать жизнь, вопреки всему – это трусость. Ах, да, традиции, извини. Мы впитали их с молоком матери. Нам кажется, что если они уйдут – мир рухнет и придет хаос. А ты не думал, великий самурай, что есть вещи, важнее красивых слов о самурайской чести и долге? И что жить Изгоем на этой земле великого народа Ямато гораздо сложнее, чем взрезать себе живот?

- Я не знаю Ронин, - тихо проговорил Дзигойя. – Я уже ничего не знаю. Мне страшно. Впервые страшно, как будто я стою на пороге первой своей битвы. Я смотрю вперед, а вижу лишь туман, застилающий горизонт. 
 

Он замолчал. Кажется, я понимал, почему пошел дождь. Старики говорили, что когда с неба льет ливень – это Аматэрасу плачет о наших грехах. А может просто Кто-то плачет о нас самих? О том, какими мы стали и что сделали со своей душой. 
 

- Отдай мой меч, - нарушил молчание Дзигойя.

[389x215]Первые лучи солнца едва тронули заснеженные склоны гор, а мы с мастером Итосу, который любезно согласился быть моим секундантом на дуэли,  уже шагали к назначенному месту. Я вдыхал сырой утренний воздух и улыбался. Итосу сосредоточенно молчал, не глядя в мою сторону. Мне показалось, что он излишне строго отнесся к роли секунданта. Хотя… в этом был весь его характер. Характер настоящего самурая. А я себя самураем не чувствовал сегодня. Более того – именно сегодня мне хотелось петь и веселиться. Вот ведь какая штука. Через несколько минут я начну смертельный поединок с  давним врагом, который все это время явно не терял даром и передо мной был уже не испуганный молодой воин, а опытный и безжалостный боец. Я же хотел пробежаться до ближайшего холма и окунуться в прозрачную ледяную воду горного озера. А потом лечь на траве и смотреть на облака. Но насладится этим впечатляющим зрелищем мне, видно, сегодня не придется.
 

Дзигойя сидел в позе сейдза, держа перед собой катана. Он был готов к смертельному поединку, это я понял сразу.  Это понял и Итосу, который тревожно взглянул в мою сторону и, увидев идиотскую улыбку на моем лице, которая никак не хотела  с него исчезать, покачал головой. Я принял сейдза, положил перед собой меч и поклонился. Мы встали друг напротив друга и стали осторожно ступать, будто нащупывали брешь в обороне друг друга. Дзигойя внезапно закричал и ринулся в атаку. Я достаточно изучил его школу, чтобы предвидеть подобное начало, и довольно легко парировал первые выпады противника. Весь наш поединок слился в какой-то безумный танец, когда один танцор наносил удары, а другой отступал и наоборот. Казалось, время замедлило свой ход, и я видел с точностью до каждого поворота руки движения своего врага. Он применил несколько «тайных» приемов своей школы, которые я прекрасно знал, но удивил меня другими, которые он взял на вооружение из других школ. Это был хороший противник. Лучший из всех. Мы несколько раз задевали друг друга, не замечая крови и не чувствуя боли. Но главный просчет Дзигойя был в том, что он отчаянно хотел победить. Он так хотел победить. А я был готов к смерти. В этом была разница, а не нашей технике и превосходстве школ. В этом была причина того, почему мой противник стоял на одном колене, левой рукой держась за распоротый бок. Его меч лежал у моих ног.  Всего одно движение и все будет кончено. Этот поединок Дзигойя проиграл. Мне осталось лишь сделать последнее движение мечом. Один взмах и я отомщу за свое унижение и смерть Сегуна. Я больше не буду Ронином, изгоем. Я восстановлю свою честь…
 

- Что ты наделал? – голос Итосу чуть дрожал, выдавая его гнев. – Зачем ты это сделал с ним?
 

Всю обратную дорогу мой секундант молчал, и только когда мы стали подходить к замку, заговорил.
 

- Это позор! – уверенно проворил он.

- Что вы считаете позорным? – спросил я в ответ.

- Ты не убил его. Почему?

- Итосу-сан, вы считаете, что смерть решает все проблемы?

- Она решает проблемы чести!

