я молчу, если страшно, молчу, если мне темно,
всё равно ведь придут, уведут в свой прохладный плен,
но когда в тишине кто-то бьётся в моё окно,
я впускаю его, наливаю в бокал вино
и готовлюсь быть близкой, раз больше никто не смел;
подпускать — так легко, если в сердце легло навек,
отпускать — так несложно, когда не берут в расчёт,
но когда горькой болью других укорочен век,
я грущу, что я только какой-то там человек,
ничего не решаю, ничей не равняю счёт;
сохрани меня, боже, от этих смешных обид,
разменяй мою злость и гордыню на горсть тепла,
но когда позволяешь мне так — до конца — любить,
то держи это всё, оставляй это вечно жить,
даже если я — не смогла.
Елена Касьян "Летнее солнцестояние..."21-06-2014 20:10
Летнее солнцестояние, новый отсчёт,
Небо течёт по венам, темнеет кожа.
Господи, что за безумный выдался год,
Кто там вращает вселенский коловорот
И провернуть всё никак не может.
Мы, как радары, стоим, отражаем свет,
В зоне покрытия - прочерки и многоточья.
Если на все вопросы - один ответ,
Глупо читать по буквам, которых нет:
Помню, люблю, скучаю... и прочее, прочее...
Я рискую в чём-нибудь повториться, на запястье время замкнуть кольцом.
Я люблю почти что по-матерински, я почти по-детски смотрю в лицо.
Я тут слышу скрип циферблатной стрелки, как любовник слышит и часовщик.
Я привыкла: мы происходим редко, но тем громче каждый из нас звучит.
Это важно - верить в счастливый случай. Знать, что кто-то хочет с тобою встреч.
И мы держим руку на пульсе, учим, как бывать не рядом, но всё же греть.
Я люблю тем пристальнее и тише, чем сильнее время нас держит врозь -
чтобы всё запомнить и всё услышать, даже то, что с губ твоих сорвалось
несерьёзно, горько или случайно. Чтоб, не веря в данность, что ты пропал,
потеряв из виду тебя, с начала кропотливо складывать, словно пазл.
Я рискую время считать и стать им, чтоб во мне пружиной сжимались дни,
где мы слишком нежные, так некстати, что любой увидевший обвинит
нас в таком бесстрашии быть родными, в опьянённой близости на виду.
Только нам бы нами побыть - иными нас к себе другие упрямо ждут.
Я рискую в чём-нибудь повториться, торопясь любить до того, как бой
городских часов проведет границу, разделяя стрелками нас с тобой.
Потому что с тобой говорю я на всех языках,
На живом и на мёртвом, на нынешнем и на вчерашнем,
Я сама то дремучая выпь, то немая треска.
Быть тебе кем угодно — уже не смешно и не страшно.
Спи теперь до рассвета. Качается дом на ветру,
Ночь полощет луну в отсыревшей небесной лохани.
Город будет тянуться к тебе миллионами рук,
Только мне, только мне не дотронуться даже дыханьем.
Я жалею тебя, потому что мы были близки
В послезавтрашнем дне, где лишь контур ещё осязаем,
Потому что мы смертны, как эти простые стихи,
И как эти стихи, мы однажды тут всё потеряем.
Эта глупая нежность не ведает звуков и букв,
Но её немоту обретая, как редкую милость,
Ничего не ответь на мою тишину, если вдруг
Ничего не случится. Уже ничего не случилось.
Ночь, одержимая белизной
кожи. От ветреной резеды,
ставень царапающей, до резной,
мелко вздрагивающей звезды,
ночь, всеми фибрами трепеща
как насекомое, льнёт, черна,
к лампе, чья выпуклость горяча,
хотя абсолютно отключена.
Спи. Во все двадцать пять свечей,
добыча сонной белиберды,
сумевшая не растерять лучей,
преломившихся о твои черты,
ты тускло светишься изнутри,
покуда, губами припав к плечу,
я, точно книгу читая при
тебе, сезам по складам шепчу.
