А эта не так давно написана, но почему-то здесь не оказалась. Правда, туда ещё можно много чего понапихать, но... вот так, в общем)

[показать]Маленький трубочист вздохнул и поплотнее закутался в небесного цвета плащ с высоким воротом. Из его рта вырвалось белесое облачко пара. Внутри, на душе скребли кошки и всё ныло, как будто внутренние органы решили разом выйти на утреннюю пробежку, а после - простудились и вот-вот собирались разорвать столь недолгосрочный контракт с самим маленьким трубочистом. Дескать, и без нас как-нибудь обойдёшься, не маленький. Трубочист вдруг понял, что уже долго и вполне бессмысленно смотрит куда-то в сгущающуюся под тенью деревьев внизу темноту, и поспешно заморгал, так, что крохотные льдинки с ресниц, образовавшиеся от его тёплого дыхания, весело разлетелись в разные стороны. Он помотал головой, словно выкидывая неприятные мысли, и взглянул на небо. Оно было такого странного цвета: будто в тёмные синие чернила налили молока да хорошенько размешали. Сверкали звёзды - чистые-чистые, можно было даже на мгновение ослепнуть от их блеска.
Трубочист снова вздохнул - который раз за этот вечер - и подумал, что надо было всё-таки взять с собой флягу и пару бутербродов. Он совсем окоченел, сидя на крыше, да и плащ его не был предназначен для долгого сидения на прохладном ночном воздухе. Однако же он не спешил уходить. И опять взглянул на небо.
Там - что-то великое и грандиозное, могучее и непостижимое, синее с разводами из молока и вкраплениями мерцающих звёзд, творилось. Будто бы вихрь поднимался из глубины, разрывая всё и вся со стремительной болью и пронзительным криком; вот только небо молчало, но торжественно, словно бы готово было отдать маленькому трубочисту в синей шляпе и синем плаще каплю себя - вязкую, полупрозрачную, но несомненно волшебную. Будто в котле, перемешивались на тёмном небосводе облака, млечный путь проливался на деревья таинственным светом, сияя на листьях, отчего они казались изумрудно-синими.
Готовое вот-вот вылиться через край, небо сгустилось, и маленький трубочист с восхищением расширил глаза и даже приоткрыл рот: что-то необычное происходило этой ночью. Воздух потеплел, а звёзды уже готовы были посыпаться на асфальт, прикинуться перламутровыми стразами да камнями. Трубочист ещё плотнее закутался в плащ и подался чуть вперёд, шляпа чуть не слетала с головы от ветерка, и вдруг он почувствовал, что мокрая вязкая капля чего-то непонятного упала прямо за шиворот. Он тихонько ойкнул и услышал мягкий тихий шорох у себя над головой, не то шелест, не то перешёптывание. Он попытался смахнуть каплю, но она уже успела впитаться в ткань его синего плаща.
А небо над его головой продолжало тихонько посмеиваться.

[показать]В парке работал Сторож. Он был невысок и сед, по утрам мёл мусор и опавшие листья с дорожек парка, сдувал звёздную пыль со скамеек, налипшую за ночь, подстригал кусты, а вечером обходил весь парк, важно позвякивая связкой ключей на боку, смотрел, чтобы никого в парке не осталось, потому что, рассказывают, творились там странные вещи, а местной ребятне дай только волю - перелезут через забор ночью, спрячутся в кустах, описаются от страха, а потом спать не могут, увидев такое. Такое? Какое такое - никто знать не знал, но все чуяли, что в парк ночью лучше не ходить, вот и сидели себе спокойно по домам, пили чай с кизиловым и крыжововым вареньем да кутались в пледы поздней осенью, засыпая в тёплых уютных креслах, не успев погасить абажуры, затушить свечи или выключить телевизор, с кошками на коленях или книжкам, со съехавшими на нос и чуть в бок очками и вовсе без подушки.
А ещё Сторож каждый вечер закрывал ворота парка. Это было, в общем-то, совершенно бессмысленно - ночью все спали, даже самые непоседливые; и лишь те, чьи души светились ночью нежным голубоватым светом, бодрствовали, да и то предпочитали не выходить на улицы, а сидеть на подоконниках, почти что бессмысленно глядя куда-то в свою даль. Сторож называл таких "трубочистами". По его личному убеждению, трубочист - далеко не профессия, а состояние души, как раз такое, какое излучает этот волшебный свет. Без него, говорил он, перестанет всходить луна, да и утро не будет спешить освещать улицы солнечным светом, пропадут стихи и музыка. А ещё он иногда шёпотом добавлял, что такие люди никогда не стареют, а если и стареют, то исключительно по собственной рассеянности. Так и живут. Вечно, стало быть.
А рядом с парком, окнами прямо на главную аллею парка, жила забавная старушка - тоненькая, низенькая, седовласая, всегда собирала волосы в пучок, из которого выбивались длинные пряди. На её лице практически не было морщин, и она часто улыбалась. Улыбка её, надо сказать, - нечто невообразимое и замечательное! Казалось, от неё исходит такое же сказочное голубоватое сияние, как от душ тех трубочистов. Но когда ей это говорили, она только закрывала глаза, махала рукой - легко, словно гладя невидимые облачка слов, - и смеялась. Смех у неё был очень мягкий и щекотный: казалось, он задевал чувствительные стенки гортани и живота и заставлял смеяться вместе с её хозяйкой. Ручной такой смех был у неё, очень добрый.
Она слыла сказочницей и умела так лихо сплетать нити повествования, связывая одну сказку с другой, переплывая в третью, что казалось, будто рассказывает она уже вечность и сказка её никогда не закончится - всё длится, и длится, и длится...
Поздно вечером, когда все уже сидели по домам, заваривали чай, зашторивали окна и зажигали лампы, Сторож не спеша обходил все дорожки парка, вслух еле слышно разговаривал не то с быстро темнеющим небом, не то сам с собой, позвякивал связкой ключей и запирал ворота на замок старинным тяжёлым бронзовым ключом. А затем отходил на пару шагов, окидывая взглядом громадные ворота и притихший парк за ними.
В полночь большое окно под самой крышей в том доме, где жила старушка-сказочница, открывалось нараспашку: два человека, чьи души сияли невероятно красивыми цветами - золотистым и голубым - садились на подоконник по обе стороны широкого подоконника, и женский голос начинал напевать сначала едва уловимую лунную мелодию. Чуть позже к мелодии песни присоединялась тихая ненавязчивая скрипка: силуэт справа приобретал очертания музыканта, играющего на скрипке.
Голос Сказочницы и музыка Сторожа приобретали очертания шёлковых лент или дыма, а может быть и утреннего тумана; сплетались, проникали друг в друга, становились одним целым, танцевали при лунном свете, отбрасывая причудливые тени на дорожки парка, залетая обрывками лёгких хлопьев в окна тех, чьи души тоже сияли, тех, кто сидел на подоконниках, раскрыв окна, тех, кто не спал и прислушивался; и каждый из них слышал что-то своё, но вместе они слышали одно - невероятную, завораживающую музыку и песню, которые пробуждали странную магию старого парка, никому не известную и оттого немного страшную и таинственную.
А в старом парке всего лишь позабытые тени танцевали при свете фонарей под скрипичную музыку и сказочный голос.

