Тишину дробя стуком рам, завывает ветер.
Я смотрю и смотрю на тебя - что ты сделаешь с этим?
Не кручу, не верчу, не крушу, не смещаю оси -
я же просто смотрю,
иногда - задаю вопросы.

Не целую в уста, не зову тебя жарким меццо,
ни кинжала и ни креста - для тебя - у сердца;
не ношу тебе чаю с мёдом и кофе с ядом, -
никакого другого оружия,
кроме взгляда.

Ни двойного ствола, ни ласковых слов, ни лести, -
я же столп соляной, я скала, я стою на месте;
как мне справиться с тем, что я тебя - просто - вижу?

Почему ты всё ближе.
Зачем ты ко мне
всё ближе.

(с)

а увидимся - отведи глаза,
шаг прибавив, не говори мне "здравствуй".
время учит меня поливать свой сад,
не смотреть назад, расставаться насмерть.

я привыкла - в космической темноте,
в високосном годе, в пустом трамвае;
оставайся одной из моих потерь,
выносимой, как всё, что не убивает.

навещай меня - мотыльком в траве,
ветром в голове, сквозняком под вечер.
если вдруг позову тебя - не поверь,
посчитай, что это фигура речи.

(с)

цвай,

[341x176]

Всё, что когда-то хотело орать и биться,
потом - затихать, убаюкиваться, ласкаться,
теперь превратилось в мелкий блестящий бисер,
испорченность пересказов.

Не подкреплён ни паникой, ни покоем, внутренний мир замирает в своих руинах,
где каждая трещина, каждый кривой осколок пока что имеют имя.
Катятся бусинки, сыплются вниз сквозь пальцы, не остановлены кем-то в момент полёта...

И можно теперь прилюдно не убиваться.
Это и так убьёт нас.

(с)

Я пишу тебе из стран, о которых ты никогда не узнаешь из выпусков новостей. Океан между нами такие сковали льды, что, пожалуй, и вовсе не стоило строить стен. Ни зацепки для памяти – зеркало, тишь да гладь, засмотревшись, оступишься – холодом обожжёт… Нынче время такое – не помнить и не желать, не тревожить полночными песнями верных жен. Здесь другие порядки, причудлив чужой язык, в его говоре тонешь, и сладко идти на дно, так из мира домой возвращается блудный сын, так целующий женщину полон её вином. Рассказать не сумею – нельзя передать того, что дарует свободу не ждать от других беды. Здесь равны и земля, и движение тёмных вод, здесь равны до конца времён и огонь, и дым. Только в этом краю отныне ищи меня, не сверни с дороги на перепутье лет. Ибо даже дыма не было без огня, а вода всегда стремилась к своей земле. Только в этом краю, сумев объяснить себе, для чего этот путь, ведущий из года в год, мы с тобой достучимся однажды до тех небес, у которых ни горизонта, ни берегов.

Я пишу тебе письма из стран, о которых ты никогда не узнаешь из выпусков новостей.
Я сижу на песке, над миром восходит дым.
Когда вспыхнет солнце, останется только текст.

(с)

Так в одно существо сливаются, пальцами ловят крик, из разомкнутых губ стекающий терпким соком. Так рождается дух мой, растёт у меня внутри – чёрный лебедь ли, финист ли ясный сокол. Он рисует треугольники, уголки, от бедра к бедру перо его пролетает. Из волос и стонов сплетается нить строки, и свивается в плоть к утру, и горит цветами. Так срывают их – одним поцелуем, влёт, кровоточит свежий стебель, ложится в руку… Это дух мой льнёт к тебе – чертополох да лён – если будет страшно, не выходи из круга. Очерти нас белым мелом, одним кольцом, отведи от нас стрелу и лукавый ветер, стань началом мне, и матерью, и отцом, и ответ мне дай, и будь за меня в ответе. Так становятся одним, и огонь горит – в феврале, назло метелям, в дому высоком…

И живёт мой дух, живёт у меня внутри – чёрный лебедь ли, финист ли ясный сокол.

(с)

Мне сейчас уехать, как прыгнуть с крыши.
У моей печали не видно дна.
Я молчу и слушаю, как ты дышишь.
Я смотрю и думаю, что весна…
Что любовь бывает, как смерть, одна.
Да и той бывает порою слишком,
Если жизнь для неё тесна.

Что важней всего, то всегда некстати.
Что всего дороже, легко отнять.
По перрону снег размело, как скатерть.
От стены добраться бы до кровати –
Я не знаю, что здесь ещё менять.
И когда я думаю: "Хватит, хватит", –
Обрывается что-то внутри меня.

На метро две станции до вокзала.
Твой язык на мой непереводим.
Хорошо, что главного не сказала,
Этих слов и так уже пруд пруди.
И волокна лопаются в груди
(ты попала, девочка, ты попала),
Посиди тихонечко, посиди.