а потом всё крошится - возьми его и рассыпь.
вязкое, как песок, тебя поглощает время.
отчаянный часовщик разбивает свои часы,
но всё равно стареет.
а потом ложится всё - молчанье на губы, снег,
тела, чьи-то тени длинные - ни признака новой жизни.
отчаянный часовщик помнит часы на своей стене
до мельчайшего механизма.
а потом всё слушает монотонный шуршащий шум.
хуже колодца и маятника, молота с наковальней...
отчаянный часовщик, про которого я пишу, -
я.
а ты - это время,
что сейчас
меня
убивает.
Вот горизонт, он так невозможно жёлт,
словно стоишь, ослеплённый, под фонарём.
Вот - двое: один из них любит и напряжён,
другой постоянно врёт.
Вот падает луч и тянется, словно нить, -
будто бы свет, как клубок, с горизонта снят.
И одному нужно вовремя объяснить,
другому - не объяснять.
Раньше бы осознать это всё, сложить,
уметь вот такое предсказывать наперёд.
Но погибнет один, хотя и остался жив,
а другой будет мёртв, хотя он и не умрёт.
Живи. Как полагается – живи.
Дыши, дыши, не убегай сквозь пальцы.
Смотри, как рано утром соловьи
На солнечных выныривают пяльцах
И вышивают золотом зари
Одно и то же тонкое – жи-ви.
Живи, давай, хоть ложку молока,
Хоть вечер с книжкой, хоть бульона чашку.
Смотри, какие нынче облака,
Какие кеды, дети, свет, ромашки,
Тюльпаны, стражи улиц городских.
Смотри, какое будущее время.
Какой смешной и неуклюжий стих,
Какой вокруг зелёный май со всеми.
Ну как тебя спасти живьём, скажи,
На глубину куда пробиться свету.
Я целый мир несу тебе – транжирь.
Возьми хоть колокольчик, хоть монету,
Хоть дом, хоть эхо старого двора,
Хоть запах – вишен, дыма ли, прибоя.
Нет, правда. Оживай, давай. Пора.
А то ведь я останусь здесь тобою.
так тосковать взахлёб - и не знать, о ком; кто там растаял в сумраке заоконном...
знаешь, как сердце становится тайником, сундуком без ключа,
подрёберным хрупким схроном,
как оно бьётся, когда замирает воздух, трудно терпеть, но стократно страшней привыкнуть, -
держит внутри листву, и смолу, и воду, ящерицу на камне, осоку и землянику.
солнце мерещится в соснах, туман с утра, с веток стекает розовый тёплый свет.
эти реки, они называются цна и пра, тёмные и золотые, как змеи в густой траве.
дышишь, и чудится запах речной воды, смотришь - в глазах остаётся пустой осадок.
вот тебе родина, сладок ли этот дым? слёзы глотаешь - и отвечаешь: сладок,
жжётся внутри, закрываешь глаза - и пусть, что там теперь, на дне безвоздушной бездны?
ягоды в горсть не собрать, не коснуться травы, не взглянуть -
только вдохнуть.
выдохнешь - и исчезнет.
Екатерина Михайлова "Портрет с гитарой"09-04-2014 00:27
Мальчик назвался груздем
и лезет в кузов, -
зажигает так, что за него не стыдно в аду сгореть;
весёлый мальчик,
сочиняющий грустную музыку
ночами, полными дыма от сигарет.
Из струн высекает играючи
чистое золото;
мальчик, рядом с которым я - просто медь
звенящая;
пробы, если и были, - сколоты,
- но, когда он играет, я не могу не петь.
Мальчик, - так редко рядом,
так мало вместе,
так рано огни ночные плавятся за стеклом.
(Как тебе грустно,
если вот так тебе - весело,
как же темно-то, если вот так - светло?!)
Мальчик, - не стану ни музой твоей,
ни обузой;
я - только голос, коснувшийся слуха, - едва-едва...