Настроение сейчас - тоже всяко
В колонках играет - столько всякого разного, что я уже не помню (%

Это цитата сообщения Оригинальное сообщение

чтобы летать

[показать]Возможно, это всё действительно когда-то было. Мы ходили по книжным и петляли замысловатыми переулками, а слова на футболках прохожих и наших случайных попутчиков сами собой складывались в причудливые фразы. В пыльных букинистических магазинах мы находили нечто волшебное для нас, мы находили какое-то странное и смутно знакомое всем чувство - будто что-то упустили, не можем вспомнить сон, и вот он теперь лежит перед нами, как книга, к которой не подступишься и не знаешь, как её открыть. Мы оставляли глубокие следы на пыльной поверхности ветхих сборников фантастики, нюхали корешки детских сказок и зачарованно листали толстенные собрания невероятных рассказов, увлекающих с первых строк в неведомый мир. Кто знает, хотели бы мы туда попасть или нет... скорее нет, чем да. Нам просто нравилось вот так проводить время: окунаться в чужие тайны и миры, не выходя за пределы себя и даже не переступая порога лавки.
Мы, взявшись за руки, сплетя пальцы, толкали стеклянные или деревянные двери, таинственно и весело звеня смехом. Он у тебя был рыжий, как веснушки на носу, и ты всегда первая бежала в самый тёмный и зловещий угол книжной лавки. А мне оставалось подойти к удивлённому и завороженному твоим поведением продавцу и спрашивать у него, как дела, кто заходил и что у него есть самого старенкого - на наш прихотливый вкус. Сутки напролёт мы могли бы так засиживаться, но всегда наступал поздний вечер и продавец выразительно постукивал длинным сухим по дужке, соединяющей два кольца со стёклами у себя на переносице, включал или, наоборот, выключал лампу, громко звенел связкой ключей, и нам ничего другого не оставалось, кроме как покинуть приют чтецов. Но мы не расстраивались, а снова брались за руки и всё с тем же выражением готовности к загадкам на лице ныряли в первый же слабо освещённый переулок или подвернувшуюся под левую руку арку.
Впрочем, с тем же успехом можно предположить, что это был он, а не она, и (чем чёрт не шутит!), может, у него действительно были чёрные волосы - прямо как у моей выдумки...

