Сонное небо дышит, пишет в стекло...
Был или не был - сумраком унесло,
Правильным почерком вывело на заре;
Нежные ночи кроются в октябре,
Жаркие ночи в стылых лохмотьях дня -
Тайно, молчком, как хочешь - люби меня,
Просто люби сейчас, навылет, насквозь,
Время для нас иссякнет к утру, мы врозь,
Мы безнадёжно, сладко, бесстыдно врозь.
Изморозь. Морось. Железный шелест колёс.

(с)

Писать тебе письма в какой-то другой июль,
Рассказывать сны, рассуждать о другой судьбе.
Смотри: эти шрамы - всего лишь следы от пуль.
Здесь просто прошла навылет любовь к тебе.

Ходить босиком по асфальту, как по траве.
Считать только небо единственным потолком.
Смотри - вот открылся космос в моей голове.
И с этой частью меня ты почти знаком.

И, кажется, через миг ты постигнешь суть:
Пытаться дожить до... - такая пустая блажь!
Ты думаешь, что-то можно ещё вернуть...
Ты думаешь, я живая. А я - мираж.

(с)

faithbook,

[500x354]

У принцессы круги под глазами,
У принцессы ладони как лёд.
Говорят, её сердце из камня.
Ей не больно – но это не в счёт.

Ей бы жить в своей сказке без принца,
Сделав замок похожим на дом.

Ей не больно, она не боится –
Только бродит по залу кругом
И не знает, как скрыться от скуки
По ночам, когда ей не до сна...

Под бинтами принцессины руки
Все в уколах от веретена.

(с)

вот он, её ковбой. неразбавленный героин, недовыкуренный гашиш, недомёрзшая полынья.
вот он, её ковбой, перебитый винтом дельфин, говорящий "спаси меня, вытащи, выдерни, кто ж меня выдержит, кто меня..."
с ним уже и назад нельзя, и вперёд темно. распростёртое звёздное полотно то и дело дразнится - некуда вам идти.
а она его тянет с собой за патлы, за рёбра, за сердце, за душу. и стрелки часОвые мерно ползут к пяти.
это вовсе не файф-о-клок, это мерзкие пять утра. то, что было так хорошо, остаётся на дне вчера,
а сегодня воскресный ливень распинает их на окне. где твоя истина, парень, где она, в чьей же она вине,
или кто тебе виноват, что на рай высокий тариф. сколько может она хранить тебя, словно вечный барьерный риф -
и не от тех костоломов, что месят тебя, дробят.

от самого себя.

(с)

я открыл окно и впустил в комнату свет. весь свет, который в этом городе был:
свет огоньков от студенческих сигарет, свет фонарей, зажигаемых на могилах,
свет маяков, озаряющих горизонт, свет сигнальных огней проходящего корабля,
свет парома, отбывшего, кажется, на трабзон. свет последнего тёплого сентября.
я открыл свою душу: вошёл в неё свет как нож. я впустил в душу ветер, прохожих, их жар, их пыл.
даже песни впустил - те, которые ты поёшь, надрывая гортань - всё о том, как тебя забыл,
как однажды ушёл, не хотел приходить, а там - как оставил тебя на отрезанном берегу.
песни горем, ужами ползут за мной по пятам, но вернуться - прости, не хочу, не хочу, не могу -
оттого что здесь свет, и прохожие, и маяк. у меня сотня лиц, тыща новых скользящих кож.
а с тобой только изморозь, исповедь, полумрак и печальные песни, которые ты поёшь.

(с)

Я разучилась это разлучать. Огонь похож на счастье, мост на старость.
Ручей, как мысль, уходит из-под ног.
Я отключилась это отличать и становлюсь похожа на дорогу,
мы с ней растём в долину и в длину и на спине лежим под вечным солнцем,
пока вода руками моет мрамор.

