Утром
Глаза его цветом, как океан.
У меня сохнут губы, хочется много пить.
Уходит не попрощавшись, приходит, когда не ждан.
Не наглядеться и жажды не утолить.

Днём
Я как будто оторванный поплавок.
Море людей играет, тянет меня к себе.
Я боюсь толпы, мне бы ещё глоток
Воды, как глаза его... или поголубей...

Вечером
Жажда становится беспощадной.
В воде из-под крана мерещится привкус соли.
И когда он приходит, я безутешно рада –
Всепрощающе, всеобъемлюще и безвольно...

Ночью
Я сплю, прижимаясь к его груди,
Мысли мои целомудренней, чем Христос.
Мне снится вода, я – одна из морских ундин,
Вплетаю рыбёшек в зелень своих волос,
Жду, когда он утонет и станет совсем моим…
Он стонет во сне и волны мне шепчут: "нет...
Быть вместе – ещё страшнее, чем быть одним..."
Утыкаюсь в подушку. Скоро опять рассвет.

Утром
Когда он уходит, ближе уже к восьми,
Я обнимаю себя рукавами его халата.
Я учусь у него молчанию и любви.
Безудержной, безвозмездной и непонятной.

(с)

Кедровый_кофе,

[281x150]

Мой мальчик, пожалуйста, будь счастлив с нею, люби её и не вспоминай меня.
Пусть ваше время будет стократ длиннее... чем наше было. Не променяй
Её на одиночество тёмных улиц, на будни и на прочую ерунду.
А наши тени давно уснули на старых плёнках в ... (каком?) году.

Ты заслужил, мой хороший, счастья. Не пропадай, не живи вотще.
Мы были – вместе. Мы стали – части. Ты слишком долго был мой-ничей.
Ты знал всегда, сколько стоит вера, и сколько нужно вперёд бежать.
Я не умела быть самой первой и танцевать на краю ножа.

Пусть она будет не кареглаза, не ветрена, и не сочиняет стихи.
Пусть она будет твоим алмазом. Побереги её, побереги!
Мой мальчик, пожалуйста, будь счастлив с нею, люби её и не вспоминай про нас.
Чтоб каждый день был стократ ценнее... И от разлуки Господь вас спас.

(с)

1

мы не стали умнее, мы стали всего лишь большими, навыдумывали причуд —
я толкаю огромный булыжник к высокой вершине, прямо к солнцу его качу,
наугад, упираясь ладонями, следом за теми, что шагали не с той ноги —
эти древние боги любили смешные затеи и оплаченные долги,
эти древние люди имели отпетую смелость быть счастливей своих богов,
и у нас это дерзкое счастье в избытке имелось, только пряталось глубоко,
а теперь я взбираюсь за ним, как букашка на веник, что пытался её смести,
он срывался не раз, этот камень моих преткновений, он сбивался не раз, мой стих.
выбирая пути, поклоняясь то небу, то Будде, то взлетая, то волочась —
мне довольно бесед, что когда-нибудь всё ещё будет — я всё "это" хочу сейчас
и добавку ещё на десерт, но немного попозже — как залезу на самый верх,
любопытно, наверно, спросонья смотреть тебе, Боже, на Сизифа без всяких вер.
может, там не пробиться, а, может, никто ещё не был, всё равно позарез — дойти.
если есть на Земле моя правда, то только под небом, где-то в самом конце пути.

читать дальше

Женщина молчит о чём-то личном,
у неё ангина и ринит,
у неё айпод болит на птичьем,
на безличном нокия саднит.

Рассказала всё, о чём хотела,
из любви к искусству, не со зла
общие слова пустила в дело,
частные по миру разнесла.

Лес междуусобных междометий,
поле идеальных идиом,
сколько букв взошло на этом свете,
сколько запятых на свете том!

Как пройти сквозь заросли крапивы
и страницы не обжечь, скажи,
как не зацепить плакучей ивы,
пролетая полем спелой лжи?

Как на скоростном автопилоте,
в ветреных витая облаках,
удержать на тонком переплёте
крыльев разлинованных размах?