Настроение сейчас - печальное...
В колонках играет - Muse - Unintended

[показать]Я подхожу к своему дому, к подъезду. Почти плыву в парном молоке воздуха - он как море рано утром, обволакивает и течёт, не ерошит волосы, а лишь пробегает лёгким ветерком по макушке. Я иду, широко шагаю, заложив руки за спину, сумка несильно бьёт по бедру.
Подхожу к покосившемуся железному заборчику почти в самого подъезда, скрытого кустами, сквозь которые пробивается свет ламп. Там уже сидит и ждёт меня один из прекраснейших призраков прошлого. Поднимает голову, улыбается, закрывает книгу и суёт в сумку. Сидит.
- Здравствуй, - говорю. И сажусь рядом.
- Вечер добрый.
Улыбка призрака подобна звёздному небу у нас над головой - сверкает и дарит что-то таинственное каждому разглядевшему, даёт некий шанс на то, что в будущем нас ждёт что-то кроме напряжённой тишины на двух концах длинного телефонного провода. Забегая вперёд, созвездия на небосводе, лукаво улыбаясь, качают головами: не любите вы говорить по телефону, да и молчание у вас лёгкое. Будто ангел пролетел.
- Что ты здесь делаешь? - сколько раз был задан мной этот пустой, в сущности, вопрос, сколько раз я получала на него один и тот же ответ, и тем не менее каждый раз я сажусь на это место и с улыбкой легкомысленно спрашиваю его: что ты здесь делаешь? Иногда мне кажется, что он надеется на другой ответ, но отвечает всегда одинаково.
- Жду тебя.
И вновь улыбка, го-ло-во-кру-жи-тель-на-я улыбка у моего личного призрака, надо сказать. В наказание он мне послан, что ли, - пленять её и без того отданное сердце, каждый тёплый летний вечер, изо дня в день, что бы ни случилось? Я не знаю, что с ним происходит, когда я не прохожу мимо - сижу, к примеру, дома или остаюсь ночевать в неведомых "гостях"; да и надо ли? Зачем интересоваться делами призрака, если мы, люди, толком-то и в своих разобраться не можем.
Я пожимаю плечами и тихонько смеюсь. Он сидит и всё также молча улыбается.
- Зачем?
Какая разница зачем? Главное, что он, этот призрак, приходит сюда каждый вечер, и я могу заглянуть в его глаза, услышать тихий шероховатый и чуть шершавый голос, будто бы специально приспособленный для того, чтобы шептать "тш-ш-ш", приложив призрачный свой палец к не менее призрачным, но таким живым, губам. А всё остальное - так, vanitas vanitatum est omnia vanitas, не более чем прах мыслей, развеянный на холодном осеннем ветру.
- Зачем? - он удивлённо и очень забавно пожимает плечами, так, что я снова тихонько смеюсь. - Просто так.
- Просто так? - я удивлённо восхищаюсь постановке слов: "так" да ещё и "просто"! Что бы это могло всё значить? И смеюсь про себя и уже вслух.
Тёплый ветер едва колышет листву, окна домов мерцают таинственным и уютным светом, а я уже чувствую, что воздух вот-вот зазвенит, заиграет какой-то неслыханной музыкой, волшебной, загадочной, и тогда...
Я обращаю лицо к невообразимо звёздному небу у нас над головами и на мгновение восхищённо застываю, широко распахнув и глаза, и рот. А потом глубоко вздыхаю и произношу:
- Небо, дай мне сил!..

Настроение сейчас - такое,как там, в рассказе, только печальное...
В колонках играет - Enya - Listen to the rain; Poeta Magica - Soleil (part I & II)

[показать]Я знаю - какие облака. Конечно, это каждый может о себе заявить, дескать, белые, пушистые, а иногда и розово-мглистые бывают, слоистые, пуховые, перьевые, как подушки... так-так да не так. Понять, какие облака, можно только бродя пустынными переулками в десять вечера летом, в окраинах центра, там, где погибают разрушенные дома и где от них остаются только фундамент и ограждение, да стылая память с остатками отпечатков их силуэтов на стенах соседних домов; там, где фонари не зажигаются, когда вода уже перестаёт отражать дневное светило, а лишь раздумывают и ближе к полуночи нерешительно начинает подрагивать неяркий свет, льющийся, как и положено всему водянистому, снизу вверх; там, где мысли путаются в бесконечных импровизациях музыки и где на парапете у набережной всё ещё остаются следы прошлогодних рисунков - солнышки и надпись "здесь, там, тут, всегда, везде и всюду..." и неразборчивая подпись. Там-то облака совсем другие, розовые с фиолетовым и разбавленные жёлтой краской, не яичным желтком, а русыми волосами, лучами солнца. Там облака торжественные и молченосные; вглядываясь в небесную твердь (почему бы не небесную жижу?), хочется молчать, хочется и вовсе стать одним из таких облачков и всё время меняться, всё время куда-то плыть, унося за собой чужие тревоги, волнения, чужую любовь и чужое счастье, и никогда ничего своего, потому что у облаков просто-напросто ничего нет. Ни рук, ни ног, ни то, чем они могут видеть, слышать или даже разговаривать, поэтому облака - это вечное молчание.
И когда насмотришься, насытишься вдоволь этим зрелищем, тогда глаза засверкают нежно фиолетовым цветом, и ты поймёшь, что на самом деле облака - восторженные, как дети, и печальные, как многомудрые старцы. Восторженно-печальные, плывут по небу и... это их нормальное состояние. Им ведь ни до чего нет дела, в системе "координат" облаков существует только три простых вещи: восторженная печаль, облако и тот, кто на него смотрит - и именно в таком порядке! Впрочем, скорее всего последнее - как раз не "тот", а просто взгляд. Просто взгляд на облако. В данную конкретную минуту облако существует для того, чтобы ему было испытывать свою восторженную печаль и ловить на себе взгляд одного-единственного человека. Ведь другой видит это облако по-другому, с другой точки и вообразить форму облака может совершенно другую. Глаз слону не там посадить или увидеть тигра без уха - всякое с облаками случается, по-всякому их могут увидеть. И поэтому они должны быть печальны - чтобы особо не расстраиваться, потому что люди, в конце концов, мелочны: им бы дай только увидеть в облаке жирафа и ничего больше - и восторженны, чтобы ими мог восхититься один-единственный зритель за всю их недолгую жизнь.
Ведь облака всё время пропадают.

