[показать]для tory_forever, с днём рождения! (:
У скрипача была скрипка синего дерева и нить жемчужных бус. Он жил на последнем этаже небольшого домика с большим балконом и по вечерам любил сидеть на скамейке, которая неведомо откуда там взялась, будто бы ветер принёс. Там были горшки с цветами, каменный пол, как на улице, и в довершение всего стоял обыкновенный уличный фонарь со светом цвета жёлтого леденца. Скрипачу нравилось думать, что когда-то этот балкон был частью какой-нибудь старой улицы, где прохаживались важные господа и семенили на премьеру очередного спектакля великосветские барышни... да нет же. Никуда они не семенили, потому что по этой улице курсировала самая настоящая карета с запряжёнными в неё лошадьми цвета орехов. По этой самой улице когда-то давным-давно разносился шорох вечерних платьев, стук копыт и цоканье туфель, по камушкам мостовой некогда стучали капли дождя, натягиваясь, словно струны, и если взять в руки смычок...
У музыканта жил большой пушистый рыжий кот, почти чеширский, только разговаривать не умел. Кота звали Роберто, и он любил лакать подслащенное молоко из блюдца и сидеть на перилах балкона, жмурясь от солнечных лучей по утрам и щурясь от света фонаря вечером и ночью. Как каждый уважающий себя кот, Роберто признавал только дневной сон, к чему и приучил своего хозяина, скрипача.
В спальне стоял старый чёрный рояль. Если не приглядываться, его вряд ли можно было бы разглядеть под кучей всяких побрякушек, обрывков газет и гофрированной бумаги; раз в неделю, когда зажигался фонарь и первые звёзды озаряли своим сиянием чернильно-синее небо, музыкант садился на потрёпанный пуфик у рояля, открывал крышку, делал какой-то совершенно неуловимый и оттого кажущийся волшебным жест, и тихая сначала музыка наполняла комнату, выливалась из окон, вытекала через замочную скважину на балкон, на улицу, на новые мостовые, окутывала мягким сиянием деревья, заставляя каждый листик светиться изнутри, и превращала обычных спешащих по своим серым делам горожан в жителей прошлого века, когда балкон был ещё частью улицы... Музыка кружила их, уносила печальные мысли прочь.
К полночи Роберто, нарочито неуклюже передвигая лапы, спускался на улицу, садился у входной двери и наблюдал за пританцовывающими в такт музыке людьми. Его ярко и неожиданно голубые глаза мерцали в темноте, а тихое урчание сопровождало каждого прошедшего мимо, пока он не достигал конца улицы. Тогда музыкант закрывал крышку рояля, нашаривал в кипе газет нить жемчужных бус и выходил на балкон. Резким движением он разрывал нить и бусины, вопреки всем известным законам мира, взмывали вверх, цепляясь за ветви высоких деревьев, мерцая в леденцовом свете фонаря, утопали в тёплом вязком ночном небе...
Ближе к вечеру музыкант и кот любили пить чуть остывший чай: скрипач медленно потягивал его из небольшой пиалы, а кот лакал из бирюзового блюдца, довольно мурлыча. Если день выдавался жарким, цветы в горшках чуть подсыхали, а фонарь не хотел загораться, скрипач немного хмурился и перешёптывался с Роберто, который сидел у него на коленях, в кресло-качалке. Тогда музыкант задумывался, рассеяно выводил в воздухе длинными тонкими пальцами замысловатые узоры, вставал с кресла, почти не обращая внимания на кота, быстрыми резкими движениями брал в руки смычок, стоящий в одном из углов комнаты, раскрывал нараспашку дверь комнаты и выходил на балкон. Там он продолжал рисовать в воздухе смычком и руками, пока первые капли стремительного дождя не застучат по камешкам старой мостовой, пока цветы не закроют свои бутоны, чтобы защититься от ливня, пока пара капель не упадёт прямо в его широко открытые глаза...
Струи дождя превращались в крепкие прозрачные струны, натягиваясь от солнечного света, который пробивался из-за туч. Скрипкой служило само небо, и, немного поразмыслив, скрипач проводил по дождевым струнам смычком, извлекая невероятной красоты звуки, звуки небесной скрипки...
