-lampa-,

[329x262]

Смотри, в стрекозьем трепете листвы
и дня воздухоплавательном свете
горят, горят октябрьские костры,
и рядом с ними – ангелы и дети,

и все земные тяжести малы,
и лезвия тоски сокрыты в ножны,
и выгореть не страшно до золы
вступившим в листопад неосторожно,

отдавшимся пожарам и ветрам,
забывшим страх и разума плацебо,
пока весь мир – один просторный храм
и осень – словно лестница на небо...

...и ты идёшь по света полосе,
причастие стигийское минуя,
и смысл непостижимой жизни всей
как музыка звучит, как аллилуйя.

(с)

бабушка-подросток,
[363x317]

...И поэтому, дарлинг, раньше восьми не жди.
Как живётся мне, дарлинг, с медным когтём в груди?
Что ты чувствуешь, лавли, при звуке слова "тоска",
как тебе, хани, спится с вечным моим "пока"?

Как тебе, хани, спится, как ты вообще можешь спать,
что ты знаешь о том, что я тщился тебе рассказать
и побуквенно складывал в глиняный свой алфавит?
Как тебе, хани, спится с тем, кто до рассвета не спит?

Что ты чувствуешь, дарлинг, без поворота ключа?
Что я жду, замирая, когда лифт ползёт, грохоча
в чреве дома, подобием змея в эдемском саду.
Как ты чувствуешь, хани, себя в персональном аду?

(с)

Сотни тысяч ночей обнажая своё
тело,
из всевидящих глаз безуспешно гоню
холод
равнодушный, как смерть... Эй, Мессир, это я –
Гелла,
посмотри на меня, посмотри на меня,
Воланд!
Отраженье огней на зеркальных дрожит
стенах,
искупленье грехов на едином висит
cлове.
Королевская кровь не играет в моих
венах,
потому что во мне вообще больше нет
крови.
Скоро Бал Полнолуния – кончился день
сирый.
У дежурной Марго – сардонический взгляд.
Ей ли,
наслаждаясь удачей, господствовать над
миром
и колено твоё обезболить моим
зельем?
Сколько было подобных и сколько ещё
будет!
Усмехаюсь бушующей лавой зрачков:
"Донны"...
– их бессильные плечи согнёт золотой
пудель
и корона железная выжмет из губ
стоны.
Все они заменимы, как лица любых
встречных.
Только я в состояньи отвлечь от речей
вялых
и всегда буду рядом с тобой, в бытие
вечном,
провожая твоих маргарит до дверей
зала...

(с)

Боже,
храни детей,
которым за двадцать
Им умирать,
а потом ещё расставаться

Аскеру дай голос,
прохожим слух
Дай отдохнуть
неспящему после двух

Сделай так, чтобы раз
в девятнадцать лет —
крайний поезд,
последний шальной билет

Дай сибариту
трубочку и бокал
Сделай,
чтобы кофе не убегал...

Но больше — люби
поэтов и нищебродов,
выходцев из гонимых
Твоих народов:

геев и хиппи,
готов и растаманов,
странных, накуренных
и постоянно пьяных,
что-то рисующих, пишущих и читающих,
всех, ни черта в этой жизни не понимающих —

это для них я иного прошу отмерить

Лучше других
эти Дети
умеют
верить.

(с)

Так пусто
без твоего плеча и глаз, меняющих цвет.
Сражаться бы за тебя на мечах, только меча - нет.
Не с кем драться и побеждать - некого победить.
Километры. Они лежат. Лежачих нельзя бить.

Тебя я знаю уже давно, не зная тебя и дня.
И все слова прозвучали, но звучали не для меня.
А взгляды, резкие, как гаррота, пойманы в основном
по снам и фото. Я для чего-то
стану твоим сном.

На остановке поют ветра: "Иди! Уходи! Вставай!",
туманы до десяти утра. В измороси трамвай,
и город, североглаз и твёрд, стоит, травинку жуя,
но, знаешь, - он тебя очень ждёт.
И в нём тебя жду я.

