Вместо листвы кружится одежда высосанных людей. В осеннем лесу, в затопленной кровью яме. Горящий поезд и толпа перед шлагбаумами. Я смотрю модные фильмы и читаю, епт, модные фраевские книжки.. По жилам растопленная морская соль. Один кубик, два, come on, baby, do it.
Красиво? И пусто. И нет сил, чтобы прошептать, что я стала никем.
Мы же все равно уедем далеко? В анапские песчаные пляжи, чтобы глотать там настоящий пьянящий дух грязного моря? И любить жизнь беззаботних засранцев с липкой шаурмой и кукурузными початками. Жить дикарями в одной в квартире. 17-летним снобам-студентикам, признающихся в любви до гроба в каждой смс, от которой хочется рыдать навзрыд. О чем-то. О черном апреле с проплешинами снега и роем разноцветных зонтиков. О ненареченном. О глупом пустотрепье. Ни-о-чем.

Часть субмарины..
Отсек…
Военное судно..
Линкор..
Пистолет…
Наган..
И дрянной-дрянной смех.. Не по укурке. Нет. Просто горка пепла в синей бокале без ручек и шипящая красная жидкость в фужерах. Мы можем молчать и смеяться ни о чем, ведь ты это я, а я это ты. Дружба ведь никогда не кончается? Нет. Это не пьяный угар, это ненасытная утробы духовного самосовершествования. Все. Я готова к сегодняшнему разочарованию. Стреляй, приемная комиссия, я не боюсь твоих членов.

Раз-два-три, раз-два-три…
Нервно оглядываюсь назад. Небо посерело
- Обслужите меня побыстрее!
- Деушка, у нас прием товару, - сдвинула к носу очки женщина-сарделька из нашего магазина.
Раз-два-три, раз-два-три…
Стиснула губы. Гремит гром и визжат дети. А в голове, не попадая в ритм дождя, уже стучат вовсю молоточками тысячи маленьких оркестрантов.
- Виноградный сок.
Раз-два-три… Дышать правильно, бежать быстро. Все равно не успела. Мокрая. С каплями. На спине и плечах, в волосах. Везде.
Я сломала ключ от домофона.
Тряслась тоже в ритме. Звонила во все квартиры подряд. Никого не было дома. Только на пятой попытке в какой-то совершенно неизвестной мне квартире мне ответил приятный голос: «заходи». Для того чтобы в подъезд хлынула хлюпающая поступь.

Для того чтобы изменить мир вокруг тебя, измени сначала мир в себе.

Пошагово уничтожается что-то внутри меня. Я проспорила свою жизнь за мятный шарик. Я сглазила успех. Я Богиня.
Очень много внутри несказанных фраз и дел, отложенных в долгий ящик. Накопившееся выкину за ненадобностью. Потому что потеряла веру.
За долгими ночными сигаретами, за пластилиновыми лицами, сумасшедшими гулянками, потерянными друзьями нет моего истинного лица. Оно стерто до дыр. Едкостью лживых пожеланий, острой бритвой реальности и времени вырезали, выели, растоптали. Хочется писать очень много красивых метафор и глупых слов. Но я знаю, что это не поможет. Поможет студак с заветной надписью. Ни разу не позволяла себе написать, но сейчас
я действительно затрахалась.

Шары протирают зеленую ткань. Мягко скользят или бешено вращаются, отскакивая от бортиков. Голубые крупинки мела, тусклый свет двух ламп. Сегодня прятались по лункам разноцветные карамельки-шары. Чаще черный.
Много воспоминаний, много побед. Много клейкой листвы и шесть внезапных бабочек.
Иногда я иду по городу и играю сама с собой. Я представляю себя туристом. Вышагиваю по улочкам и смотрю на знакомые коробки зданий и вывески новым взглядом. Вдруг вижу ленивых котов на подоконниках офисных комнат, открываю в духоте города сотни сочных и свежих мелочей. Построенные в рядок тюльпаны, мягкий газон. Город наполнился не только сухой пылью и бетонными швами, в Нем есть место и улыбчивым парочкам, и глянцевым модницам, и велосепидистам-интеллектуалам.
Он вбирает нас всех по частичке и все равно не меняется годами.
Здесь некуда пойти, поэтому тебе все знакомо. Здесь редко встретишь кого-то нового, поэтому ты здороваешься с каждым. Здесь редко услышишь что-то оригинальное, поэтому это так просто – ненавидеть и любить Его.