[показать]Четра живёт на окраине города.
[показать]- Знаешь, там сейчас, за окном, шёл самый-самый настоящий первый летний дождь, - тычет он пальцем в стекло за своей спиной, свесив одну ногу с подоконника так, что кончик яркого разноцветного носка достаёт почти до пола.
[показать]Знаешь, я тебя не дождусь. Этой же ночью я растворюсь в прозрачном золотистом свете фонарей. Я сквозь сетку на окнах просочусь и упаду прямиком в небо, опрокинусь на землю лунным сиянием, коли хочешь, я порасту желтоватой в этом леденцовом свете травой. Я буду дышать и быть дымом, и когда ты наберёшь код домофона, когда поднимешься на мой этаж и позвонишь в дверь - а давай вообразим, что у тебя есть ключи от неё? - когда откроешь золотыми ключами дверь, я к тому моменту растаю, растворюсь во всём окружающем, я искупаюсь в море, я стану мимолётным видением, а ты так и останешься стоять у окна, не сняв ботинок и куртки, с ключами в руке будешь задумчиво смотреть сквозь стекло, не двигаясь, и, возможно, когда-нибудь ты станешь призраком. Правда ведь замечательно? Я буду знать, что ты где-то бродишь, так же, как и ты сейчас знаешь, что я где-то летаю, с облаками наперегонки или тихой золотисто-жёлтой пылью опускаюсь на асфальт... Быть может, нам вместе - не суждено, поэтому я растаю до твоего прихода, поэтому ты так или иначе станешь призраком, а нам, быть может, суждено по отдельности, да делать одну работу: показывать людям, что есть мир другой, ночной, что есть его изнанка? Ты не думал? О чём ты думаешь, стоя у окна и глядя, как лёгкая дымка сизоватого тумана уплывает от тебя, отдаляется и летит прямо в синюю кляксу неба?..
Знаешь, ты меня тоже не жди, я ведь не вернусь, глупая, взбалмошная девчонка, так и останусь ей до скончания века, до боли в запястьях, до тоски чёрной в груди, так и останусь, но ты тоже постарайся, хорошо? Главное - это помни, что я бегаю где-то, и тогда я буду помнить, что ты ходишь где-то - просачиваешься тенью, летишь чёрной птицей, чёрным человеком живёшь. Но ты меня не жди и не ищи - меня уже нет, ни здесь, ни там, ни где-нибудь ещё, потому что я - вот она я, уже вокруг, уже вне, уже над, уже...
[показать]У Фокусника была длинная чёлка, закрывавшая левую половину лица, поэтому он видел всё в лживом свете: ведь только левым глазом различаешь правду. Может быть, поэтому он и стал Фокусником? У него были длинные гибкие пальцы, тоненькие полупрозрачные руки, ловкие и быстрые, да и сам он был очень высоким и худым, однако же не костлявым, а несколько плавным. Он будто плавал в воздухе, как рыба в воде.
Левую половину его лица украшал безобразный шрам, поэтому ему приходилось очень тщательно скрывать часть лица, ведь в работе фокусника не последнюю роль играет внешность.
Фокусник выступал в старом театре, который исполнял роль городского цирка и одновременно оперы; маленькое помещение едва вмещало то количество народа, которое приходило посмотреть на представление. Фокусник далеко не был гвоздём программы (ведь были же ещё и тигры, у которых из хвостов вылетали яркие искры, из-за этого прозванные Искристыми, была прекрасная голубоглазая балерина, поющая высоким басом, и бородатая женщина-факир, которая каждой каждый раз удавалось так подпалить бороду, что в итоге от неё ничего не оставалось, однако к следующему выходу борода, как правило, отрастала снова), но на его выступление собиралась куча людей - дети, взрослые, старики, грудные младенцы, совсем усохшие божьи одуванчики. Всем хотелось увидеть это просто чудо, которое он, как первый огонь, высекал из своих рук.