- Она ничего не решает, сенсей! Она никогда и ничего не решает, поверьте мне.

- Но ты хотя бы меч мог ему оставить! Ведь он даже не сможет это сделать своим мечом! Ты что, хочешь, чтобы он стал…
 

    Огонек дрожал, увертываясь от резких ударов ветра, прорывавшегося через открытое окно. На рассвете мне предстоял бой. Мой противник превратился из испуганного кутенка, каким он был, когда мы встретились с ним на поле Великой битвы, в матерого волка, не знающего жалости и пощады. Да я, собственно и не искал ни жалости, ни пощады. Для меня важна лишь честь, которую потерял мой противник. Он забыл то, чему призван  следовать настоящий самурай. Странная штука жизнь, напоминать о кодексе Бусидо настоящему самураю будет… бродячий ронин. 
 

    «Тот, кто является самураем, прежде всего, должен держать в уме – днем и ночью, с утра, когда он берет свои палочки, чтобы съесть новогодний завтрак, и до ночи старого года, когда он оплачивает все годовые расходы, - тот факт, что ему предстоит умереть. Если он будет помнить об этом, то сумеет прожить в соответствии с Путями Преданности и Почтительности, избежит множества зол и искривлений,  освободиться от болезней и смущений и, более того, насладиться долгой жизнью».
 

   Страх… Это то, что порабощает нас и не дает нам понять и ощутить истинную свободу.  Он не дает нам спокойно жить, проникая в каждую часть существа, диктуя свои условия и формируя характер раба. Истинный воин должен убить в себе раба, чтобы стать настоящим Слугой. Без этого не стать самураем, без этого не стать человеком.  Бесстрашие – это не отсутствие страха, это способность его побеждать. В этом вся суть Пути воина. В этом заключен дух истинного Бусидо. 
 

    «Бусидо требует от самурая правильного поведения во всем,  поскольку если отсутствует различение вещей, то не будет осознание того, что есть правильно, а что нет. Тот же, кто не знает, что верно,  не может быть назван самураем».
 

    Дисциплина и самоконтроль – вот те инструменты, с помощью которых мы, как искусные кузнецы, выковываем драгоценный клинок своего характера. Если самурай не научится видеть плоды своих деяний еще задолго до того, как приступит к их свершению, он не сможет идти по своему Пути и приносить те плоды, которые взрастают лишь на обработанной пашне. Настоящий воин трудолюбивый и искренний человек, ежедневно обрабатывающий свой характер, возделывающий свой дух и почитающий ближних.
 

    «С древнейших времен среди самураев существует обычай становиться отшельниками, и действительно, между ними существует много общего. Посему им необходимо упорно учиться, когда только у них выпадает свободное время».
 

    Только настоящий монах понимает ценность каждого мгновения жизни и ценящий все, что его окружает. Нужно научится быть отшельником, скрывающимся в одинокую хижину своего сердца, чтобы увидеть, как прекрасен цветок сакуры весной,

Конечно, школе Итосу было не избежать насмешек со стороны людей Тараяма. Вместо  молодых воинов вышел я, не участвовавший ни в одном предварительном поединке. Но ученики Итосу оказались достойны своего учителя, мужественно снося все насмешки противника. В них был жив дух настоящего Бусидо – благородство и искренность. То, чего так не хватало людям Тараяма. Я вышел на площадь и понял, что буду сражаться не просто за школу мастера Итосу, на меня смотрели буси всех школ, которых оскорбило недостойное поведение людей Тараяма. 

    Первым против меня вышел самоуверенный юнец, который даже не удосужился сесть в дза-дзен и совершить ритуальный поклон. Это было прямым оскорблением всем собравшимся воинам и духу состязаний. Он стоял передо мной, небрежно сжимая бокен (деревянный меч). Я понял его тактику еще до того, как он начал двигаться. Поигрывая передо мной оружием, он пытался незаметно сократить расстояние и внезапно атаковать. Я не стал давать ему такую возможность, молча  кинулся вперед, не дав ему опомниться, ударил по руке с оружием, сделал рассекающее движение около горла и добивающее движение со спины. Площадь взорвалась победными криками… 

