Вот когда ты станешь тихой плакучей ивой, то есть дочерью деревянного короля,
Тебе встретится наречённый — такой красивый, что поди догадайся, какая его земля,
Что поди догадайся, какие его хоромы, где рождён он, как воспитан и кем взращён.
Ты предложишь ему деревянный венец короны: что ты можешь ему предложить ещё?

Деревянный венец не стоит трудов и казней, и плакучая ива в сосновом лесу — сорняк,
Но когда никого нет на свете его прекрасней, я уверен, что ты обнаружишь секретный знак.
Он к тебе подойдёт и к тебе прикоснётся кожей, расцветут твои сказки в пустующем сентябре.
Он достанет из складок одежды изящный ножик, чтобы вырезать сердце на тонкой твоей коре.

Так, когда ты станешь тонкой плакучей ивой, и опустишь глаза, и посмотришь на гладь пруда,
Будут листья кружиться, падать неторопливо, будет их отражать индевеющая вода,
Будут где-то сходить лавины, греметь бураны и снежинки в кору вонзаться как те ножи.
Если нет ничего, кроме шрама — живи со шрамом.

Я надеюсь, что ты не позволишь ему зажить.

(с)

Мне всё кажется, Бог живёт высоко в горах...

Расскажи мне, что тебе видится с высоты? Я иду к тебе, научи меня не остыть. Я боюсь тебя, помоги мне не слышать страх. У тебя здесь покой – ни людей, ни имён, ни слов. Только небо и птицы, ныряющие в него. Ты плывёшь легко, в облака опустив весло, задеваешь колокол, и раздаётся звон. У тебя здесь тишь да божия благодать, поднебесный купол, обетованный рай. Только там, под тобой, до самой земли – вода. И не видно тебя, как часто ни умирай. Разреши мне рассказать тебе о других – о бескрылых, не отмеченных чистотой, одиноких – тех, кому не подал руки ни ты сам, ни переменчивый ангел твой. Что им делать, если речь заглушает плеск твоего весла, рождающего дожди? Ты всегда высоко в горах, на твоей земле из двоих идущих выживет лишь один. Что им делать, если ты не подашь им знак? Как понять, что кроме бога, никто не свят? Отпусти меня – вернуться к ним и узнать, как смертельно им тоскуется без тебя.

На земле костры, и время горит в кострах, люди жмутся друг к другу, греют ладони, ждут.

Бог нас любит,
но Бог живёт
высоко в горах.

Он стоит на вершине и слушает пустоту.

(с)

как просто с этой горки соскользнуть:
взять верх и низ – и поменять местами.
вот самолётик вышивает путь.
вот чай остыл.
а вот – тебя не стало.

ещё легко прочесть на небе след.
заварен чай. есть место для ночлега.
и только зачерствел в ладонях хлеб –
не утолить ни голода, ни бега.

(с)

В память о человеке, которого уже нет.

you_can_imagine,

[465x292]

Покажи мне, Господи, кино,
где чужая жизнь на первом плане.
Времени церковное вино
светится в расколотом стакане.

Человек от посторонних глаз
хочет спрятать жалкие пожитки,
но его уже в которой раз
подвергают непонятной пытке.

Он живёт - и это вижу я -
жизнью одинокой и невзрачной,
но и эта форма бытия
кажется достаточна прозрачной.

Словно рой аквариумных рыб,
выставленных нам на обозренье,
в нём видны рыдание и всхлип,
и любовь, и жалость, и презренье.

Снова неба светится экран:
человек в смятении и горе,
он тоску своих сердечных ран
утопил в рубиновом кагоре.

Hо однажды, расплескав вино,
человек помолится и скажет:
"Покажи мне, Господи, кино!" -
и Господь меня ему покажет.

(с)

aich,

[569x427]

как же это глупо, как это глупо –
изучать годами следы под лупой
(что там между рёбер стучится глухо, –
это всё за скобки, за кадр, за такт),
наводить лорнет, наблюдать повадки,
обводить простым, оставлять закладки,
чтобы чинно-мирно и взятки гладки,
чтобы ни при чём, чтобы просто так

обходить друг друга по дугам в танце,
каждым па, движением, реверансом
охранять как цербер своё пространство,
щеголяя целостностью брони,
толковать чего-то об ювенале,
после там чего-то поставить vale –
чтоб однажды просто столкнуться лбами,
бестолково сумочку уронив.