(с)

Добро пожаловать, Otvetplanet )

[476x700]

Он говорит мне:
"Ты говоришь во сне.
Ты, что ни ночь – торопишься не ко мне,
Ты, что ни ночь – встречаешься с тем, другим,
И – хоть умри, хоть убей – остаёшься с ним!"

Я говорю ему: "Слушай, ведь это – сны. В снах не найдёшь ни истины, ни вины".
Я говорю ему: "Не сходи с ума. Что я там помню? Помню, была зима. Помню... Ну, что я помню? – ладонь – плечо – взгляд под ресницами, Господи – что ещё?...
Стоит ли биться, париться, жечь мосты, если сегодня, завтра и после – ты? Если ни смысла нет, ни просвета нет?"

Он говорит:
"Ты всё ещё
говоришь во сне..."

(с)

хочешь, я расскажу, как меня продырявило этим июлем —
пасмурным, пьяным, душным, скупым и снулым —
метким дротиком с пёрышком на конце, разрывной пулей;
как меня забыли, предали, обманули,
оставили умирать.

хочешь, я расскажу, как за десять дней настигает старость,
как сначала кровь сатанеет, как накрывает ярость,
скручивает боль, одолевает жалость,
а потом просыпаешься: ни черта не осталось,
только усталость, бессилие, пустота.

хочешь, я расскажу, как однажды становится всё равно,
только появляются запретные темы, невыносимая музыка и кино,
всё, что отмечено совместными вечерами — зачумлено;
подскажи: как мне дальше одной?
не отводи глаза.

помнишь, я звонила тебе и сбросила? дурацкий, конечно, звонок.
просто я не знала, как тебе всё это рассказать.

(с)

Да я ведь тебя отпустила ещё тогда, когда тебе только снились все твои города, когда ты ведать не ведал и не гадал, где вспыхнет и где отразится твоя звезда.
Пока ты молчал и только думал, куда и с кем, я потихоньку читала линии на руке (с твоей ладони, мой свет, читается, как с листа...) И я тебе рассказать могла бы ещё тогда
про все твои надежды и миражи, про все твои перекрёстки и виражи. Про каждый шаг. Про каждый камушек на пути.

Но я смолчала. И ты за это меня прости.


Ты шёл вслепую почти семь тысяч ночей и дней. И тёмные полосы были светлых, увы, длинней. И, если ночь над тобой была будто смоль, черна, то в этом есть, ну, конечно, есть и моя вина.
Мне нужно было стоять стеной за твоей спиной. Мне нужно было лететь крылом над твоим плечом. Мне нужно было идти впереди на шаг, чтоб встречный ветер не мог тебе помешать.
Чтоб тот, кто душою пуст, отводил от тебя глаза, чтоб горькое слово не в сердце твоё, а за...

А я всё надеялась – боги тебя хранят.
И ты – за это тоже – прости меня.


Но я никогда тебя не держала – лети-лети! Назад не смотри, о несбывшемся не грусти.

Ты был свободен – в выборе и в пути.

И я, быть может,
Твой выбор тоже
Должна простить.

(с)

Лежишь в траве, изнеженной теплом,
И замечаешь — небо чище с краю,
Где голубое зеркало крылом
Старательная птица протирает,

Чтоб видеть отражение своё.
А ты приподнимаешься и слышишь,
Что птица отражённая поёт
Не громче настоящей и не тише.

Как на огонь, летишь на песню ту, —
Но исчезают зеркало и птица...
А небо отражает пустоту.
И тонешь в ней.
И не за что схватиться.

(с)

Куда бежать? А главное — откуда?
Кругом вражда. Вражда меня со мной.
А я — такое маленькое чудо,
Вся белая, и крылья за спиной.

Я — ангел, точно ангел. Или аист.
Ну, может быть, полярная сова.
А главное, искать и не пытаюсь
Хоть каплю смысла в собственных словах.