Весёлый мальчик сочиняет грустную музыку,
а я - сижу,
не могу подобрать
слова.
Екатерина Михайлова "Собственничество"08-04-2014 00:12
чья-то женщина, чья-то девочка, чья-то дочка;
чья-то точка не-отправная – и чья-то точка
невозврата;
чьи-то мурашки по позвоночнику,
чей-то ад.
у меня – ничего, кроме взглядов твоих оленьих,
ни кола, ни двора, ни права касаться твоих коленей;
но
я живу с тобой,
живу с тобой в одно время, –
я богат.
у меня – ничего, кроме слов и крепкого чая;
ты уйдёшь через час, тебя кто-то опять встречает,
твой бумажный кораблик на чьих-то волнах качает –
только я,
только я не чета им, и я ни черта не сдался,
если здесь и бывает шанс – у меня все шансы:
я умею с тобой,
умею с тобой смеяться, –
ты моя.
А вот и Благовещенье. Задумчив
Апрельский день. Прохладен, непогож.
Но солнце есть, оно ещё за тучей –
Куда ни ткни, а в небо попадёшь.
Оттуда эти лилии и Вестник,
И синий плащ его, и шорох крыл,
"Благословенна ты..." Застыв на месте,
Поймёшь ли, для чего тебе открыл
Он эту тайну... Знать о муке крестной –
Не уберечь, не спрятать, не помочь...
И лепесток, кружащийся над бездной,
Так невесом, но отступает ночь.
В окошко смотришь, обхватив колена,
Как будто пробуждаешься от сна –
"Благословенна ты..." Благословенна...
Как пасмурно, но всё равно – весна.
Как расскажешь, кому расскажешь о том, о том,
как у рыб бывает бессонница подо льдом;
как ворочаются и бьются, хватая ртом
ледяную воду в поисках кислорода.
Как ты шлёшь мне приветы из аэропортов,
как мне кружит голову долгий глоток свободы.
Как за полночь луна восходит на свой погост,
как ночные тени становятся во весь рост;
как мой внутренний сфинкс ведёт меня на допрос,
как заранее он глядит на меня с укором.
И как вечным огнём горит между нами мост -
ледяным огнём, освещающим целый город.
Как сложны эти схемы: кто из нас с кем в родстве,
как идёшь - и сбивает с ног беспощадный свет,
как, наверное, все мы ворочаемся во сне,
если всё это снится, если всё это - мнимо.
Как от нежности сводит скулы.
Как тает снег.
Как ты жив во мне.
Как я с этим непримирима.
Кончаются и холод и зима, и кто-то снег бросает с нашей крыши, и я не напишу тебе письма, и ты письма уже мне не напишешь, я не построю замка на песке, и не войду в тот дом и двор заросший ни девочкою в платьице в горошек, ни бабушкою с палочкой в руке.
К чему такое время и когда другое будет, спрашивать не стоит, куда уходят дни и города, а ведь они куда-нибудь уходят, и, может быть, не стоит замечать того, что непременно канет в лету, но почему-то снятся по ночам прекрасные и нежные сюжеты.
Уже апрель... опять весна, ещё что будет с нею здесь, она не знает, и сумрак с улиц в комнату течёт, и комнату собою заполняет, но предстаёт всё ярче и больней тот образ, что уводит жизнь в начало, где россыпь улетающих огней и вся печаль автобусных вокзалов.
И я не появлюсь ни в чьём дворе, приняв все расставанья за основу, и для чего-то в прошлом сентябре я в книге засушила лист кленовый, он не забыт мной этою весной, смотрю и вижу, по нему читая, что он почти такой же, как живой, и я – почти такая же... живая.
Все наши страхи можно накрыть рукой,
как маленький шарик, чёрный и голубой.
Он будет вертеться медленно на оси,
и ты, моё сердце, большего не проси.
Внесённый в реестр, записанный в каталог,
он станет таким как хочешь, почти любым.
Ты шара создатель, хранитель, правитель, бог –
жаль, боги не любят чёрное с голубым...