Я потерялась в этом приземленье, где полдороги отдано потоку,
где часть ручья накрыла часть пути.
Пока вода не делает ошибок, пока дорога с ней наедине,
они непобедимо равносильны. Двойное дно, двойное освещенье –
неотделимы, неопределимы. Тогда и я оправдана вдвойне.
Куда бы спрятать это оправданье, чтобы начаться с чистого песка,
с мельчайших сибиринок, азиянок.
Природа прячет разум на весу, и даже воздух полон квази-ямок,
в которые нетрудно не свернуть, но я же вижу, как они сверкают,
и те, кто нас признает и такими, фонариком мигают и зовут:
"Там зренья нет, а нам всё видно ясно, но мыслей нет, а ваши сложно думать –
у нас нет места для таких событий. Мы вас храним другими, в здешних днях
нет вашего взросленья и старенья, мы в это не умеем, не играем".
На ручейках катаются верхом, качаются у воздуха на ручках.

Природа держит разум на ветру, чтобы его развеяло по дому,
чтоб он забыл, что каждая секунда уже полна следов неразличимых,
а жизнь – нерастворимых преступлений. Земля приоткрывает труд воды.
Ручей приоткрывает суд дороги. Похоже на моё двойное дно.
Я заблудилась в этом воплощенье. Мой смысл идти ногами по земле,
пока оно уходит и приходит, восходит и нисходит по ручью,
и то, за чем оно ко мне приходит, оно и добывает из меня.
Дойти до этой строчки и вернуться
и не вернуться, и не пожалеть.
И то, за что оно меня уводит, оно и вырывает из меня.
Дойти до этой строчки и упасть –
дошла до этой строчки и упала.

Пока я то, что знает обо мне. Пока вода руками моет мрамор.
Пока я не устала ощущать родное дно единого теченья.
Как сделать, чтобы это не ушло?

Я расскажу, как было и как будет,
я расскажу, как было и не будет,
я расскажу, как не было и будет,
и замолчу, как не было и нет.

(с)

Девочка, зеркало, лампа, оборки и кружева.
У отраженья - морщинки на лбу и тоскливый взгляд.
Коломбина рисует улыбку, повторяет в уме слова,
Карандаш осыпается алым на белый наряд.
Жирная скобка безжалостно загнута вверх.
Зритель не хочет правды - ни твоей, ни любой другой.
И тебе достаточно просто казаться смешной,
Да делать паузы там, где в сценарии сказано "смех".
Скоро твой выход, дитя из фарфора, белил и бумаги.
На секунду кажется, кто-то пристально смотрит в спину
И шепчет: "Улыбка сквозь слёзы - не признак силы или отваги.
Это - нормально. И легче не будет. Смайл, Коломбина!"

(с)

Никто не успеет ни дёрнуть шнур, ни выдавить с силой стекло.
Всем опоздавшим на этот поезд немерено повезло.
В этом аду всего два пассажира считают до десяти.
Девять – они на вершине мира.
Восемь – они в пути –
Взявшись за руки, до поворота – можно поцеловать?
Он взволнован. Она не против.
Семь. Шесть. Пять.
Он впервые в её квартире. Она говорит – замри.
Они раздеваются – это четыре.
И одеваются – три.
Двадцать месяцев длится лето, кругом идёт голова.
Потом становится меньше света.
Осень, и это – два.
Она считает мелочи важными, он с ней всё чаще строг,
Чёрная кошка бежит по каждой из тысячи их дорог,
Он разбивает зеркало в ванной, она рассыпает соль.
Один – им хочется выть и плакать.
Потом не хочется.
Ноль.
Горит обшивка, стучат колёса, дым горчит как полынь.
Ему – хоть в пекло из этой осени. Ей – хоть в петлю.
Аминь.

(с)

Ты должен быть неуязвим, чтобы остаться жив. Ты должен быть неистребим, чтоб не отдать своё. Ты должен всем, к ногам чужим долги свои сложив - но только будучи ничьим, ты сможешь быть вдвоём.