Этот город за ночь в меня вмерзает,
И под белым небом ни птицы нет.
Здесь никто ничего о тебе не знает –
Если в целом доме погашен свет,
Мы почти совсем лишены примет.
Время нервно мечется, как борзая,
Потерявшая след.

(с)

Наступает весна, неизбежно идёт сюда, время солнца и боли, и медленной ломки льда – так в стеклянное крошево бьётся весной душа, что не выжить становится главным, а не мешать. Всё теплей и теплей льётся мед из небесных сот, каждый жёлтый цветок раскрывается сотней солнц, в каждом солнце сгорает один из бумажных дней, календарь на исходе и, знаешь, иного нет. Рассказать бы кому-нибудь, как это всё болит, как весна забирает последнюю часть земли, как такой наполняет жизнью, таким огнём, что уже никуда не спрячешься от неё. Утаить бы последнее, скрыть поскорее в снег, заморозить, спасти, никогда не отдать весне, сохранить эту нежность, идущую сквозь меня, от свободы весенней да от её огня. Но теплей и теплей льётся мёд из небесных сот. Каждый жёлтый цветок раскрывается сотней солнц. В каждом солнце сгорает один из бумажных дней.

Календарь на исходе и, знаешь, иного нет.

(с)

Прости ей то, что он — не ты,
Прости ему, что ты — не он,
Она к нему, а он ко мне — развязка всех дорог.
Ты не прощаешь никого,
Ты не прощаешься с судьбой,
Ты говоришь, что мир — кольцо, и важен только срок.

Когда собою обожжёшь,
Когда изнанкой той любви
Ты будешь ранить как свечой, как лезвием огня,
Мир загорится изнутри,
Ты видишь, что ты натворил?
Прости меня, что я — лишь я, прости, прости меня.

(с)

...так страшно, врут, когда говорят, что не страшно. Утром у него была равнодушная спина, он вышел покурить, потом на стоянку, потом позвонил, оказалось, ушёл навсегда, и денег нет совсем, и работа дурацкая, и кошка утром не вышла поздороваться, и жизнь, кажется, вся закончилась, и ничего уже не произойдёт важного. И страшно, что наступит ночь. Всё самое страшное происходит ночью. Снятся те, кто нас не любит, опять и опять звонят со стоянок, говорят войлочным голосом, что полюбили другую, что всё, и больше так продолжаться не может. У всех цветы, у кого нет цветов - та проиграла, сердце сжимает обручальным кольцом, тем кольцом, что он оставил на зеркале, белым с камушком, красивым таким. Старой росомахой, монахиней-расстригой подошла беда, зовёт, смотрит.
Женщина поправляет шапку, выдыхает "Господи, прости" и шагает вперёд, туда, где поезд, где тёмная вода, кисельные берега. Но страшно, так страшно, врут, когда говорят, что не страшно. Тысячи людей вокруг, а нет никого, только прохожая старушка заглянула ей в лицо, им, старушкам, уже многое видно: плещется беда в тёмных глазах, мутная вода, нет берегов. Птичьей костистой лапкой в перстнях трогает старушка женщину за предплечье и смотрит в глаза, "ну, - говорит, - тихо, что ты, что ты...", и у женщины вдруг льётся беда слезами, и отходит что-то темное страшное, из глаз вымывает, верь-верь стучат колеса. Чшш, тихо, деточка, обернется мутная беда светлой печалью, останется только чистый лоб и мокрые серые глаза.
- Ничего-о-о, - горлом шепчет женщина, - ничего-о-о, - и покупает себе тюльпаны. И опять включается этот белый шум, шум большого города, кто-то кричит, кто-то смеётся, и кликуша маминым голосом зовёт у прозрачных дверей: "Ангел мой, пойдём со мной".

Иногда в марте так хочется цветов.

(с)

Насте Шакировой wolfox.

Сходит снег, зеленеть обещают ветки и всё меньше грязи на сапоге,
можно серый асфальт расчертить на клетки и скакать по ним на одной ноге.
Для чего иначе ты чистил зубы, для чего проснулся ты поутру?
Пусть хоть кто посчитает тебя безумным, - это важно: придумать себе игру.

Кто-то за ночь мир и отмыл и вытер - он зовёт, звенит, начинает счёт.
Это важно - взять и из дома выйти, - там наверняка уже кто-то ждёт.
У тебя в кармане латунный ключ от неизвестной двери, от всех дверей,
по твоим кроссовкам гуляет лучик - завяжи шнурки и беги скорей.

Взрослый - значит: врать, обрастать вещами, заниматься делом без радости.
Солнце ярко комнату освещает и пора бежать, ты меня прости;
если станет вдруг и темно, и скучно - просто сделай весело и не ной.
Кто-то ищет любовника, кто-то - мужа.
Я - того, кто будет играть со мной.

....мир вокруг на время померк и замер, это мне водить, это я одна
всё кружу с зажмуренными глазами, три-четыре-пять, не моя вина,
если ты заткнул себе уши ватой и нашёл болото себе под стать.
Кто не спрятался - я не виновата.
Я иду искать.
Я иду искать.

