Почти по Чехову
Ванька Жуков, двадцатилетний член Партии регионов, отданный три месяца назад на перевоспитание сапожнику Аляхину, активисту "Поры", в ночь под воскресенье не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева и подмастерья ушли на тусовку, он достал из хозяйского шкафа пузырек с чернилами, ручку с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать. Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на портрет Ющенко, по обе стороны которого тянулись полки с колодками, и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях.
"Милый председатель Борис Викторович! - писал он. - И пишу тебе письмо. Желаю тебе скорейшего освобождения и всего от Господа Бога. Нету у меня ни товарищей по партии, ни сплоченной оппозиции, только ты у меня один остался".
Ванька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение его свечки, и живо вообразил себе председателя облсовета, которому намедни продлили срок пребывания в СИЗО.
Ванька вздохнул, умакнул перо и продолжал писать.
"А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосы на двор и отчесал шпандырем за то, что я рассказывал ихнему ребенку про тебя и Нестора Шуфрича. А на неделе хозяйка велела мне три раза подряд спеть "Разом нас багато...", потом взяла афишу группы "Гринджолы" и ейными мордами начала меня в харю тыкать. А подмастерья из "Поры" надо мной насмехаются, посылают в кабак за водкой и велят красть в "Белом лебеде" огурцы. Стращают, что потом меня за это тоже посадят. А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши, к вечеру тоже хлеба (наверно, как и у тебя сейчас, милый мой председатель), говорят - сиди на диете, как Юлия Владимировна. А чтоб чаю или щей, то хозяева сами трескают. А спать мне велят только в палатке, а когда ребенок ихний плачет, я вовсе не сплю, а качаю люльку и рассказываю ему сказку про вступление Украины в Евросоюз. Милый председатель, выходи скорее из тюрьмы, сделай божецкую милость и забери меня от этих сапожников, нету никакой моей возможности... Увези меня отсюда, а то помру..."
Ванька покривил рот, потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул.
"Я буду тебе табак тереть, если ты еще не бросил в
СИЗО курить, - продолжал он. - Богу молиться, а если что, то секи меня как сидорову козу за то, что мы все проиграли выборы, а сидеть тебе приходится одному. А если думаешь, должности мне нету, то я, Христа ради, попрошусь к оппозиции сапоги чистить али заместо Нестора буду сотрясение мозгов получать. Председатель милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком в Святогорск к монахам бежать, да сапогов нету, забрали за долги по НДС. А когда вырасту большим политиком, то за это самое буду тебя кормить и в обиду пискунам и луценкам не давать.
А Донецк город, сам знаешь, большой и все строится. Дома все господские, новой администрации, однако тут тебя все помнят и деньки считают до твоего освобождения, пишут на плакатах "Борис, борись!".
Ванька судорожно вздохнул и продолжал: "Возвращайся, милый председатель. Христом Богом тебя молю, возьми меня отсюда. Пожалей ты меня, сироту несчастную, а то меня хозяин колотит, подмастерья кричат: "Так! Так!" и кушать страсть хочется, в лавках все каждый день дорожает, а по телеку скука такая оранжевая, что и сказать нельзя, все плачу. А намедни хозяин меня так мегафоном, с которым он на митинги ходит, треснул, что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... Остаюсь твой избиратель Иван Жуков, милый председатель, возвращайся скорее".
Ванька свернул вчетверо написанный лист и вложил его в конверт. Подумав немного, он умакнул перо и написал адрес:
На Украину председателю.
Потом почесался, подумал и прибавил: "Борису Викторовичу".
Довольный тем, что ему не помешали писать, Ванька добежал до первого почтового ящика и сунул драгоценное письмо в щель...
LI 3.9.25