[показать]
На внутренний двор гимназии высыпали горохом дети. Щепечущие около красного мицубиси девочки. Они косо поглядывают на стаю мальчиков. Смешанные параллели бегали за мячом. У них не было ни ворот, ни команд, ни задачи. Они просто бешено галдели и сосредоточенно бегали. У входа чинно стояли надменные одиннадцатые. За углом вился дымок от неловко прикуренных сигарет, а в ближайшей зелени купалась девочка. Она одна плела венок из дурно-желтых одуванчиков.

Ошалелые весной, опьяненые свободой ученики разбегались, прыгали в кучу песка и барахатались в ней за право быть на вершине. Неизвестно откуда взявшийся мячик сдулся. Но это никого не волновало. Шумные воробьи и мясистые голуби в лице мальчишек продолжали гоняться за куском резины.

А я стояла на втором этаже и сквозь пыльное стекло махала рукой чинным одноклассникам.

Show must go on.

Мы махали ночным электричкам, подпрыгивая на острых камнях, а электрички бибикали нам. Именно нам. Только нам. Сигналили, словно машины.
А машин мы обгоняли на рельсях.
Танцевали еврейские песни на пыльной дороге гадали на сирени "любит-не любит".
Ещё видели зеленый абажур в деревянном доме и пытались убежать от звуков трубы и скрипки.
Запоем кому-то признавались в любви, а напротив сидели трое и читали "Спорт-экспресс".
Плели и интриги, мечтая о включенных на манежке фонтанчиках.
Ловили знаки с небес сачком молодости.

Если забыть о том, что вместо крови в венах капли дождя, то можно выпутаться из липких объятий вещей. Хотя, если я скажу просто: вареники с творогом, горячий стучащий чай из кружек как в поезде, хлюпающие ботинки-носы, чужие тянучие домашние штаны, поцелуи с кроликом Бонькой, 5 часов облучение магией Accessa и чайные примочки на глаза, вы все поймете. Там мокро. А здесь 47 вопросов, 23 билета, 17 часов, пятница 13, счастливые обрывки билетов и сгусток тьмы в обличии черной кошки. Чую, пахнет дрянью.

Скрип несмазанных качелей. Одуревшие комары. К нам идет улыбающийся охранник. У него в руках резиновая дубинка. Просьба покинуть территорию садика. Мы чинно поднимаемся, киваем и идем по направлению к выходу, продолжая беседу. К первому охраннику присоединяются ещё трое. Мы идем. Они за нами. Вдогонку странный крик «Вы что, с первого раза не понимаете?». Решили припугнуть? Вот уж действительно, приятнейшая из работ – разгонять молодых людей.
С воровства в электричках переключаемся на обсуждение выставки Шагала, суперматизма и академии искусств в Питере. Тупые понты. Только жаль, мальчики, вы не услышите позыва к прекрасному тех самых тупых ублюдков, которых вы только что выдворили за пределы «солнышка».

-Девчонки, вы никогда не разрезали лягушек в школе? Не препарировали?
-Кому-то череп надо трепанировать.
-Что?
-Ничего. Это шум из окна. И вообще ты нам надоел, можно же на «ты», правда?
-Пожалуйста.
-Ты нам неинтересен и, повторяю, уже порядком надоел. Давай пропиарим тебя? У меня уже сложилась концепция рекламного ролика. Представь, русское поле с волнистой травой и голубым небом. Ты с длинным волосами (короткие? не беда - отрастим) несешься голым на белой лошади.
-Почему белой? Может, черной?
-Тогда уж на черной овце. Пускай?
-Я просто не хотел заснуть и слушаю ваш разговор.
-Перспектива уйти в другой вагон у тебя есть. Лошади же могут спать стоя.

Симпатяга прилично выглядит и оказывается знакомым, который вдруг перебрал. Пьяноватый молодой человек, уступающий всем место, а сам стоящий в полупустом вагоне, где каждый кричит ему «Садись!», гораздо приятнее занудного собеседника-лошади рядом.

Там, откуда я пришла, все не меняется годами. Вот мальчишки понеслись в честь субботника поджигать траву перед домом. Потом они пойдут дымить уже другой травой в свой же подъезд.
Поколение за поколением. Выберутся из зловония единицы.
Вот один идет рядом и разговаривает обо мне. Он пинает зеленый сильногазированный «Трахун», и бутылка с шипением перекатывается по обгрызенному асфальту. Скулит одноглазый поседевший пес, которого бутылка ударила по лапе. Ему навстречу бегут четыре маленькие собачки. Одноглазый доказывает свою мужскую силу, взобравшись на одного. Оттаскиваю. А хохочущие наблюдатели уже расселись на ближайшем бордюре, предвкушая зрелище. Звучат детские крики и несмазанные качели скрипом.
Другая старушка колли с торчащими зубами убежала от надоевших разговоров домой.
Я встречу ещё восьмерых щенят и услышу жужжание компьютера. Лампочки замигают. В придуманном для меня мире.