    Всего было десять поединков. Один за другим сменялись кохаи школы Тараяма, один за другим они падали в пыль к моим ногам. Больше всех ликовали ученики Итосу. Но при этом ни разу не запятнали себя недостойным поведением по отношению к поверженным противникам. Последний воин оказался самым сильным противником. Он не пренебрегал ритуалом, был сосредоточен и, приняв камаэ, был готов одинаково встретить как поражение, так и победу. Его движения были молниеносны и сильны. Я еле сдержал град ударов, которые он обрушил на меня. Лишь используя плавные уходы вбок, мне удалось выдержать его натиск.  Я должен был найти брешь в его обороне, иначе мог просто не выдержать следующей атаки и, пропустив всего лишь один удар, проиграть. Он начал с классического движения меча снизу-вверх, разворачивая лезвие к моему горлу, когда я увидел, что его предплечье абсолютно беззащитно, нужно лишь сократить расстояние. Контратака была мгновенной. Отразив мощный удар противника, я ушел влево и, сократив расстояние между нами, нанес разрушающий удар по предплечью, который свалил  его к моим ногам… 

    Состязание было закончено, победа досталась школе Итосу. Итосу-сан принимал поздравления дайме и других сенсэев. 

    – А ведь старый Маруяма тебя узнал, – улыбнулся Итосу, приняв очередной поклон и поздравление с победой. 

    – Меня?! – удивленно переспросил я. 

    – Ну да, – утвердительно закивал головой сенсэй. – Он сказал, что мало осталось достойных мастеров фуэ-рю. 

    – Это была победа вашей школы, сэнсей, – спокойно проговорил я. 

    – Это была победа истинного духа Бусидо, – парировал

 Он очень изменился за эти годы.  От того утонченного мальчика, воспользовавшегося моей нерешительностью в бою, остались  лишь голубые глаза. Но и они неузнаваемо изменились – его взгляд приобрел надменность и самоуверенность. Этот был тот самый самурай, сомнений быть не могло. Предплечье снова заныло, будто вновь почувствовало касание его меча. Вот оно как, теперь он учитель школы кендо своего клана. Честь немалая. И своих кохаев выдрессировал на славу.  Это были жестокие воины, имевшие только одну цель – выжить. Такова уж суровая школа войны. Никаких правил и ограничений быть не может.

    Фехтовальщики школы Тараяма прошлись тараном по ученикам всех представленных школ.  Они  не думали о  том, как на это будут смотреть другие буси, они просто выживали. Я смотрел, как ученик сэнсея Итосу корчился в пыли со сломанной ногой и в моем сердце зрело решение. Такое же решение принял и сам Итосу.

    – Я выйду на состязание, – спокойно проговорил он, оказывая помощь раненному ученику. – Они не должны победить. Это противоречит самому духу Бусидо!

    – Они не делают ничего, что противоречило бы их пониманию воинского духа, – остановил его я. 

    –  Значит, калечить – это следовать духу Бусидо?! – повысил свой голос Итосу, глядя мне в глаза. 

    – Победа  любой ценой, Итосу-сан, вот их Бусидо, – ответил я. – Позвольте мне представить школу и выйти против школы Тараямы. Я понимаю, что не могу технически представить вашу школу, но дух истинного Бусидо должен победить. 

    Итосу замолчал, не решаясь отступиться от своего слова. Он внимательно посмотрел мне в глаза. Этого было достаточно.

    – Тодзари, достань для сэнсея кимоно с символами нашей школы, – твердо проговорил Итосу. – Мы почтем за честь, чтобы от нашей школы выступил сенсэй древней школы фуэ-рю.

    Полюбоваться  искусством меча съехались жители со всей провинции. С самого утра горожане посещали могилы умерших родственников, будто заново с ними прощаясь. В этот день никакого веселья не было, но зато с самого рассвета следующего дня замок Масутаа ожил. С разных концов к нему стали стекаться могучие фигуры представителей школ кендо и семенившие за ними кохаи, которым доверили честь нести амуницию своих старших собратьев по   школе. Они смешно оглядывались вокруг, словно пытаясь запомнить каждый миг дня, который, безусловно, принесет славу именно их школе. Двор был выметен и повсюду реяли знамена дайме Масутаа. Сам хозяин замка благосклонно принимал дары участников состязания, восседая у самых стен на вынесенном специально для этого зрелища кресле. 