Вдвоём, втроём, вдесятером, да хоть одним полком - не важен полк, а важен ты, и бездна позади. И хоть сосед с пустым ведром, хоть Бог с большим мешком придут к тебе из темноты - спокойно к ним иди.

И коли Бог - подай вина, а ли сосед - воды. И поклонись своей строкой, гордыней не греша. Но не спеши, допив до дна, бежать сшибать плоды: туда бы да, но ты такой, что ходишь не спеша.

Иметь в запасе сотни лет полезно наперёд. Иметь в запасе сотни строк - кредит игры любой. И если гость всего сосед - он встанет и уйдёт. А если он и правда Бог, он посидит с тобой.

И должен быть неуязвим ты, чтоб остаться жив. И должен быть неистребим, чтоб не отдать своё. Ты должен всем, к ногам чужим долги свои сложив - но только будучи ничьим, ты сможешь быть вдвоём.

(с)

Miss__Dreams,

[440x282]

Смерть садится на край постели, целует в висок,
Проводит тонкими пальцами вдоль ключицы.
Собирайся, детка, настала пора спуститься
К Реке, берега которой - холодный песок,
Просыпавшийся из разбитых мною часов,
Пыль надежд. Прах желаний. Зола амбиций.
Смерть хохочет на тысячу голосов:
Вот такая вот я затейница и шутница!

Не зажигай свечей, тебе не согреться от их огня.
Не пиши долгих писем, не считай дрожащей рукой гроши.
Харон - мой должник, переправит и так, если скажешь, что от меня.
Не бойся. Не сопротивляйся. И. Не. Ды-ши...

Эвридика успевает схватить мобильник. Сейчас она
Ещё помнит, что почему-то не может отсюда уйти,
Но в трубке уже кромешная тишина,
И такая же тишина наступает в её груди.

На другом конце Орфей сжимает безмолвствующий телефон,
Смотрит на имя, гаснущее в руке.
Ему будто бы снится тревожный томительный сон:
Эвридика спускается медленно к тёмной реке,
Старый лодочник ей отвешивает поклон.
И последним рывком, уже слыша, как лопаются, звеня,
Эти тонкие нити, которыми в ней прорастала жизнь,
Орфей заходится криком: "Не оставляй меня!
Оглянись, Эвридика, прошу тебя, оглянись!"

Ржавое небо Аида не знает светил,
Эвридика ложится навзничь и смотрит перед собой.
Как всякая тень, она забыла, что кто-то её любил,
Но забыть - ещё не значит найти покой.
И в безмолвии мира мёртвых людей и погасших огней,
Онемевшей музыки, снега, растаявшего в свой срок,
В мире высохших рек и заросших бурьяном дорог,
Чей-то голос далёкий и слабый мерещится ей.

Тени не плачут, им этого не дано,
Как не дано всё вспомнить, ожить и вернуться.
Эвридика мучительно знает только одно:
Оглянуться. Она должна была оглянуться.

(с)

К.

Не может пробиться в сон сквозь кудри упрямый ветер.
Весь год, спеша к декабрю, сбивается в снежный ком.
И каждая наша ночь равна золотой монете,
Которую я храню, как тайну, под языком.
Но вряд ли мне этот дар поможет на перепутье,
Когда небритый Харон разрежет волн пелену,
То сей золотой обол своей воровскою сутью
Утянет меня ко дну, утянет меня ко дну.
Набор золотых плодов, от яблока до этрога
В заплечных мешках. Запрет всегда во главе стола.
Но я, золотым руном отметив себе дорогу,
Себя на вечную тьму и странствие обрекла.
Так тянется к вору вор, но не ко двору придётся,
И не по нутру любви разбойничьих рук родство.
И даже твои стихи, в которых так много солнца,
Не скажут мне ничего, не скажут мне ничего.