Я таинственно шепчу «абакан». Мои спутники меня понимают и предусмотрительно кивают. Вагон в недоумении переглядывается. Хмурые и грязные лица посереют вскоре еще больше.
В районе Мытищ наша электричка встречается с поездом «Абакан-Москва». И всегда-всегда мы машем рукой в окошко этим далеким и чужим. Так заведено. «Абакан» - непридуманный город-сказка. Уже целый символ. Вспоминая последний год моей детской жизни, я буду хранить в памяти этот незнакомый символ ещё сохранившейся простоты, с которым сталкиваешься по дороге в уродующий душу мегаполис. Отрываешь у каменной безликости кусочек наивных надежд приезжащих. Они едут издалека, из края, где все слова на карте удивительно красивы. Абакан, Саяны, Хакасия. Они тоже обрадуются приветливым соседями по рельсам. Они с широкой улыбкой будут недолго махать крепкой ладонью, изредка поднимая бутылку с пивом за наше здоровье.
А потом я с чувством выполненного долга вздохну. Кто-то был на мгновение мною осчастливлен. Таков обычай.

Очень я люблю этих странных людей. Пятилетнее знакомство оказывается минутным. Я никого не знаю. Все гораздо глубже, чем мне раньше казалось.
Пустынная столовая. Я сплетничаю. Мы вдвоем. В гимназии звенит тишина. Сидим за столом у окна. Тут шумный шорох шелестит по коридорам. Перерыв между спецкурсом по физике. Женские сплетни разбавляют горластые крики неловких почти мужчин. Сладковатая фруктовость духов заменяется ехидным смехом и едва уловивым запахом табачного дыма. Мужчины смеются над кефиром и яблоками, которые мы постоянно носим, якобы «следя за фигурой». Сами они шумно поглощают углеводы и жиры. За нашим столом места всем не хватит, но никто не отсядет. Сейчас начнется show time. Опять скрипящие на зубах разговоры об отношении полов; засевшие в мыслях вечные споры о том, кто и с кем. Куда пойти, где найти счастье, как стать лидером, не лицемерить. Но эти темы не приедаются. Мы готовы в сотый и сто первый раз обсуждать одно и то же. Глотаем идеи друг друга и задумчиво умолкаем на секунду. Через неделю все повторится. Нам не хочется уходить друг от друга, все это чувствуют, но уже пора в Москву. И вот, неловкая тишина, сменившая хор пестрого баса, нарушится смельчаком, который скажет «ну, нам пора» и виновато улыбнется. Зашумят опять, задвигают стульями, прогогочут сальный анекдот напоследок. Мы мурлыкнем приятностью в ответ и молча оденемся специально для прощания с холодным апрелем. И не будем загадочно улыбаться, а просто подумаем о странных угловатых физиках и улыбчивых биологах.

Ненавижу, когда меня учат жить. Раз за разом, поток нотаций увеличивается, слова повторяются, голова опускается все ниже, губкой разбухают внутренности. Начинает колотить от раздражения. Советуй, льсти, критикуй, я все приму с разной реакцией.
Но изощренно-изворотливые, свистяще-шипящие речи, которые замалчивают имена, фамилии, заретушевывают реальную действительность, я не перевариваю. Подростки вообще, знаете ли, не любят пустого лжеморализаторства. Речь с присвистыванием общая и вроде бы отстраненная. Но все знают, о ком идет речь. А начнешь оправдываться, это будет означать признание в том, что ты действительно виноватый лопух, не знающий рамок приличия, «естественного контекста бытия» (с), «социально-этических норм» (с), «форм чувственно-конкретного образа» (с). Поэтому-то все и молчат. Поэтому с раздражением следят за каждым взмахом руки ненавистного человека, но не возражают. Потому что все равно мы окажемся неправы. Лучше вооруженный нейтралитет, чем проигранное в сухую сражение.