    Я с интересом наблюдал за приготовлениями. Ученики Итосу были сосредоточены и не реагировали на шутки буси из других школ, являя собой образ настоящих хозяев соревнований, и все же это выглядело так смешно, что я не смог сдержать улыбки. Впрочем, как и сам Итосу. Состязания начались, когда почти все приглашенные прибыли на место и исполнили все традиционные ритуалы по отношению к дайме. Мне действительно повезло увидеть настоящих буси всех известных мне школ кендо. Даже знаменитый сэнсей Маруяма прибыл со своими новыми учениками. Я помнил как много лет назад, еще когда отец был жив и я был желторотым юнцом, Дзинато Маруяма приезжал к нашему дайме. Уже тогда он мне казался  старцем весьма преклонных лет. И с того времени он будто и не изменился. Такой же спокойный и величественный самурай.  

    Первыми сражались две мне мало известные школы. Они приехали из соседних провинций и отличались весьма агрессивной манерой  поединка. Бойцы сменяли друг друга, показывая завидное стремление к победе. Буси Итосу оправдывали титул учеников великого мастера. Их техника была очень экономичной, с неожиданными плавными уходами и стремительными выпадами. Они были похожи на порывы ветра, сметающего все на своем пути. Это продолжалось до тех пор, пока не показались самураи в черных кимоно. На их знаменах реяли так знакомые мне иероглифы клана Тараяма…

Сентябрь – богатый месяц на празднества. И дайме стараются перещеголять друг друга, устраивая пышные церемонии, сопровождаемые самыми различными представлениями. У каждого из них была своя изюминка, которой они по праву гордятся. Кто-то имеет свой театр Кабуки, актеры которого получают немалые деньги, чтобы достойно прославить своего хозяина высоким искусством. Кто-то гордится не менее красочным театром кукол Дзерури. Но всякий феодал старается заполучить к себе самых искусных учителей фехтования. Школы кендо растут при старых и новых городах и замках, соперничая друг с другом мастерством. Почти каждое празднество не обходится без традиционных соревнований школ кендо. 

    Я пробыл в гостях у Итосу всего неделю и уже на второй день принял участие  в тренировке учеников этого мастера. Сам сэнсэй был великолепным фехтовальщиком, схватка с которым доставила мне истинное удовольствие.  После этого Итосу попросил меня преподать его кохаям несколько уроков работы с вакидзаси, искусством владения которым так славится моя школа. Я и не заметил, как пролетела неделя, и наступало торжественное время  «сюбун-но-хи» – день осеннего равноденствия. В этот день все японцы посещают могилы своих ушедших родных, надеясь, что они достигли вожделенной обетованной страны. Символом этого праздника считаются хрупкие метелки сусуки (степной ковыль), колеблемые осенним ветром. Он должен напомнить всем о бренности земного. Хозяин замка Масутаа решил увенчать праздник сюбун-но-хи традиционными схватками фехтовальщиков. Как сказал мне Итосу, были приглашены представители самых именитых кланов соседних провинций. Я не узнавал учеников мастера. Они с утроенным усердием тренировались в додзе, вставая на самом рассвете и заканчивая свои тренировки на берегу горного озера на самом закате. Впереди были поединки с буси из других школ, и от их мастерства зависел авторитет не только самого Итосу, но всей школы кендо. 

Итосу оказался весьма гостеприимным хозяином. Его дом, не смотря на весьма привилегированное положение хозяина, отличался аскетичностью и порядком. Во всем чувствовалась скромность и дисциплина. Утром Итосу повел меня показывать окрестности замка. И ведь было на что посмотреть. Стояла удивительная погода – середина сентября, так любимая всеми японцами. Деревья еще и не думали одеваться в золотые щелка с багряными отливами в листве, но по вечерам чувствовалась не летняя прохлада, и все чаще стали напоминать о себе северные ветры, принося отдаленное дыхание тайфу (буквально «большой ветер), который в этих местностях особого урона не наносил,  принося лишь надоедливый колющий дождь. Но сейчас было время полнолуния, так любимое всеми жителями сельских местностей, впрочем, не менее почитаемое и горожанами.  

