[показать]Лёгкие башмачки стучат по камушкам мостовой. Тонюсенькая девочка в невесомом, почти прозрачном голубом платьице и сверкающих красных башмачках летит-плывёт по улице, плавно перебирая воздух руками. Косички её почти распустились и красные ленты теперь колышатся, как будто флаги на реях, а издалека их можно принять за алые женские гольфы. Девочка пляшет под невидимую-неслышимую музыку и улыбается и глаза её сверкают в лучах солнца, когда она разводит руками тучи в стороны. Иногда слышен её смех, особенно хорошо, когда она лежит на облаке животом вниз и болтает в воздухе ногами. Тогда на домах играют солнечные зайчики, блики солнца, отражающиеся от её глаз и красных башмачков. А когда она идёт по улице, кружится, кружится, кружится, и палые прошлогодние листья вымывают в воздух под звуки её мелодичного смеха, будто бы перезвон колокольчиков в лесу, и тоже кружатся, кружатся, кружатся... А осенью или весной, когда девочка одевает длинный-длинный тонкий синий шарф, на кончиках нитей которого привязаны малюсенькие бубенчики, раздаётся в прохладном воздухе этакая музыка ветра, потому что девочка - ветер. Бегает она, шуршит осенью рыжими листьями, а весной - мягко дышит на первые подснежники; зимой кидает в окна хлопья свежего снега, а летом - разводит тучи руками и звонко смеётся, налетая внезапно на непутёвых горожан и срывая с их голов шляпы и платки.
[показать]
Рыжая Янка устало откинула с лица прядь волос насыщенного тёмно-медного цвета. Она плавно опустилась на диван, небрежным движением руки отшвырнув сумку, из которой при падении выпала записная книжка. Я взяла её в руки и, пока Янка задумчиво водила дужкой очков по губам, пролистала её...
в книге...
- Ты знаешь, что в августе больше всего падает звёзд? - спросила задумчиво Янка.
- Нет, - я отрицательно покачала головой, откладывая книгу в сторону. Написанное в ней почему-то меня смутило, как будто бы я подглядела в чужую жизнь.
- Выйдем на балкон, - она решительно встала, словно бы с порывом ветра, и её насыщенно-зелёная накидка сверкнула в тусклом свете торшера.
От свежего воздуха и после запертого помещения у меня едва не закружилась голова. Ещё бы! Столько проваляться больной дома, а потом вдруг почуять все эти ночные запахи, увидеть небо... О, чёрт! Небо было не просто усеяно звёздами - оно, казалось, было соткано из сплошных сияющих точек! Я запрокинула голову и с открытым ртом уставилась на лоскутный кусок ночного покрывала.
- Рот закрой, - усмехнулась Янка. - Ты вызываешь людей из сказки, но никогда не видела, как ткут небо?
- Нет, - я помотала головой. - Стой. Ты сейчас сказала, что я вызываю людей из сказки... Что это значит? - я испуганно глянула на неё. - Значит, я вызвала...
- ...меня. А ты не помнишь эту свою сказку? Про Собирательницу Душ, Рыжую... - она лукаво улыбнулась, позволяя мне закончить предложение за неё.
- Янку?! - я чуть не вскрикнула, в один миг вспомнив, как когда-то давно-давно, будучи совсем маленькой, придумала историю про девушку с медно-медовыми недлинными прямыми волосами в зелёном плаще, которая собирала души потерявшихся существ.
Янка тем временем кивнула и уставилась в гущу зелени, переплетя пальцы рук и уложив на них подбородок.
- А что это за рассказы в твоей книжке? И почему они почти все не закончены, кроме двух. И почти у всех, кроме одного, какая-то длинная линия вместо продолжения? Что это значит?
Моя гостья серьёзно глянула на меня:
- Это те самые Потерявшиеся души - Душа блуждающей и никому не нужной Кошки, Душа Тени - хотя, какая у тени душа! Ну да это уже не мои проблемы, а твои, потому что ты сама так придумала! - Душа одной маленькой фантазёрки и Душа самого обыкновенного Человека. И эти, как ты выразилась, "длинные линии" вовсе не линии, а продолжения их жизни. По ходу времени линия складывается в буквы, слоги и слова. Поэтому она практически бесконечна, насколько бесконечной может быть человеческая жизнь вообще.
- Но почему в последнем рассказе нет линии?
- Потому что эта Душа вовремя опомнилась и не позволила себе затеряться под гнётом отчаяния, сомнений и тревог.
Мы с моей Рыжей Янкой ещё долго стояли на балконе, смотрели на звёзды, искали созвездия и болтали. О Душах.
[показать]
В городе, название которого начинается на четырнадцатую букву алфавита, жила-была одна крёковка. У неё не было имени, и именно поэтому её все и звали Крёковка. Все - это я имею в виду домовых, леших, русалок и ундин, бабок-ёжек и прочих, и прочих, кто там ещё в городах такого типа обычно обитает. Тем, кто не знал о существовании Крёковки не было до неё, соответственно, никакого дела; и очень зря!