Выстукивая, по моему рыхлому телу шагает тишина.
Завороженно слежу за круговой пляской часовых стрелок на выпуклой стене комнаты.
Шуршат потрескавшейся кожей руки о блокнот с мыслями-раскрасками.
Руки черны от газетного шрифта. Словно змея сбрасываю кожу.
Рой разноцветных зонтиков. Чернильная пустота за оконным стеклом.
Я жалею о том, что у меня никогда не было зеркала. Такого, чтоб во всю стену. Такого, чтобы видеть всё.
Я жалею о том, что у меня нет книжной полки. Книги, журналы, шуршащие газеты стопками высятся чуть выше колена. Скоро меня придавит тараканами букв.
Я жалею, что у меня никогда не было дивана. Такого, чтоб диван-кровать. Разложил, сложил, разобрал, застелил, усадил, прогнал. С большой, пускай даже очень уютной, кроватью одиноко и скучно.
Я жалею, что у меня никогда не было окна. Полноценного, с холодным подоконником и земляными россыпями в горшочках, из которых годами торчит один и тот же сухой стебель герани или алоэ. Рядом лишь лоджия, узенькая, бестолково-деревянная. С вечными банками трехлитрового меда и мешком сахара.
У меня бестолковая квартира. Несколько месяцев нет кухни. Раковина держится на шатком сооружении из деревянных палок и гвоздей. Пол каменный и ледяной. Стулья-кресла расшатаны. Два холодильника. Кастрюльки и тарелочки ютятся на беловыкрашенных табуретках.
Да, у меня бестолковая квартира и комната. Зато у меня есть свой подвал. Подвал – это наша гордость. Там горит свет и стоит деревянная лестница, по которой весьма рискованно карабкаться вниз и вверх.
А ещё у меня есть ярко-розовая и ярко-зеленая батарея.
И почти кресло-качалка.
И полутемный коридор с одинокой лампочкой, которую я скоро покрашу в синий цвет, обещаю.
All I need is positivity
[показать]

В сырой тишине наперегонки бегут по лужам мои стоны, отражаясь в здании библ. им. лен..

Кто придумал, что жизнь полосатая? И есть лишь черные и белые полосы?
Косые капли дождя смешаны со слезами и комьями туши. Слепит.
Сухая пыль глотает пилюли дождя. Я глотаю таблетки. Витамины. Смерть душит. Жизни не хватает.

Жизнь она разноцветная. Желтым песком сыпется на асфальт сухая грусть.
Грохочущая слякоть разминается шинами чужих автомобилей. Их огни отражаются в очках и сливаются одной большой каплей на стекле.

Сейчас моя полоса жизни не черная. А огненно-желтая. Сводящая с ума.

Ветер изрыт серым дымом.
Будет трудно делиться поражениями. Будет трудно не опустить руки.
А никто и не говорил, что я сильная. Я буду ныть. Потому что амбициозного дерьма кусок. Потому что смешная неудачница. И потому что поражения все равно вернутся. Потом. А никого вернуть мы уже не сможем. Да и не могли.

Трупы не воскресают, чудес не бывает, а я просто самонадеянная дурочка с безвольно повисшим руками по бокам.

Дождь шепчет.

Cкучной банкой неба накрывает теплый асфальт. По земле копошатся люди, то и дело ударяясь о грани стекла, в которое их загнали. Стекло звенит в руках темных прохожих и зеленым треском отливает на земле. Разбитые бутылки, смятые банки, люди-бычки.
Договорились на 10, потом на 11, снова на 10. Рано. На танцполе безвкусные девочки. У девочек сумочки со стразами, огромные пластмассовые серьги в виде звездочек и топики без нижнего белья. Сверкают лаковые сапожки с блестящими пряжками и розовые пояски с надписью «sexy».Сколько вам, девочки? Как очутились? Неумело, но ярко накрашенные глаза скрываются за бутылкой дешевого пива. Стайками разбросаны по залу их спутники, Сереги и Коляны в спортивных штанах и черных пластмассовых очках. Все бы обошлось, но там был рэйв. Засуньте свой рэйв и драм-н-бейс куда подальше. Верните деньги, суки. В кассу, к охранникам, к администратору. Нам нужны деньги. Это не наш формат музыки. Рыжая женщина-администратор приводит жирного бугая с 3-м размером груди. Бугай не фтыкает. Бугай посылает нас. Билеты возврату не подлежат. Мерзкий потный бугай. Требую документального подтверждения. Напрасно. Нам нужны деньги. Сквозь басы «нет». Выручают знакомые. На такси в другое место. Там лучше. Там до конца.
Холодные лучи ласкают чужие лица. На странных лицах странные улыбки. Разношерстный народ трется о нас. Мятой пропитана футболка. Стоптаны подошвы. Липнут волосы. Мы роботы. На автомате в другое такси потом.
Головошум. Взлетаем. Звон. О чем? До сих пор.