    – Вы попали как раз на цукуми (праздник любования луной), – улыбнулся Итосу. – Сегодня ночью наши старожилы устраивают дзюгоя.  

    И действительно, ночь на 15 число 8 месяца традиционно считается праздником любования луной, так как именно этой ночью наступает мэйгэцу, момент, когда она бывает наиболее яркой. Весь день горожане готовились к общему празднеству. Во всех школах и мастерских прекратились будничные работы, но кипели приготовления. Каждый мастер и каждый хозяин пытался привнести в празднование что-то свое. Всюду шныряли мальчишки, деловитые хозяйки выплывали из лавок и семенили к домам, неся  приобретенный товар домой. После захода солнца горожане стали собираться вместе. На площади горели бумажные фонари, пестрели одеждами мастеровые и их жены, всюду сновали вездесущие сорванцы. Скоро все успокоится, и мы сядем за богато украшенный стол. Трудолюбивые хозяйки постарались на славу: кроме всевозможных блюд из столь почитаемого всеми батата, здесь были и рисовые лепешки о-моти, и горная картошка ямаимо, и благоухающие начинкой лепешки мандзю. 

    – Вам не кажется, что все наши традиционные обычаи устарели? – спросил меня Итосу, поднося ко рту чашку чая.  

    Он так и не притронулся ни к каким лакомствам, в отличие от меня. Уж я-то постарался попробовать все изыски местных кудесниц.  

    – Вам так кажется, Итосу-сан? – в ответ просил его я. – Может ли устареть семья и теплота домашнего очага? Поверьте, нет в этом никакого пафоса, я уже отвык от него за годы скитаний. Впрочем, отвык я и от тепла родных стен. И поэтому весь сакральный смысл цукуми заключен в очень простой форме: цени то, что имеешь. Вот что самое ценное. 

    Итосу замолчал и стал оглядываться вокруг. Как и в мое время, ребетня задрала свои головы к луне, пытаясь в светлом лике луны разглядеть пятна, напоминающие зайца, толкущего в ступе рис. И вот уже появились первые возгласы «усаги, усаги» (

Самурая звали Итосу, а его учеников Абэ и Тодзари. Мы шли впереди, петляя по небольшой каменистой тропе среди деревьев, а поникшие кохаи плелись сзади. Итосу оказался очень интересным собеседником. Он поведал мне, что является сэнсеем (учителем) школы кендо в замке Масутаа (дословно «человек, искусно владеющий чем-либо»). Его хозяин, самурай из старинного рода Иэясу, благоволил ко всякого рода искусствам и собрал у себя в замке самых талантливых сэнсеев. Его благотворительность постепенно стала приносить проценты. Многие стали заказывать ширмы с росписью мастера Таядо, флейтисты мастера Фумихиро пользовались неизменным успехом при императорском дворе, да и кохаи Итосу не отставали от своего учителя и достойно представляли школу на ежегодных состязаниях в Эдо, пополняя ряды свит владетельных самураев. Конечно, другие феодалы пытались перекупить знатных мастеров, но редко кто соглашался предавать своего благодетеля в угоду звенящим ре. Слишком кругом было неспокойно, а буси Иэясу обеспечивали надежную защиту всем обитателям знаменитого замка. Как водится вокруг замка стали постепенно селится разного рода ремесленники, выполняющие заказы мастерских в замке и Масутаа очень скоро превратился в город.
Вот в этот город мы и вступили незадолго до того, как солнце стало прятаться за снежные вершины окружавших его гор. Мне было приятно беседовать с Итосу, который оказался не только мастером кендо, но и прекрасным знатоком истории и поэзии. Его познания в разных областях просто удивляли меня, и я с удовольствием принял приглашение остановится у него дома.