Настроение сейчас - восторженно-печальное

Вообще, по идее, это относится к этому вот рассказу.

[показать]Мы просыпаемся порознь, но одновременно. Мы - открываем глаза и бредём, в ванную в душ, спрятаться от солнечных лучей, бьющих нам в глаза. Мы бродим, сонные и потерянные, по нашим с тобою квартирам и шарахаемся от призраков-теней, думая, что они нам только мерещатся в рассветной дымке тишины и покоя и тикающих часов. Мы думаем, что их можно обмануть, не заметив, сделав вид, что их на самом деле нет. Мы в ужасе отпрянем к стене, если заметим, что мимолётная, почти невидимая глазу тень, просто, казалось бы, воздух, чуть плотнее, чем надо, проскользнёт мимо нас, а быть может и окинет нас туманным острым взглядом.
И тут мы поймём, что они-то как раз и есть на самом деле, это мы - их тени. Ты видел панический ужас в моих глазах, ты заметил, какое бледное у меня лицо? А я видела страх на дне твоих и кровеносные сосуды, проступающие сквозь призрачную кожу.
- Мне кажется, когда-нибудь они сведут меня с ума, - говорю я тебе, пока мои пальцы выписывают невообразимые кренделя над клавиатурой. - Мне кажется, когда-то они сведут меня с ума...
Помнишь тот двор-полуколодец? Тот двор, в котором странная полу лестница жёлтого дома с не менее странными округлыми окнами и грязно-розовым домом напротив; они почти замыкаются. Закрой глаза, прошу я,  закрой и вспомни тот снег, который сыпался на наши головы этой зимой, ровнёхонько в начале января, когда всё уже затихло и нигде не было слышно людского дыхания, скрипа шагов или шороха одежды. Он величественно, кружась, опускался на ресницы, таял в жарком дыхании, превращаясь в воду и замерзая снова, на пути к земле. Ты помнишь, мы стояли там, лицом к лицу и глядели на небо, снег и друга на друга, будто в первый раз увидели... ладно себя, будто бы увидели только что этот мир, этот снег и это такое пронзительно голубое небо над нашими головами. Я так и не поняла, откуда он сыпался, этот странный, искрящеся чистый снег. Я помню твои голубые глаза, такие же пронзительные как небо, говоришь ты. Я помню, как снежинки падали на твои волосы, прячась в коротких прядях, я помню облачка пара, которые вырывались из твоего рта, когда ты смеялась - тихо, беззвучно, только для меня, понимаешь? Только я слышал этот смех, потому что больше не было звуков, я уверен.
Знаешь, наверное, в этот момент я поняла, что там стояли не мы, там стояли они - те двое, чьи тени преследовали нас в том переулке, позапрошлой зимой, чьё присутствие мы незримо ощутили и потому повернулись одновременно на шум проезжающей машины, хотя никакой машины там и в помине не было. Были только две тени, шептавшие, удивлённо, стихотворение Лорки:
- Когда я умру,
стану флюгером я, на крыше,
на ветру
Ведь мне не примерещилось?
И мне кажется, что те двое действительно сводят меня с ума, потому что я не знаю, были ли они там, в том дворе, или то были действительно мы? Или же мы - снова их тени...

А двое всё также стояли под кружащимся над их головами снегом, в том дворе-полуколодце; и от её смеха в воздухе появлялись облачка пара, а от его улыбки трескался лёд. Они, глядя друг на друга пронзительно голубыми и глубоко чёрными глазами, шептали стихотворение...

Настроение сейчас - дымчатое
В колонках играет - Белая Гвардия - Белая Гвардия

Это цитата сообщения Z_Archie Оригинальное сообщение

Если уж верить в то, чего увидеть нельзя, то лучше верить в чудеса, чем в бактерии. (с) Карл Краус

[показать]- Я тебя дождался.
- Да.
- И почему я знал, что ты здесь сегодня будешь?
- Не знаю. Тс-с... Слышишь? Город дремлет...
- Да...
- И воздух - тёплый.
- И радиопомехами шуршит... лёгкий треск - и... и листья.
- Ага. Летящие в небо.
Только почему-то листья в небо не летели, а висели, тихо трепеща, на ветках, окутанные сумраком и тёплыми потоками воздуха. Почему-то листья не шевелились и не шуршали.
- А за сеткой, что в окне, стекают последние капли... чего-то.
- У меня свечка горит. Я пойду?
- Иди, лови огонь.
- Доброй ночи.
- Ловец Огней.
Тихий сумрак, загораются окна в домах, да вот только ветер куда-то ушёл, покинул эту улицу, этот город и вообще, кажется, этот мир. Ушёл, убежал, испарился, потому что боялся зажечься и сгореть вместе с её волосами.
- Спасибо, что дождался.
- Я без тебя никак - дождусь и еще.
Хлоп-хлоп, и я без тебя. И я без тебя - вопит, вопит в сумеречном воздухе, вопит в крике пролетевшей птицы, вопит в звуке падения, вопит в воде, неслышным ручейком стекающей в канализацию, вопит в серой сфере луны и в круглых, таких чёрных и искрящихся зрачках. Хлоп-хлоп, и я без тебя. Тише; слышишь, пролетает мотылёк? Он развеивает кисельный, густой и неподвижный воздух своими крыльями, пытаясь поймать ветер. Он - и ещё тысячи таких же в этой ночи, и птицы, и насекомые, и люди. Хлоп-хлоп. Ты слышишь, как он стоит на краю крыши и светит своим огромным фонарём на облака? Хлоп-хлоп, слышишь, как щёлкает где-то зажигалка, слышишь чей-то смех? Хлоп-хлоп - дзен для комаров, хлопок одной рукой.
Хлоп-хлоп.
- И я без тебя.