В конце каждого сеанса Фокусник клал руку на сердце, тень улыбки скользила по его лицу, которое почти ничего не выражало - лишь лёгкую усталость и, казалось, небольшую грусть по чему-то далёкому и неведомому, - и он почтительно кивал публике, замеревшей от восхищения и восторга. Слышно было, как муха пролетала через зал и садилась на дальний торшер. Так и оставив зал в изумлении, Фокусник неспешно удалялся со сцены, спрятав в карман свою игрушку. Игрушка была самая обыкновенная - небольшой цветной цилиндр на длинной нитке, с ним-то и играл Фокусник, вертел его так и этак, заставлял исчезать и снова появляться в самых неожиданных местах, ел его, засовывал в ухо или ноздрю, топтал его и подбрасывал в воздух.
Никто не знал, что это был единственный фокус, который умел делать Фокусник, - вертеть свой цилиндр на нитке.
Как бы он хотел уметь что-то ещё! Не пресловутые иллюзии создавать и морочить голову людям, а мастерить настоящие чудеса. Цветы из воздуха каждый дурак может достать, - думал он, но у него не получалось даже этого. С детства он мечтал стать самым настоящим чародеем-фокусником; он часто бродил в раннем утреннем тумане, густом и непроглядном, кажущимся неподъёмным и вязким. Фокусник всегда думал, что чудеса появляются именно в таких местах: где ничего не видно, но не из-за тьмы, а из-за того, что реальность немного разъезжается, если скосить глаза, и прыгает под ногами, то и дело пытаясь сбросить тебя с пути и убежать. Он очень хотел бы, чтобы во время его представлений зал заволакивала серебристо-серая дымка, проникала в уши зрителей и застилала глаза, заставляя забыть о реальности, подталкивая к тому, чтобы самим сделать какое-нибудь маленькое чудо, самим извлечь искру из собственных пальцев...
Маленьким мальчиком Фокусник часто убегал на дальний конец города, к долговязому ясеню, расположившемуся на опасном крутом обрыве. Если бы Фокусник не знал, сколько шагов надо сделать, чтобы добежать от ограды чьей-то фермы до края обрыва, летя в утреннем тумане и поскальзываясь на мокрой от росы траве, он бы просто-напросто свернул себе шею. Он всегда резко останавливался прямо у самого края, едва не цепляясь носком ботинка за корни ясеня. Там, в тишине, под ветвями волшебного дерева, у края земли, он учился делать свои первые чудеса...
Однажды после очередного вечернего выступления Фокусник как всегда спустился со сцены и вышел из театра через чёрный ход - он всегда предпочитал сразу уходить от завороженной толпы, от коллег по сцене, от всего, сразу окунаться в зыбкий туман, оберегающий тишину улиц. На ходу он крутил-вертел свой цилиндр на верёвочке и что-то насвистывал, что-то у него в мыслях было такое, о чём знал только он один.
А на утро через два квартала от театра, в котором выступал Фокусник, бородатая женщина-факир нашла маленький пёстрый цилиндр на верёвочке.
[показать]В городе случалось странное, если не сказать страшное: повсюду пропадали людские тени. То тут, то там под палящим южным солнцем людям приходилось прятаться под широкие навесы, в тень деревьев, нырять за скамейки и живую изгородь только для того, чтобы скрыть некую досадную оплошность, которую то ли внезапно допустила природа, не углядев за живыми прямоходящими существами, а то ли и вовсе кто-то коварно подстроил. Только кто и как - ума никто не мог приложить.
[показать]Мне приснился странный, завораживающий, ночной город под звёздным небом. Он расположился в бухте какого-то морского залива, обрамлённым невысокими горами, с острыми пиками, раскинулся на зелёных холмах. Домики там маленькие-маленькие, одно-, двухэтажные, с крышами из соломы и обожжённой черепицы коричневого цвета. При ярком свете звёзд, которые, казалось, спустились так низко, что можно дотянуться рукой, домики казались тёмно-синими, построенными из густой вязкой тьмы цвета ночи. Это ночной город, подумалось мне, и существовать он может только ночью, только под чужими закрытыми веками, под которыми пульсирует кровь тёмно-синего цвета, под ногтями из нефритов и опалов, под волосами цвета синих нитей.
Тысячи огней приветственно разгорались внизу; в окнах трепетало яркое пламя - люди не спали, они пели песни внутри этих маленьких жилищ. В порту стояли корабли с высокими мачтами, плавно покачиваясь на волнах абсолютно бесшумного моря, в котором обитали морские чудища размером с небольшие острова, усыпанные огоньками и плавающие очень быстро.