(с)

mango_delight,

[444x325]

Что ты знаешь о жизни заснеженных тех
городов,
где секундная стрелка годами стоит
как влитая,
и короткая память не стоит
напрасных трудов,
и хрипят самолёты, с саднящего поля
взлетая.

У остывшей земли на краю без причины
не стой –
прибирает зима в ледовитом своём
фетишизме
выживающих чудом в местах, отдалённых
не столь.
Что ты знаешь о жизни?..

Родом из отмороженных окон –
куда нам таким?..
И тебе не понять,
постояльцу нарядных бульваров,
отчего так бледны одолевшие брод седоки
и не смотрят в глаза, отпуская своих
боливаров.

Что ты знаешь о жизни, немногим
длиннее стишка,
где случайным словам
в изувеченном ветром конверте
до последнего верят и крестятся
исподтишка –
что ты знаешь о смерти

искромётных свечей, позабытых
у пыльных икон,
где Господь раздаёт векселя в неизвестной
валюте
и всё так же один – налегке по реке босиком
отправляется в люди.

(с)

Вижу письмо.

Сиреневые чернила. Помню, бежали по глянцевому перрону.
Я улыбался, если она звонила. Эту улыбку слышно по телефону.

Я изобрёл решительные ответы - даже на риторические вопросы.
Даже простил вонючие сигареты
и уклонялся от кончика папиросы.

Даже ушёл. Последнее, в общем, "даже".

Не вспоминаю по семьдесят раз на дню,
всё, отпустил.

В свободной такой продаже.

Только вот письма.
Зачем-то я их храню.

(с)

envidiable,

[450x300]

...Такая мода – письма в никуда. Сидишь и пишешь, сам себе, как шиза, – о ерунде кровавого суда, о низком старте с белого карниза.
Об умерших, конечно – хорошо, а о живых – небрежно и некстати. И пиво пьёшь... а пишешь, что – пишо. И в троны трансформируешь кровати.

В твоём письме красиво жгут мосты, и раны терпят килограммы соли, и в рамах тебе видятся кресты – а их ленивый только не мусолил.

В наушниках остатки кумпарсит. По клавишам – танюхе, петьке, ваське – так пишешь: "кто? Иуда? Да – висит...))) как миленький, висит до ночи в аське... А Бог давно оффлайн... и коньяка две капли... в общем, дело очень плохо..."
И так легка писателя рука, и буковки с проворностью гороха из пригоршни на белые листы "святого" Word’a... что тебе бумага?!
И снова в рамах высятся кресты, и шторы реют краешками флага...

Ты – Сказочник.
Поэт Поэту – друг!.. до выявленья в мебели скелетов, до странно-недопитого – "а вдруг...", до женщины, до первых пистолетов...
До форума... а в трауре тех лент – смешная категория наезда... И, выключая комп, ты из легенд вразвалочку выходишь из подъезда.
Вот это – жизнь.
И Тот, Кто создал нас, без сожаленья скручивает лассо. А при тебе извечный адидас, внутри – два чая, вермишель и мясо.
И ты ни сном ни духом про пишо. Да потому что вырос – там, где надо... где слишком отличалось "хорошо", попахивая мойвою и адом.

Строчи письмо... любой большой звезде, пылинке или сам себе на сдачу. Твой адресат живёт почти везде. Он глух и слеп, и на твою удачу ещё и нем (не только когда ест), а потому и спорить ему тяжко, что в окнах твоих – РАМЫ, а не крест, что твой бокал – зелёная баклажка.
У задней мысли отрастает хвост, она хоть и не ящерка, но всё же: не думаешь – какой к едрене мост сжигаем мы, когда уходим. Может, так вдребезги прощаясь, легче жить, в своей глухой красивенькой печали, достраивая строчек этажи, с крылечком троеточия в начале.

Такая мода – письма в никуда... А тут – в куда, но – мимо, мимо, мимо... Как будто это ты уже – звезда... и глух, и слеп, и нем неумолимо...

(с)

Просыпаешься заполночь, в горле холодный ком,
Чувствуешь кожей, как время идёт по тебе босиком,
И ты лишь один из следов, ты слепок с его ноги,
И кто-то внутри чуть слышно шепчет тебе: "Беги!"
И ты уже наготове, как дверь от звона ключей,
Но кто-то опять еле слышно шепчет тебе: "Зачем?"