чтоб однажды раз – и до неба искры,
чтоб на ровном месте дым коромыслом;
никаких причин, никакого смысла –
только краткий список возможных жертв.
эй, держите курс, не сушите вёсла –
здесь на тыщу вёрст никакого плёса;
никаких гарантий, что обойдётся,
хоть, по факту, не обошлось – уже.

(с)

Нет ничего у меня с собой,
руки мои пусты,
разве что полая камышовая
дудочка – так, на всякий случай.

Нет никого за моей спиной,
разве что только ты,
ты и эта, уже не новая
жизнь – случайностью неминучей,

где в пустоте слуховой висишь,
где в легион стволов
разных калибров шумит камыш
кашей из лишних слов,
и, раздражённый терзая слух,
слушаешь, не дыша,
мутного времени чистый звук,
редкий, случайно пробившийся вдруг
в дудке из камыша.

(с)

Кто в воздухе жилья, как в коконе прозрачном,
на кухне режет хлеб и чайник кипятит?
А бабочка летит на свет в окне чердачном,
а бабочка летит, а бабочка летит.

Ночь достаёт звезду и лунным светом плещет
из старого ковша на почерневший лес.
А бабочка летит, а бабочка трепещет,
у светлого окна почти теряет вес.

Кто отпустил её в роскошном платье бальном
лететь на этот свет, сияющий в ночи?
Но вспыхнет новый луч в окне полуподвальном -
поставит на окно ребенок три свечи.

Пей свой остывший чай, томись о беспредельном,
тебе смотреть на свет никто не запретит.
Тьма за твоим окном обшита швом петельным...
А бабочка летит,
а бабочка летит...

(с)

Да, я возьму тебя на руки, но сперва –
открывай свой ротик, учись говорить слова;
что тебе нужно? Это же очень просто.
Я понимаю, я старше, мне больше лет.
Маленьким девочкам пуще пряников и конфет
нужно хорошее руководство.

Маленьким девочкам надо, чтоб их вели
за руку – в комнату страха или на край земли.
Маленькой девочке нравится быть ведомой –
долгими лабиринтами из стеллажей и строк;
странное вызывает у них восторг,
в страшной сказке они наконец-то дома.

Я понимаю, я старше и я умней –
девочке просто надо, чтобы играли с ней.
Верь же мне до конца – это очень просто!
Твой Питер Пэн, твой Кэрролл и все дела.
Хочешь увидеть место, где ты ещё не была?
Значит, закрой глаза
и держись за воздух.

(с)

Если что, мой хороший – это нас не убьёт,
и тем более ничего не случится с миром.
Если что – в аптечке найдутся бинты и йод.
Мы в Москве, не в лучших традициях драм Шекспира.

Не сдадимся унынию – это не лучший грех,
и безумие нас теперь не возьмёт без боя.
Мы же лёгкие люди, мы тени, мы – не из тех,
кто сломается даже под самой большой любовью.

Просто каждый сольётся в вагоне метро с толпой,
просто каждый возьмёт билет на другом вокзале.
Одного из слепых перестанет вести слепой
(а зато мы отлично слышим и осязаем).

Мы очнёмся, мы смажем полозья своих саней
и укатим туда, куда нам укажет разум.

Если что – это просто сделает нас сильней.
Только лучше б оно нас убило,
на месте, сразу.

(с)

Julia7878,
[330x341]

спрятано здесь

...на краю весны,
перед часом Быка...

(c) Екатерина Михайлова


Пусть история эта не лучше любой другой,
Только надо её записать от конца к началу.
У какой-то девочки пышно цвела любовь.
Даже две. И она как палочки их считала.

Раз - один её поднимал без проблем к верхам,
Научил перепрыгивать с подоконника прямо к ветру на гриву.
А другой подстилал подушки помягче там,
Где упасть ей, и украшал соломкой красиво.

Два - один учил её смелости и стрелял
Прямо в сердце, легко улыбаясь - подумаешь, мол, пневматика.
А другой потом по кускам её собирал,
И как вазу склеивал ночь напролёт внимательно.

Три - с одним она полночи могла играть,
Понарошку строить дворцы, королей создавать, принцесс и простой народ.
А потом второй относил на руках в кровать,
И, чтоб успокоилась, давал молоко и мёд.