На море был полный штиль. Нет белых барашков, и казалось, что их и вовсе не может быть в этом сказочном звёздном городе. Мы поднялись на смотровую площадку, расположенную на самом высоком холме, ближе к горам. Старинные широкие каменные перила, через которые очень трудно перегнуться. Внизу, прямо под нами, была травяная бездна. Если туда упасть - точно знаешь, что расшибёшься насмерть, хоть во сне, хоть наяву, но лететь будешь почти вечность, вглядываясь в испуганные лица, что-то кричащие, и погружаясь всё больше в тягучее сияние звёзд. Возможно, тебе удастся забыть о боли на момент падения, возможно, тебе удастся забыть о том, что ты должен умереть.
Прямо под старой смотровой площадкой, на которой, кажется, очень давно никто не был, прямо за травяной бездной зелёное вязкое болото, столь же склизкое и вязкое, как небо над нашими головами. Но небо благосклонно к нам, а болото... оно походит на большую чёрную дыру и готово затянуть любого неосторожного путника; это единственная ловушка звёздного города.
Над холмами высится башня с тонким шпилем и часами, которые, кажется, то ли вовсе застыли, то ли идут очень-очень медленно, так, что рассвет или предутренние сумерки никогда не наступят.
Как-нибудь я нарисую этого город, пока он родился только в моём воображении. Но мне он не нужен, пусть он будет чей-то; мне так спокойнее.
[показать]А ещё хочу летать!.. ворваться в поднебесную обитель и рассекать телом воздух, нарушая покой и границы Небесного Царства! Будоража облака, становясь самим облаком...
[показать]Она, легко дыша, придерживая подол многослойной юбки в руках, взбегает по лестнице на пятый этаж, попутно распахивая окна на каждом этаже, и в подъезд врывается летний зной, тягучий и лёгкий солнечный свет, подобный мёду; врывается ветер, сметая пыль с подоконников и листков ветхой цветущей герани и мусор с лестничных пролётов. Она взлетает по ступенькам, босиком со светлой и радостной, лёгкой улыбкой на губах, лучащимся голубым сиянием взглядом. Её платье полупрозрачно, и она сама напоминает лёгкий, ворвавшийся в середине дня, чтобы запутать нити пряхи и перемешать бумаги на столе, ветерок. Наконец она вбегает в квартиру, уронив на последнем подоконнике горшок с геранью, который с глухим звоном разбился; она не закрывает за собой дверь, просто бежит по короткому коридору, забегает в просторную светлую комнату с голубовато-белыми стенами, почти пустую. Она, смеясь тихим перезвоном, распахивает оконные рамы, одна за другой, всего две и четыре ставни, опираясь на подоконник, почти выныривает из окна, пряди длинных светлых волос треплет ветер, она широко улыбается и выглядывает в окно, размахивая руками и сверкая своим небесно-голубым взглядом. Она что-то кричит, разбрызгивая смех на зелёные листья, ветер подхватывает его и уносит далеко-далеко, в центр города, на окраины, залетая в другие окна и в открытые глаза людей.Внизу стоит человек с фотоаппаратом и снимает. На нём застёгнутая на несколько пуговиц светлая рубашка и потёртые джинсы. Он делает кадр за кадром, улыбаясь и глядя на девушку. Окна во всём доме открыты нараспашку, кое-где тюль вырвался на волю и теперь с ним играет ветер. Девушка смеётся, слыша, как щёлкает затвором молодой человек под её окнами. Она садится на подоконник, подбирая юбки, облокачивается на раму, глядит вверх и вдаль.
[показать]Мне приснилось, что люди состоят из золотистых светящихся песчинок. Они проникали друг в друга, были в постоянном движении и излучали тёплый мягкий свет. Два человека проникали друг в друга: их сердца бились одно в другом, они дышали одними лёгкими, печень одного была печенью другого, а точнее, две были общими на двоих. Они начинали забывать, где - чьё, где кончается один и начинается другой, песчинки проникали, обменивались местами, позициями и вибрацией.