Просыпаешься заполночь, в ладонях - вода и лёд.
Если б от этого был бы прок, ты знал бы всё наперёд,
Но ты - лишь немое имя, четыре буквы в строке,
Сказанные в темноте, написанные на песке...
И ты мычишь ей о счастье, в клетке полночных схем,
Но знаешь, что она услышит одно лишь слово: "Зачем?"

И всё равно просыпаешься, хоть за окном темно.
Ты понимаешь, что помнил о главном, и всё это было, но
Вряд ли с тобой, потому что слишком хорош финал,
И ты помнишь в лицо и поимённо всех, кто об этом знал,
И все они этой ночью к тебе приходят ни с чем.
И ты видишь у них в руках плакат со словом "Зачем?"

(с)

на том берегу музыка и огни –
красиво!
танцующей лавой,
сплетясь золотыми гривами,
скользят по воде грациозные львы.
там ждут меня самые лучшие дни,
но я не умею плавать.
увы.

здесь музыки нет,
но нас не оставят одних
ни на минуту.
как шумно и как неуютно
в толпе –
отгородиться нечем,
а самый последний вечер
должен быть нежен и тих.

тебе ведь пора улетать?
я знаю – банально, избито
и всё же...
синдром Маргариты
обычно слабеет утром.
нам было бы по пути,
как жаль, что твоя высота
опять для меня недоступна.
забыла слова молитвы...
прости.

(с)

Ольга_Иван_ова,

[262x40]

Я онлайн, милая, это значит – пока ещё жив.
Слышишь, как голос мой по проводам бежит?
Пока есть на свете наш невидимый сисадмин,
я знаю о том, что я в сети не один.

Это я, солнышко, безумный дух ай-сик-ю.
Ты мне шепчешь в ночи то, о чём я ду-ма-ю.
Мы с тобой оба ток, ток-шоу, и только что несколько раз,
нас нет на самом деле, и никто не вычислит нас.

Что заставляет терзать тебя клаву в холодной, как лёд, ночи?
Что заставляет тебя и говорит: "Торчи"?
"Торчи на нём, он твой наркотик, шприц, героин".
Пока ты слышишь это, я знаю – я в сети не один.

(с)

Natalie-Lisa,

[335x317]

Картинку нарисовала Наталия Шевчук.

Тёплый октябрь завис
в тихих небесных водах,
лишь караваны птах
воздух качнут вдали,
листья, сорвавшись вниз,
вектор своей свободы
тянут в осенний прах,
к лону сухой земли,

чиркнув по высоте,
в ноги по-лисьи лягут,
свет их золотоуст,
солнечна их печаль...
осень пришла в Эдем –
тлеют лампады ягод
там, где шмелиный куст,
словно орган, звучал.

(с)

А мы уже там, за чертой, что бы ни говорили о рубежах, как бы нам ни хотелось ужиться и удержаться, мы уже за чертой, и некуда убежать, если шансы и были, теперь не осталось шансов. И от этого, знаешь, тихо и хорошо, в этом есть понимание и прощенье. Я не ждала тебя, и ты ко мне не пришёл, мы не держим обиды и не храним вещей, но в этом есть такая лёгкость и простота, от которой мир становится поднебесным. Я распахнулась, и ты меня пролистал. Нашим страницам в одном переплёте тесно, поэтому небо ясное. Журавли, бумажные, воздушные, неживые попарно поднимаются от земли, которую мы догнали и окружили. На земле начинается осень, её шаги всё отчетливей слышатся в воздухе напряжённом... Время забытых лиц, запрещённых книг, время любить мужей, возвращаться к жёнам, верить и сражаться за рубежи, если успел остаться в земных пределах.

Мы уже за чертой, и надо учиться жить.

В этом-то всё и дело.

(с)

По другую сторону реки
Я стою, не в силах наглядеться.
Душ ушедших лёгкие шаги
Отдаются в сердце, прямо в сердце.

И родные синие глаза
Смотрят сквозь меня так безучастно.
Как вернуть тебя - себе? Назад!..
Воды Ахерона мчатся, мчатся...