(с)

Мир вокруг загадочно искривлён
                              снегом и холодком,
ты утомлён, практически усыплён,
                              свёрнут в бумажный ком.
Скоро покончим с чёртовым февралём,
                              сердце возьмёт разгон,
выйдешь на улицу солнечным королём,
                              бросишь своё гнездо.
Там небосклон как будто бы застеклён
                              и солнце сугроб грызёт,
и если ты ни разу не был влюблён,
                              то, может быть, повезёт.
Запах весенний взмоет, как мотылёк,
                              крыльями щекоча,
солнечный зайчик прыгнул к тебе и лёг
                              на край твоего плеча.
Я буду с тобой, твой сказочный рифмоплёт,
                              не дружащий с головой,
а завтра март, и поэтому тает лёд
                              имени твоего.

(с)

мне мало не хватает для счастья: синей холодной воды
поблизости, чтобы идти до неё не больше квартала,
плоских белёсых волн, методично слизывающих следы,
ясной сухой погоды с понедельника до среды,
а со среды — чтобы заливало;

города, пропахшего хлебом, дождём и углём с вокзала,
дома с оберегом у двери против любой незваной беды,
тёплой кухни, где все немного пьяны и накормлены до отвала,
чердака, где притихшие ласточки, вязанки зверобоя и череды,
гамака во дворе, лоскутного покрывала;

памяти, острой, такой, чтобы всё, что было,
всё, чего не было, всегда помнила,
никогда не забывала.

(с)

Город ВЭ в феврале как Ветхий завет -
чёрный, обледенелый.
но сегодня луне я сказал о тебе -
и она побледнела.

на "когда?" мне всегда отвечай "никогда"
и смейся в ладони.
моё счастье ходит за мной по следам -
всё никак не догонит.

обещала не сниться. но всё же приснись -
я глупый, наверно.
только нежность и небо не имеют границ.
только нежность и небо.

(с)

Шур-шур-шур шуршат шаги.
Люди тёплы и легки,
Только тронь - и кровоточат,
Или хуже - вьют стихи.
Мягкий бархат, скользкий шёлк,
Волк зубами щёлк да щёлк,
Но пришедший после волка
Лучше в людях знает толк.
Он крадётся тих и нем,
Мимо планов, выгод, схем,
Никому не задолжавший
И не узнанный никем.
Шепчет-шепчет, старый вор,
Продолжая давний спор,
Лучше - сладкое похмелье,
Чем верёвка и костёр.
Будешь счастлив, будешь пьян,
Сердце - в сущности - стакан.
День слепого валентина
Проступает сквозь туман.

(с)

Февраль из снега сделан лишь на треть.
Две трети - это сумрак, ничего.
Но если у кого должно болеть -
Пусть лучше у меня, чем у него.
Но если у кого должно стучать
В висках на полпути в аэропорт,
Пускай всё мне. Я всё смогу смолчать.
Не выкричать. Не выйти на рекорд
В счёт выбитых из ярости сомнений.
Молчание - топология Пути.
Любовь сильнее наших представлений
О том, как всё должно произойти.
Ты так руки моей не выпускаешь,
Как будто бы все сроки не прошли.
Как будто ты меня не провожаешь,
А сталкиваешь
с краешка
Земли.

(с)

Это лето останется в сердце как лучшее из.
Как родник, из которого бьёт беспредельное счастье.
Я сухими губами ловлю освежающий бриз,
Ощущая себя неотъемлемой солнечной частью.

Это солнце играет и прячется в каждом углу:
От севильских фонтанов до сланцев Большого Каньона,
До рассыпчатых бликов росы по цветному стеклу,
До слезинок дождя в канелюрах античной колонны.

Это солнце останется здесь до последнего дня,
Закатившись монеткой в одну из нагретых расщелин.
Как карманный спаситель, что всё-таки любит меня.
Как маяк в темноте. Как гарант моего возвращенья.

Я вернусь с волосами как медь и расплавленной кожей,
Не держась ни за что и уже ничего не тая.
Чтоб однажды признать – мы с тобою ужасно похожи.
Чтобы просто сказать:

Здравствуй, Господи!
Вот и я.

(с)

spring_hurts,

[241x369]

Бумага становится камнем,
об который крошатся слова.
Стихи прорастают травами,
От которых болит голова.
Под крышей мелодию грустную
Завёл повелитель звуков.
Но я ничего не чувствую.
Ничего, кроме чёрных букв.

Внутри апельсина бетонного,
Под самой его кожурой
Колышется море бездонное,
А в нём несомненно живой,
кто вечным прибоем движет
и тихо поёт про любовь.
Но я ничего не вижу
Кроме букв, что охочи до слов.

В небесном городе – ветер,
От стада отбилась овца.
В степи сероглазые дети
Зовут своего отца.
А я сижу, ожидая
Стука твоих каблуков,
На белой бумаге сжигая
Осколки каменных слов.

(с)