Получилось так, что я совершенно (ну просто совершенно) внезапно сорвалась и поехала с Музыкойветра и Радужной Овцой на Пустые Холмы (на 10-11 июня)... вот такая история)

[показать]Мне снятся её медовые волосы, тяжёлые и тягучие, как мёд. Мне снится, что она говорит мне своим мягким, глубоким голосом. Ещё одна сероглазая богиня с широкой искренней улыбкой и перьями в волосах. Мне снится, как она берёт меня за руки и отходит назад - шаг, ещё шаг, и тьма, мягкая и зыбучая, сотканная из тысячи искрящихся, кажется, тёмно-синих песчинок, поглощает её, вернее, она проваливается в неё, и вот я уже вижу только её улыбку, руки и кончики медовых волос. И в голове настойчиво, но мягко стучит голос: "Пойдём, пойдём..." Я делаю шаг, чтобы пролезь вслед за её очертаниями, чуть светящимися в темноте, точнее не в темноте, а в этой странной подвижной, живучей синей светящейся субстанции, в которой скрылась она. Я делаю шаг и - начинаю медленно, как в съёмках кино, кадр за кадром падать. Мне не страшно: я всё ещё чувствую свои руки в её руках, я уже не вижу, синяя тьма уже стала моим взглядом, моими глазами, выела мои зрачки и теперь смотрит ими на мой мир, который так стремительно исчезает, летит вверх вместе со мной, падающей вниз. Шаг, ещё шаг, чтобы упасть глубже и чтобы мир и её голос взлетели вверх, и я уже сама взлетаю, не известно куда, потому что не вижу и уже почти не слышу: синяя тьма слышит и видит за меня, она постепенно обволакивает всё внутри меня и хочет стать мной, остаться там, внизу, мерцать и переливаться моими глазами, дышать и вдыхать свой собственный воздух моим носом, прикрывать мои же веки своими синими переливчатыми песчинками и улавливать звуки так, как могла уловить их только я, чтобы поглотить опять же в своей же синеве... Я взлетаю, и чувствую, как синяя тьма дарует мне сумрачные, едва уловимые в очертаниях и в весе крылья, чтобы увидеть наконец ту, которой принадлежат медовые волосы и медовый же, глубокий, полный необычайной силы голос, чьи пальцы касаются моих ладоней, чтобы я не потерялась в густом вязком колодце, цвета всеобщего страха, цвета сумеречного неба - цвета индиго. И всё - всё! - летит в тартарары, потому что будет свет, потому что я вижу её улыбку и в висках мягко и размеренно стучит её голос: с днём Рождения тебя...
И я просыпаюсь, с глазами цвета васильков, с липкими от мёда пальцами. И просыпаясь я шепчу её голосом её же слова, пока глаза не станут вновь серого цвета, а зрачки снова не увидят мир в ночных сумерках таинственным и немного опасным; я шепчу, не узнавая свой голос: ...и пусть в твоих глазах тонут лишь те, кто не боится приобретать, теряя, и отпускать, приобретая...

Настроение сейчас - дымчато-сумеречное

[показать]В каждом весной тихонечко звенит его маленькая и хрупкая, не хрустальная, а деревянная или металлическая, пусть даже ярко-оранжевая пластиковая "музыка ветра". Звенит в небе, звенит в скрипе сгибающихся под ветром ветвей, звенит на хвосте у пролетающего над головой самолёта, звенит в рыжих кошачьих глаза и бубенчиком - на хвосте, звенит в талой воде и солнечном свете, звенит в ушах, черноте зрачков и в улыбке. Тихой-тихой волшебной музыкой переливается весна в человеческих душах, радугой сверкая в мыслях, разрезая золотым крылом со стальными перьями реальность, и этот треск - тоже звон.
Пылинка, осевшая на тонёхонькой нити, отзывается шелестом, неведомой музыкой в ушах, завораживает, уводит...
Знаете, откуда она берётся, эта музыка ветра? Ветер, думаеете. в

так и не могу дописать, хотя черновая запись хранится аж с 21 марта. продолжите кто-нибудь за меня, а?