Но то во мне, занудное другое,
Что ищет смысл во всём, что говорю,
Всё агрессивней требует покоя.
И я сдаюсь. Как август сентябрю.

(с)

сентябрь — это тёплый свитер на всякий случай,
это играйся с ближними, но не мучай,
это город, хмельной и гулкий, как контрабас;
наши неудачи нас чему-нибудь да научат,
только не в этот раз.

разлюбить — это соблюсти по всем правилам строгий пост,
от всего отказавшись, уповать на духовный рост,
это вопрос терпения и дисциплины;
одинокий как перст становится пуст и прост,
и сердце его податливо, будто глина.

осень ещё золотит дома, но уже рукава натягивает на пальцы,
наставляет: ни о ком не жалеть, не привязываться, не возвращаться,
опекает новоявленных разлюбивших, чертит вокруг них круг,
подливает в стакан, вытаскивает на танцы;

утешает: счастье вздумало уходить по-английски и потом появляться
без предупреждения, без расписания,
вдруг.

(с)

Ты возвращаешься резко, вдруг,
Ура мобильному интернету!
А у меня уже новый друг.
И очень мало осталось лета.
Ты тем же жестом бросаешь плащ,
И так же щуришь глаза на солнце.
И рад бы снова сказать - не плачь,
Не плачь, октябрь к нам ещё вернётся.

Ты всё такой же, и мир вокруг
Тебе на радость льёт дождь из тучи.
Но у меня, слышишь, новый друг.
И он честнее тебя.
И лучше.

(с)

какой была до него, да это уже не важно
словно отчеркнули список и подвели итог
каким был прошлый мир твой крошечным и домашним
до того, как он взвёл курок

и каким разверзся всеобъемлющим катаклизмом
как вымыло изнутри весь накопившийся хлам
что значили в тех реалиях две нескладные жизни
так легко разделённые пополам

как между "до" и "после" пространство заполнилось рвами
кривые дороги, глухие стены, пустой вокзал
и ты пишешь теперь неразборчивыми словами
всё, что он тебе
когда-то
недосказал

(с)

Елена_Николаевна_-_Кот,
[391x341]

Благословенна осень в самом её начале,
Когда сентябрь еле слышно позвякивает ключами,
Но дверь ещё заперта; в предрассветном тумане
пахнет яблоками и свежеистопленной баней.

Это – способность природы умирать, оставаясь живою,
Молча стоять в полный рост с открытою, ножевою
Раной закатного солнца. В тусклых низинах севера
Деревья глядят на нас, как будто мы тоже - деревья.

Запах сырой земли, правда воды неровной
Острее с каждым дождём; с каждым "ку-ку" негромким
вглядываешься, застыв, листьям упавшим в лица
и понимаешь – всё это не повторится.

(с)

Дождь-графоман всю ночь за окнами
чернила разливал в косую
линейку, и губами мокрыми
шептал себе под нос, рисуя
иероглифы на мокром шёлке
уже остывшего бетона
каллиграфически и тонко,
размеренно и отстранённо.

Заканчивался август грозами,
в тумане предрассветном тая,
открыв дорогу неопознанному,
но долгожданному Китаю -
с его строфой, желтее лисьего
окраса, и с коротким слогом,
с упавшими на воду листьями,
смиреньем, творчеством и Богом.

(с)

что сказать, Умбертин, жизнь похожа на небылицу,
но порой так тоскливо, что сдавливает виски.
я брожу по ночам - без тебя очень плохо спится,
собираю опавшие звёзды на ночники.

иногда я пытаюсь читать, но их слабой искры
хватит только на пару страниц, да и то - вопрос.
оттого-то теперь моя комната слишком быстро
превращается в кладбище перегоревших звёзд.

мне их жаль, ну и что, что теперь это просто камни.
им, как людям, наверное, сложно светить поврозь.

знаешь, в каждой упавшей звезде миллион желаний.

Умбертин, как ты думаешь, а хоть одно - сбылось?

(с)