(с)

...И лежишь в хрустале, запечатанная на века.
Я смотрю, как ты спишь, и змеёй вьётся прядь у виска.
Если кто-то когда-то напишет об этом, строка
Не собьётся, легка,
Повествуя нам о поцелуе.
Я стою и смотрю, конь мой бел, и венец на челе.
И подобной тебе не найти на огромной земле.
Красота безупречна, застыла навек в хрустале.
Так чего же, спроси меня, жду я?

Вот принцесса, вот принц, вот сюжет к завершенью идёт,
Он губами коснётся стекла – и расколется лёд,
Власть безвременья рухнет, проклятие ведьмы спадёт,
Награждён будет тот,
Что тебя от бессмертья избавил.
И струится огнями холодный, прекрасный хрусталь,
И манит наклониться, откинуть проклятья вуаль.
...Ухожу, не коснувшись, и в сердце не стынет печаль...
Я иду против правил.

(с)

Небо сбилось с пути, небо капает между строк,
Выжимая из осени яблочно-сладкий сок.
По утрам я, как пуля, целую тебя в висок -
Только ты никому об этом не говори.

На душе, как в пустыне, безмолвно и горячо,
В подреберье сентябрь истаивает свечой.
А любовь - это плакать, уткнувшись в твоё плечо,
От избыточной нежности, давящей изнутри.

(с)

...расправляясь
взовьётся клином
бело светло
заполощется
парусиновое крыло
целовать и ловить его гладь
прилетят с утра
трамонтана мистраль отдор
баргузин бора

или взвоют
завеют
вьюга пурга метель
палех лиц
леденящим блицем
залижут в гжель

чуть помешкай
и унесут
в неземную даль
трамонтана бора греккале
муссон мистраль

но кромешней всего
сирокко

хрустит песок

острой гранью
кистень мигрени
крушит висок

мысли вязнут
слипаясь сладко
в рахат-лукум:

трамонтана
аджедж
хамсин
суховей
самум...

заклинаю
твержу как мантру
но - тишь
теплынь

да сияет, неколебима
звезда полынь

день стоит
как вода в кувшине
до ободка

всклень

а жизни и нет в помине
..............................

ни ветерка

(с)

Послевкусие романа Роберта Джеймса Уоллера "Мосты округа Мэдисон".


...И листья бросают тени на мокрые доски пола, и шорохи роют воздух, ища чей-то тонкий слух, и день, бесконечно долгий, на месяц ножом наколот, и пальцы метки, как выстрел, и цепи легки, как пух, и в каждом просвете неба, и в старой забытой плёнке, в измятом листке, в браслете и в памяти — что верней, — мне мнится зовущий ветер, скользящий по тропам звонким — по древним забытым тропам, где выживет лишь пырей.

8 августа 2011 года

(с)

если вывернуть меня
наизнанку
ты не увидишь швов
телефон не звонит
спозаранку
и поэтому я не готов

осень кружит
в моей постели
странным вальсом
прошлых
обид

а я терпелив
и немного рассеян
и если спросят
скажу - не болит

ничего
давно
не болит

швов
не видно

Она не звонит.

Я даже мельком, тайком в ту сторону, где ты – боюсь иногда смотреть,
Бог разделил – справедливо, поровну, но почему-то отрезал треть,
И если ты ещё раз приблизишься – я стану слишком, совсем больной...
Пусть хоть все ночи во сне привидишься.
Но только, слышишь, не будь со мной.

Не будь со мной даже взглядом бархатным, рукой в ладони – легонько сжав,
Случайной встречей не стань, обманутым другой не будь, от неё сбежав
Ко мне – укрыться, забыться, вытерпеть. Не будь мне другом, не будь совсем.
Дай мне тихонько, без боли выгореть.
И без тебя до хрена проблем.

И ты, конечно, не мне – пророчество, не для меня – аромат виска,
И то, что мне тебя очень хочется – ещё не повод тебя таскать
С собой в кармашке над грудью тайною, копить монетами каждый вздох,
В конце концов, я совсем случайная.
И ты, конечно, совсем не Бог.

(с)