[показать]...держала в руках скомканную бумажку, на которой чёрными гелиевыми чернилами по белому был написан адрес: улица Сретенка, дом, этаж, квартира. Домофона нет, что странно и напоминало какую-то книжную историю.
Ещё бы: мне позвонили и предложили встретиться наконец-то, после такой долгой и зачем-то совершенно нужной погони за мной, хотя я ни от кого не скрывалась и не бегала.
- Это ты так думаешь, - сказал весёлый женский голос на том конце (начале?!) провода.
Ей около шестидесяти, а может и все семьдесят, и живёт она в Соединённых штатах, навещает изредка, без мужа, свою московскую квартиру на Сретенке... Она долго за мной гонялась - год или около того, но я это узнала только из недавнего письма-заметки, в котором мне сделали немыслимое, просто не-ве-ро-ят-но-е предложение. Просто-напросто исчезнуть. Пропасть внезапно для этого мира, города, для всех людей, которые знают меня и которых знаю я. Пропасть отовсюду, просто взять и испариться, разматериализоваться в воздухе, превратиться в нечто другое или просто переплыть в другое измерение. Какая, к чёрту, разница? Ведь такое предложение - один раз в жизни, ведь такого может больше не быть, и надо, стало быть, жертвовать, не думая ни о ком, ни о чём и в первую очередь - не думать о любимых людях и о себе, не думать о дверях, которые меняют своё местоположение в городе, потому что двери эти с момента отказа или приятия - исчезнут. Заманчиво, не правда ли?
Странная женщина с ангельским голосом, гривой непокорных серебристых седых волос и глубокими завораживающими серыми глазами. Я не знаю, откуда это вязалось, про глаза, но это совершенно точно правда. Она позвонила мне накануне и сказала, что хочется меня - 19-летнюю девушку, которая в последнее время абсолютно перестала что-либо понимать в устройстве мира и человеческих отношениях, - наконец увидеть, потому что "ну не дело это!" и вообще "тут такое предложение!.." Действительно - такое раз в жизни бывает.
Исключительно с такими, как я, да!
Не знаю, что мне там надо было делать; я знала лишь то, что у неё во время её приездов собирается куча народу, знакомые, друзья... но я совершенно не понимала, зачем ей я. Стояла у дома, разглядывала небо, бумажку, небо... ну так, что делать?

Я постояла немного в размышлениях на границе света и тени, комкая бумажку с адресом, глядя на распахнутую дверь подъезда, и с надеждой заглядывала в полутёмные окна дома. Я смяла бумажку, вздохнула, моргнула, как бы прогоняя морок и мысли, сунула её в карман куртки, медленно, но решительно развернулась и ушла

Смяв бумажку в мокрой ладони, я глубоко вздохнула, исподлобья  глянула на светящиеся весёлым светом окна дома и решительным шагом направилась к двери внутрь дома Прохлада и прозрачная полутьма подъезда поглотили меня практически мгновенно... Такая возможность - лишь один раз в жизни

В колонках играет - Animal Джаz - Как Дым

На самом деле была написана в ночь с 1 на 2 мая... последняя - потому что у меня сейчас нет никаких душевных сил писать. Не знаю... слишком уж душа измочалилась.

Для кого-то она будет последней, для кого-то -  первой. Ведь это же всё зависит от того, какой рассказ читать или какую сказку рассказывать.
Жила-была девушка-птица. У неё была тонкая чуть сероватая прозрачная кожа и волосы, чуть поддёрнутые сединой, так что казалось, будто у неё в волосах запутались птичьи перья. А глаза у неё были глубоко серые, как мокрый асфальт, вода то и дело бежала по её ресницам, скатываясь по щекам, словно слёзы, падая на перья, которых у неё вроде бы не было... Она носила простое тёмно-серое с синим отливом платье до пят, пушистую серую шаль, и многие издалека принимали её за большую грациозную птицу - ходила она словно по воздуху, чуть пританцовывала и взмахивала руками, в такт пляшущему ветру, так, что вздрагивала и взвивалась юбка и платок порхал за её спиной, напевая что-то себе под нос, едва прикрыв глаза. Чем-то она была похожа на цыганку.
Там, где она жила, часто говорили о том, что по ночам она превращается в большую чёрную птицу, взмывает к небесам и там танцует свой неистовый танец наедине с луной и звёздами,  выливаясь вся до конца в Млечный путь и блистая потухшей искоркой и сизой  дымкой среди тёмных облаков и сияющих созвездий. Кто-то говорил, что без неё  никогда не придёт ночь, потому что она закрывает своими крылами небосвод и поэтому становится   темно. А она никогда не печалилась и почти не разговаривала, но если приходилось - голос её звенел под небесным сводом подобно сотне серебряных колокольчиков.
Пернатая. По ночам она обращалась птицей. Она никогда не спала и ничего не ела, пила молоко Звёздного пути и разгорячёнными в танце руками, пальцами гасила своими жаркими прикосновениями звёзды, а из её cлёз рождались новые, яркие, разноцветные, но чаще - сверкающие серебряные.
И вот однажды она обернулась сизой птицей и улетела, слилась, должно быть, с небом, звёздами и утонула в Млечном пути или стала одной из звёзд своих новых созвездий.
Вот только ночь никогда больше не наступала.
И пусть каждый для себя сам решает - успел он обернуться птицей или остался в вечном дне.