Ты меня совсем не узнаёшь?
Друг мой милый, как ты там? И где ты?
Ты уже отдал свой медный грош,
Сделал свой глоток из тёмной Леты.

Душ ушедших лёгкие шаги,
Тихий стон над вечной стылой ночью...
Береги же память, береги,
Даже Лета, знаешь, камень точит.

(с)

У изголовья – луны будильник. Питеру стукнет на днях полтинник. Память, заросшую паутиной, Питер не бередит. Он не мальчишка, он очень взрослый. Это привычно, стабильно, просто. Но иногда наступает осень - рыжая, словно... Динь!

Питер не может сдержать улыбки: в солнечном лучике пляшут рыбки, бабочки, птички, цветы и зыбкий крохотный силуэт. Питер не спит, но, быть может, бредит? Будит сопящую рядом Венди: милая, кажется, крыша едет? Ты её видишь? Нет?

Венди, конечно, прекрасно видит, чем развлекается милый Питер. Венди давно не сулят открытий сказки и прочий хлам. Что ж, эта Динь – недомерок-призрак, пусть Питер тешит свои капризы, не с секретаршей же, рыжей клизмой, тискаться по углам...

Динь не считает пространство-время, ей лишь увидеть его скорей бы, Питер в ладонях её согреет, скажет – спляши, малыш! Динь засмеётся, конечно, спляшет, ей в этом мире немножко страшно, здесь облака, как кисель вчерашний, капают с серых крыш.

Венди погладит рубашки мужу, сделает завтрак, обед и ужин, Венди умеет плясать не хуже, просто ей недосуг. На горизонте зари полоска. Динь в шутовских маскарадных блёстках, а не в пылинках алмазно-звёздных. Взгляд её прям и сух.

...

Не дёргайся, Джеймс, она всё равно улетит – сквозь стену пройдёт, сквозь тебя, сквозь себя... не удержишь. И всё, что ты можешь сейчас – не стоять на пути. Что может она? Только гнаться за глупой надеждой. В твоих городах много солнца, и моря, и трав, в старинных кувшинах живут всемогущие джинны, там краски щедры и, хвосты горделиво задрав, священные кошки проходят по улицам длинным, и дети танцуют для них под дождём лепестков, и под облаками нестройным серебряным клином на встречу с друзьями из давних лохматых веков, себя осознав, всё летят и летят лимузины... Ты сказочник, Джеймс, ты так щедр, раздавая миры, но ей почему-то летается только в тот город, где Питер выходит под мелким дождём покурить – серьёзен, успешен, женат. И бескрыл. И немолод. В тот город, где нет ни драконов, ни ведьм, ни чудес и где не нужны безнадёжно влюблённые феи. Зачем же он вырос, несносный прыщавый малец? Ведь знал, что его ей никто никогда не заменит...
Она возвращается, Джеймс. Как всегда, с помертвевшим лицом, заплаканным сердцем и снегом на солнечных косах. Укутать, обнять, отогреть, отпоить молоком, глядеть на огонь и рассказывать сказки про осень, и после – стеречь неспокойный нечаянный сон, в который тебе не пройти, разве что невидимкой.
А ты бы всё золото мира поставил на кон, чтоб выиграть счастье для маленькой глупенькой Диньки...

(с)

сломалась любимая кукла наследника Тутти,
свалилась замертво с жесточайшей температурой;
раньше ты изучала одиночество в институте,
теперь поступила в аспирантуру.

оказалось, когда говорят "не сворачивай с трассы",
стоит прислушиваться и задумываться всерьёз;
Элли, опомнись, ты уже не в Канзасе,
и с тобой разговаривает твой пёс.

запомни: не пей со Шляпником, он хронический алкоголик,
обходи стороной Чёрную Королеву, она одержима;
и не надо лгать, что тебя завёл сюда Белый Кролик,
ты сама хотела столкнуться с непостижимым.

и не надо лгать, что ты совсем из другой истории,
твой Гудвин не отзовётся — стоит ли так кричать?
и посмотри на глубокие норы по обе стороны
дороги из жёлтого кирпича.

(с)