Вы, возможно, спросите, как ей хватало сил,
Или, может быть, двое были одним лицом?
Нет, отнюдь, один про другого и знать забыл,
А другой был с первым слишком давно знаком.

Я оставлю открытым финал, угадайте сами развязку,
В математике первого класса, мы знаем, силен любой.

Но с одним у неё зеленели глаза и она превращалась в героиню забытой сказки.
А с другим - она становилась снова - собой.

(с)

там, где солнце кофейного цвета,
где у моря есть запах и вкус,
я дышу - я совсем не боюсь
ни вернуться в проклятое лето,
ни на дно опуститься, как груз.

если хочешь и ты научиться
забывать - и экстазы, и боль,
просто пой, мой задушевный, пой, -
и уже ничего не случится,
ничего - ни с тобой, ни со мной.

десять бусин в стеклянном браслете,
десять танцев на голом крыльце...
мне известен от боли рецепт,
но он спрятан в том проклятом лете,
лето в памяти, память - в яйце.

(с)

солнце лежит в заливе, ты лежишь на окне,
пускаешь в меня обручальные кольца дыма,
завтра зарядит ливень - конец весне,
эта весна даже не плакала, когда уходила,
эта весна оставляла песок в часах,
а ты оставляла мне ожог и укус у плеча,
мы оставляли друг друга - привет весне:
маю, апрелю и марту, и кто ещё там
вклинился между ними - простой как снег -
месяц, когда мы с тобой свели все счеты.

имя твоё выкалывал на груди,
завтра зарядят дожди, под ним сегодня болит,
беру тебя за руку, к зеркалу веду: гляди,
долго молчишь, потом спрашиваешь: кто такая лилит,
вроде и ничего страшного, чернила впитались в кровь
так же, как ты когда-то впиталась в меня,
даже когда я был целее на несколько швов,
я и тогда ничего не стал бы менять.

губы твои пахнут мной или коньяком -
это тебе решать, твой вкус, что ты любишь больше,
с каждым маем я всё меньше с тобой знаком,
в каждом мае в графе "кому" ставлю прочерк,
каждому маю сквозь зубы шепчу: уходи,
в комнате прямоугольник темнеют на стенах,
вечером, когда иду к пустому дому один,
передо мной куда-то спешат две тени.

(с)

Утро в росе на солнечной полосе, птицы над лесом с песнями гнёзда вьют. Лису сказали, что приручают всех, избранных – приручают и предают. Лис истомился, ждал – ну скажи, когда? Возле норы следы – это он следил, как на рассвете маленькая звезда встала на Млечный путь и сошла с пути. Лис приникал к земле, обыскал весь лес – каждый сырой овраг и замшелый пень. Мальчик сидел на старом сухом стволе. Лис, замирая, слушал, как мальчик пел. "Вот он пришёл ко мне, и другого нет. Вот я лежу у ног, сторожу его. Я на земле прождал его столько лет, что рассказать уже не хватает слов. Мальчик мой слишком солнечен, чист и юн, что-то поёт на сказочном языке. Избранных – приручают и предают. Кто из нас будет кем?"
Голос у мальчика звонок и взгляд лучист – маленький принц, лелеять и целовать. Мальчик смеётся: "Не я тебя приручил, не мне тебя предавать".

(с)

Легко подняв ночные якоря,
всплыла на небо новая заря,
и марево, и облачная пена.
Заметив эту розовую высь,
из точки А всем тельцем подались
два мотылька на свет одновременно.

Тогда же, пробираясь наугад,
девчонка тихо выскользнула в сад
в заляпанном передничке в полоску,
себе под нос мурлыча ерунду,
из пункта Б пошла на поводу
неясного глухого отголоска.

Не зная, прилетят куда, пока
летели два весёлых мотылька,
не задаваясь каверзным вопросом,
а им навстречу шла, но вдалеке,
с сачком, зажатым в маленькой руке,
с веснушками на личике курносом

та самая, последняя в судьбе,
что и ко мне идёт из пункта Б,
нечёсаная, чуждая престижу.
А новый день рвёт солнце на клочки,
и я иду по солнцу, сняв очки,
и кто там вдалеке – без них не вижу...

(с)

[показать]

Возьми в свой журнал котёнка!