[показать]А она всё ждала, ждала, ждала... Терпкий и чуть горький вкус шоколада на губах, шоколада, который она никогда с них не облизывала, шоколада, который кружил ей голову и пьянил. Она ждала, сидя на окне вечность - на самом же деле всего лишь один вечер и целую ночь. Но ночь бесконечную. Сколько успело произойти за это время, а она одна оставалась неизменной. Луна прошлась по небу, не спеша шурша лунным светом по молодым листикам и почкам, ветер успел порезвиться в комнате и улететь странствовать дальше, облака уже давно куда-то уплыли, а свет фонарей настолько пресытился собственным упивающимся существованием, что разом вся улица потемнела, когда Луна встала в зенит. Окна домов то загорались, то гасли - мигали, единственные очаги света в этом вечно движущемся, постоянно меняющемся мире, а она - всё сидела и сидела, неподвижно, она улыбалась и ждала, обхватив ноги руками, пальцы которых крепко были сцеплены в замок, а шёлковые каштановые пряди падали на плечи, вздымаясь вместе с каждым вдохом. Она дышала ровно и размеренно.
Она ждала, видя, как темнеет небо, как кто-то небесный выливает с восточной стороны на голубой холст банку с синими чернилами, как гаснут давно взорвавшиеся и загораются новые звёзды, как рождаются вселенные и галактики; она успела бы пересчитать все созвездия на небе и, быть может, сказать точное число звёзд, видных днём из колодца... Сколько бы она всего смогла сделать за этот прекрасный вечер и не  менее прекрасную ночь!
Но она ждала...
Она ждала, в то время как открывались первые ночные цветы, в то время как ветер уже нашёптывал детям свои последние ночные и предутренние сказки, она ждала, пока солнце, превращаясь в ярко-жёлтый диск, неспешно подбиралось к Востоку, откуда должно было перевернуться и разлиться на этот мир и наполнить её глаза...
Но наутро она растаяла, подобно лёгкой, туманной, призрачной утренней дымке. Она так и не дождалась и растаяла...

upd: гхм, написала вот эту сказку-историю и теперь сижу думаю - интересно, а куда же она всё-таки растаяла, эта девушка?..

Настроение сейчас - ожидание
В колонках играет - тишина вечера...

Настроение сейчас - летуче-молочное
В колонках играет - Башаков - Светлый день

[показать]Давай, пока ты спишь, я налью себе горячего чаю и перед тем, как уйти, расскажу какую-нибудь историю? Прямо здесь, с ходу - чего размениваться на мелочи? Например... Например... Про город с дорогами.

Есть такой город - из одних дорог. Но это если из Космоса или откуда-то ещё со стороны смотреть. Переплетают планету или просто поверхность чего-то дымчатые, туманные нити... Тыщи, миллионы, да что там - бесконечное число дорог. Но с виду всё это обман, потому что на самом деле это никакие не дороги, а туманно-призрачные, словно сотканные из серебристых нитей, мосты. По которым мы вполне с тобой можем пройтись, однажды, почему бы и нет? Всё возможно в двух местах - во сне и в другом мире.
Так вот, этот город... Точнее даже не город - это такая планета. Или не планета, не знаю. Просто есть такой мир, в котором вода и много-много мостов - пересекающихся и бесконечных. Один мост - в другой, другой - в третий, третий в четвёртый и так... и так... и так до Края света, до горизонта, до того места, куда глазам уже становится больно всматриваться, туда, где соприкасается вода с небом, где она выливается через край... Ведь знаешь, небо - это та же вода, просто вверх ногами. Ну да, а мы смешные ходим по воде, не понимаем этого. Ты же уже чувствуешь скрип серо-туманных досок под ногами, мягкий шорох натянутых верёвок...
Но зачем мир, который из одних сооружений? Кому он нужен, если его никто не населяет?
Поэтому там живут ветра. Всякие, разные, прозрачные и лучистые, перламутровые, как жемчужины, серебристые и цвета топлёного молока. Всякие ветра и мелодии. Но мелодии почему-то грустные. Хотя нет, погоди, не грустные, а какие-то... тянучие, тягучие и совсем, совсем чуть-чуть поперчены тоской. Это потому что мир туманов, мир небольших сквозняков, которые - ты помнишь? - может оседлать только наблюдательный. А тоска эта мелодийная - мимолётная и почти бездыханная, тоска, похожая на дыхание спящего. Ровное и медленное, глубокое и едва-едва слышное. И эти ветра гуляют по мостам - кто вместе, взявшись за руки, кто по одиночке снуёт и прислушивается к мелодиям, а кто носит их в себе. И оттого кажется, что сами мосты немного тоскливые и дышат, и спят, и льётся из них тихая-тихая мелодия...
Представляешь, идёшь по такому мосту, а он едва заметно дышит и вздымается, совсем, как ты тогда - только зевнёшь... Ты тоже, получается, вроде как мостом был? Наверное. Наверное да, нет? - не знаю. Просто наверное.
Все мы - бесконечные пересекающиеся мосты, и на самом деле этот мир - если не наш, то очень на наш похож, и внутри нас звенят чуть грустные мелодии и гуляют ветра, рука об руку с нами, да только мы не всегда это чувствуем и слышим; точнее - почти никогда. А ведь стоит только закрыть глаза, ощутить на лице тёплый мягкий ветер, совсем лёгкий и едва заметный, стоит только вдохнуть обрывки тумана, взяться за туманное дерево или верёвку, покрытую капельками воды... и пуститься в путь по мостам, самому стать ветром, носящем внутри лёгкую призрачную тоску и мелодию. Сколько людей уже стали ветрами? Станем и мы с тобой...