[354x198]

    Их было двое… Нельзя сказать, что я не был готов к появлению незваных гостей, но иногда так хочется беспечности. Она, конечно, всегда наказуема, но все же дает какое-то странное ощущение детства, упоения и наслаждения каждым мигом. Ради этого можно рискнуть. Вот и рискнул. Когда я вылезал из воды, то сразу почувствовал что-то неладное. Где-то под лопатками зачесалось и заныло предплечье – верная примета неприятностей. Они вышли из-за кустов. На вид им было не больше 20. Совсем молоденькие, но уже весьма самонадеянные. Ну как же, застигли врасплох бродячего ронина, и теперь-то он уж точно находится в их руках.
    – Ребят, вы бы шли своим путем, – посоветовал им я, потянувшись к штанам.
    – Стоять! – крикнул старший из них, в руках которого я увидел свой меч.
    – Штаны-то можно одеть? – усмехнулся я. – Катану с вакидзаси вы отобрали, одежду ощупали, судя по всему. Чего ж вам еще боятся-то?
    Старший не ответил, и презрительно подтолкнул навстречу мне ногой хаками (штаны от кимоно). Я медленно одел штаны и посмотрел на визитеров. По всему было видно, что ребятки кохаи (ученики) в одной из школ кендо. За поясом торчали бокены, отменная выправка, умение держаться, однако полное отсутствие стратегии реального боя – оба стояли ко мне лицом, загораживая дорогу друг другу. Видно пошли в горы потренироваться, да напали на «легкую» добычу. Как не проверить свое «мастерство».
    – Шли бы вы ребята своей дорогой, – проговорил я, медленно меняя позицию, – отдали бы мечи, да и шли бы себе, а то ведь можно и порезаться.
    – Да если я захочу, ты через мгновение будешь в луже крови валяться и умолять меня о пощаде, – презрительно кинул мне старший.
    – Ну, для этого, тебе, парень, нужно еще меч из ножен достать, – ухмыльнулся я.
    Парень поспешно рванул клинок, кинув ножны мне под ноги. На его лице заиграла довольная ухмылка. Вот, мол, что ты на это скажешь?! А я ничего говорить и не стал. Просто большим пальцем ноги поддел ножны и быстрым движением подбросил их в воздух. Поймав их, ушел в сторону, выдернул металлический штырь, укромно устроившийся у основания ножен, и вонзил его в руку, державшую мою катану. Второй визитер даже не успел опомниться, как я быстрым движением оглушил его ударом ножен по голове.
    – Хорошая работа, – послышался за моей спиной чей-то голос.
    Я

Я ушел на рассвете. Масао провожал меня до самых дальних окраин города, где начиналась дорога в горы, и долго еще стоял, провожая меня. Он славный парень, и я спокойно оставлял Камико. С таким братом ей не грозила опасность попасть в руки очередного мерзавца. Я взобрался на пригорок и оглянулся, силясь разглядеть дом дядюшки Дайтару. Вон переулок Тайка, за ним мелкими квадратами тянулись дома ремесленников.  Ага, а вот и артельные дома. Среди них и был небольшой дом дядюшки Дайтару. Отсюда все было хорошо видно. Видно было, как суетятся проснувшиеся ремесленники, мальчишки бегали из лавки в лавку, выполняя заказы своих хозяев, а около одного дома виднелась изящная женская фигура. Мне казалось, что она поднесла какой-то предмет к губам и … Наверное, мне просто казалось. Но ведь так хочется иногда верить, что тебя кто-то провожает и кто-то ждет. Иногда это просто необходимо, чтобы выжить.
    Гора близ Натасиры была небольшой, но зато здесь располагались главные достопримечательности этих мест – чудесные горные озера. Если вы никогда не видели горных озер, то вряд ли поймете то чувство, когда я набрел на одно из них после утомительно восхождения в гору. На местном наречии озеро это имело название «Горный хрусталь». И действительно, когда ты приближаешься к нему, то сразу же поражаешься кристально чистой воде, которая тихо облизывает редкими волнами песчаный берег. Я снял с себя хаками, куртку, сложил рядом мечи и медленно вошел в прохладную воду. Озеро словно сливалось с берегом и горными хребтами вдали. Солнце, взошедшее уже довольно высоко, игралось мириадами солнечных бликов на его поверхности. Я нырнул и проплыл несколько метров под водой, наслаждаясь легкостью и прохладой. А потом просто лежал на спине, глядя в небо и думая о том, что по сравнению с гармонией окружающего мира вся наша жизнь кажется какой-то нелепой ошибкой, игрой воображения извращенного ума, полной жестокости, страха и боли.