Мне достается тайком курящая мама, тайком курящая я и в открытую дымящий папа. Мама ждет спокойной минутки, отодвигает деревянный ящик комода, я знаю, какой: второй сверху. Достает пачку и идет на кухню. Щелкает пультом, чтоб включился ящик с петросяном. Но я все равно услышу, как щелкнет твоя зажигалка, мамочка. Оу. Ты прикурила от плиты. Однако, я все знаю, хоть и сижу за три комнаты от тебя. За минуту до этого ты проходишь по коридору, а я знаю. Я крикну: «Курить?». А ты намеренно не услышишь и переспросишь, а ответом будет моё «ничего». А я все равно продолжаю знать. Вот уже 11 лет пытаешься скрыть. А я и тогда знала. Один папа дурачится искренним незнанием. Когда-нибудь и он расширит глазки от удивления. Невозможно жить без палева. Нас палят контролеры, палят учителя, начальники, даже милиция и врачи палят. Штрафами, лекарствами, звонками. Очередями, взглядами, подозрениями.
Преподаватели играют в странную игру. Я называю это морским боем. Ледяным вопросом тыкают в расчерченный партами класс. Глаза опущены. Перед учителем скрытые корабли. Задача – спросить у нерадивых учеников ответы домашней работы, чтобы хотя бы кто-то ответил. Вопрос учителя – нелепое мычание одноклассника – прямое попадание. Корабль ранен. Вопрос настойчивее соседке опустившего глаза одноклассника - мычание повторяется – опять в яблочко. Двухпалубная яхта тонет в красноте щек. Учитель изможденно опускается на стул. Новая тема. Класс выдохнул. Глаза искрятся и смотрят вверх.

Душно в электричке, под солнцем, на лекции. Трутся прохожие, дышат старики, скользят каблуки. Качусь. Задеваю всех ногами. Опускаю голову. Матерюсь. За окном ползущей электрички нелепые пейзажи Подмосковья. Угрюмые, покосившиеся деревянные дачи с разномастными крышами, коричневая земля и почему-то мокрые бетонные стены. Чуть поодаль блочный дом, квадратами квартиры, швами стены. Едкой иглой советской, убогой нищеты зашивают прореху дорог поля. Поля странные. Огромные, с наклоненными столбами. Столбы во много рядов. Под одинаковым углом к земле. Поля белые с давно забытым снегом. Взгляни в пыльное окно. Ты один. По дороге. Пустой российской местностью домой. А косые взгляды случайных соседей врут и не добавляют ощущения контакта с миром. Едем поздно, и сероватое небо готово вобрать в себя одинокие пустыни лежалого атрибута зимы. Снаружи пахнет весенней грязью. А вокруг меня пыхтящие люди. Солнце ещё борется с сонливостью. Вспыхивает оранжевым по приезду в посад, окрещает наш путь моросящим кап и перемешанными камнями под каблуками.
Снаружи пахнет весенней грязью. А вокруг меня пыхтящие люди.
Мы плетем из оранжевого вечера дорогу воспоминаний через лужи.

Прошла неделя, и феерия сошла на нет. Фригидная весна наконец-таки разбужена поцелуем ледяного принца Зимы. Слезливый солнечный шар нагревает изломанную угловатость мятых прохожих. Синева стала постылой обыденностью. Теплый ветер стирает линию укладки. Чужие веснушки не улыбают. Даже вернувшиеся звезды не могут заменить пропавшей луны.

А я все замечаю. И взгляды, и скользкие слова, и оговорки. Смотрят.. Смотрят.. Не узнают, не отрываются, украдкой, дразню, меняюсь. Удивляю? Показалось.
[показать]

"Превращаемся в мебель. Каменные громады домов переломили нам спинной хребет. Чем мы стали? Ходячей мебелью – диванами, туалетными столиками, сейфами, арендным договорами, получателями жалованья, кухонными горшками ватерклозетами. Мы стали ходячими прупорами идей, военными заводами, приютами для слепых и сумасшедшими домами. Восславим этот мягкий вечер и хладнокровно плюнем отчаянию в морду".

Не я. Ремарк. Почти век назад. Что-то изменилось? Мммнет. Славно пишет. Похоже на Паланика. Те же идеи, но в зачатках. Перед первой мировой было и так полно поводов, чтобы было над чем подумать.
А я наугад открыла страницу. Надо увлечься поглубже. Все то же, что и сейчас, только бы предметы я заменила. На черную обувь, деревянные кухни, стиральные машины, страховые компании и чортов ящик для сливания идеологического тупика и зомбирования.
Ещё: "Политическая нетерпимость выступает под личинойсправедливости, политические гангстеры прикидываются благодетялми человечества, свобода стала крикливым лозунгом властолюбцев. Фальшивые деньги! Фальшивая духовная монета! Лживая пропаганда! Гордые идеалы в руках подонков. Откуда здесь взяться честности?"