аудиозапись (качество, достаточно хреновое, лучше самим читать под  то, что у меня "в колонках играет" /см.ниже/) - 4.09 Mb, mp3

Настроение сейчас - сказочно-мостовое
В колонках играет - The Album Leaf - Streamside + Moss Mountain Town

[показать]некоторые факты не схожи.

Вечером я сижу на скамейке у фонаря и жду, пока придёт Фонарщик, зажечь этот фонарь. Я знаю, что он обязательно найдёт пару минут, чтобы рассказать мне одну из своих пыльных историй, чуть отдающих прелыми листьями. На мне как обычно вельветовое пальто, и в кармане наверняка найдётся пара конфет для этого неутомимого сказочника.
И вот я уже слышу мягкий стук каблуков его ботинок у себя за спиной, я встаю, снимаю шляпу и описываю ей в воздухе плавный полукруг, приглашая его к беседе. Прежде чем сесть подле меня на лавку, он прислоняет свою лестницу к фонарю, осторожно поднимается по ней, и вот уже загорелось весёлое уютное пламя. И Фонарщик готов поведать мне что-то очень сказочное и таинственное, судя по тому, как лукаво он  сегодня улыбается и как легка его походка. Он ставит лестницу, садится на скамейку, кладёт ногу на ногу, складывает руки в белоснежных перчатках на колене, вздыхает, широко улыбается и, прикрыв глаза, начинает рассказывать...
- Знаешь, в голове у каждого есть свой неповторимый маленький и уютный мирок, точнее - своя комнатка. Ведь каждый ребёнок, если он только не растёт без братика или сестрёнки, мечтает о своей собственной. В этом и заключается непосредственная детскость в человеке. Просто не каждый готов открыть двери в эту комнату. Но сегодня я расскажу тебе об одной очень даже определённой комнате.
Я вся обратилась в слух и практически пожираю глазами Фонарщика, даром что не откусываю от него по кусочку.
- В этой комнате живут... хотя нет, "живут" - это неверное определение. Скажем так, существуют, а лучше - просто есть три человека. У всех есть своё место в комнате - у первого это подоконник. Он всегда сидит там, но ни разу ещё никому не сказал, что там, за окном.
- А разве хозяин комнаты не знает, что там?
- В том-то и дело, что всё не так просто, - чуть погрустнел Фонарщик, но оттого заулыбался ещё шире и загадочнее. - Хозяин комнаты и есть этот человек на подоконнике. А ещё - два других.
- Не понимаю, - качаю головой и пытливо вглядываюсь в профиль собеседника.
- Ничего, - усмехается он, - это поправимо. Слушай лучше дальше.
Так вот, этот первый всё время проводит на подоконнике, вглядываясь в заоконную даль. Никто не знает, что он там нашёл, а также - какая погода, время суток или года.
Второй всегда сидит в углу комнаты, самом тёмном и невзрачном. Наверное, всё там заросло паутиной, да вот только никто пока не осмелился проверить. В общем, тёмная личность там обитает, что и говорить. Он любит делать всё исподтишка и творить дикие вещи. Да и появляется обычно в самый неподходящий момент.
- Появляется где? - недоумеваю я, но Фонарщик будто бы меня не слышит.
- А есть ещё третий - ему, правда, всё равно, где находиться, с кем разговаривать и кого из своих "сокомнатников" поддерживать. Как это сейчас говорится? Пофигист, вот. Наверное, он всё время слоняется по комнате, из угла к подоконнику, пытаясь завести разговор хоть с одним из двух первых, а может, просто всегда молчит, кто его разберёт, - он делает неоднозначный жест и невесело усмехается.
Пара минут проходит в молчании, Фонарщик будто бы во всех деталях ещё раз представляет себе комнату, а я не отрываясь гляжу в звёздное небо над нашими головами.
- Бывает так, - внезапно продолжил он, - что люди влюбляются...
Я непонимающе на него гляжу.
- ...но никто не знает, что происходит с теми тремя, что живут у всякого в голове, когда у кого-то загорается сердце. Или почти никто? Неизвестно, люди ведь такие разные.
Однажды Человек-из-угла влюбился в одну девушку, которая никак не хотела обратить на него своё внимание, что он только ни вытворял. И писал мелом у её дома, и краской, дарил цветы, и признавался в любви... Нет, ничто не действовало. Смирился ли он? Я не знаю, - Фонарщик пожал плечами. - Дело в том, что чуть погодя Человек-с-подоконника тоже влюбился. Но в совершенно другую девушку. Как раз к тому времени, как страсть первого поостыла...
- Скажи, - спрашиваю я, - а никто никогда не пытался узнать, что же там, за окном?
- Почему же, пытался, - отвечает Фонарщик. И многозначительно молчит. Через несколько минут, сопровождаемых тресканьем свечи в фонаре, он продолжил: 
- Третий ни в кого не влюбился, потому что ему то ли всё равно, а то ли он просто нерешительный... кто его разберёт? И вот произошло невероятное - Человек-из-угла снова воспрял духом, потому что любимая наконец ответила на его ухаживания, сказала, что любит и жить не может, что глупенькая была и... ну, что обычно в таких случаях говорят? Но беда была в том, что

Читать далее...