Работа Крёковки, как и работа любого лешего-домового или даже обыкновенной кикиморы, заключалась в том, чтобы разведывать. Но вот если домовые разведывали хозяйское и следили за чистотой и порядком в доме, а лешие - в лесу, то Крёковкина работа заключалась в разведывании городских тайн. А именно - тайн городских улиц. Часто можно было встретить Крёковку по вечерам около десяти часов, бредущей по почти что пустой улице где-нибудь в центре города, о которой никто, кроме её жителей не знал. У Крёковки имелась большая сумка-торба, чуть ли не превосходящая владелицу по размерам, ярко расшитая бисером и нитками, пуговицами и всякими странными и забавными вещами, которые она порой находила на улицах и не знала, для чего они нужны. В сумке лежала маленькая записная книжечка в кожаном переплёте с узором в виде башен какого-то европейского города. Но Крёковка ничего почти не писала на самих листах записной книжки, а больше - на чистых и белых форзацах. Записывала она названия улиц и делала небольшой комментарий, например:
"Улица Р. - милая, красива и волшебна в лучах заходящего солнца; особливо хорошо гулять по вечерам и кататься на велосипеде.
Улица М. - в шесть утра необычайна и отражает в себе небо, а ещё здесь ходят хорошие люди и выглядывают из окон"
и всё в таком духе.
Вы не думайте только, что, раз я пишу о Крёковке в прошедшем времени, её уже нет в необычном городе, название которого начинается ровно на четырнадцатую букву алфавита. Она, в пёстром платье и с сумкой-торбой через плечо, до сих пор ходит-бродит по улицам стольного града, считая холмы и причитая, когда набирается слишком много разных мест, откуда можно глядеть на рассвет или закат, оттого, что выбрать самое лучшее место - всегда сложнее.
Только вот всё равно людям от Крёковки проку никакого, потому что они даже не догадываются о её существовании, что ничуть саму Крёковку не смущает. Так даже лучше - иначе бы эти странные человеки постоянно мешали и пытались украсть (непременно украсть!) её чудную записную книжку.
Как будто сами, ей-богу, ничего не видят!
[показать]Жил-был на свете поэт. Он ночевал на вокзалах, а по утрам просил милостыню у монастырей - у него была сломана левая рука. Но это даже хорошо, что именно левая - он бы тогда писать не смог, если бы сломалась правая; и тогда бы он уже никогда не стал бы поэтом. А так - поэт. Стихи он писал днём и по ночам, а вечерами забирался на крышиы высоток и долго-долго смотрел на закат, иногда даже так увлекался, что забывал про вокзал, и про то, что утром просить милостыню, и про то, что он поэт и что надо писать стихи.
[показать]Опасайтесь любви, остерегайтесь любви. Той, которая неправильная. Она приносит только горе и лишние душевные муки и переживания, которые никчёмные и вам совершенно не нужны. Остерегайтесь людей, которые несут ложную любовь, якобы, чтобы любить кого-то, на самом деле - чтобы самоутвердиться и избавиться от комплексов. Прошу вас, слёзно заклинаю - никогода - не - попадайтесь - на - такую - любовь.
[показать]Знаешь, что такое грусть? Грусть...
[показать]Иногда хочется вернуться в город, уйти снова в прошлое, где всё так, кажется, легко и беззаботно, в некоторые моменты, или наоборот - сложно и невыносимо, но чтобы посмотреть. А зачем, а что, да как? Прошлое, прошлое, какое ты притягательное, какое зыбучее и немного липкое. Но, ты уж извини, сыростью пропахло, да не осенней, а той, которая в подвале заводится. Это значит, нельзя возвращаться, а то сгниёшь просто-напросто вместе с прошлым. И в то же время - столько путей! А что бы было, если бы здесь, я не оступился, а сделал вот так...
[показать]В связи с наступающим Ламмасом нашлось, видимо, вот такое красивое стихотворение:
[x400]Сколько страниц исписано, сколько страниц исчеркано... извалено сколько страниц в грязи - мыслей, домыслов, сомнений, и прочего, и прочего...
[показать]В дверь постучали. Я дёрнулась, выключила музыку и подошла к двери. Глазка у меня и в помине нет, так что дверь открыла сразу нараспашку. Хоть и ночь на дворе. Глубокая. Кому в такую темень могло, интересно, что-то понадобиться?
[показать]Суть заключается вот в чём: идёте вы, допустим, по улице, может, куда-нибудь, может, просто так, может с работы домой, а, может, наоборот. Проходя мимо остановки автобуса/троллейбуса/трамвая/и проч., остановитесь. Остановка. А вам не надо никуда съездить? Не-а, не надо. Но если сесть на автобус **2, то вы сможете доехать до продуктового рынка (который вам сегодня нафиг не нужен). А трамвай *5 довезёт вас прямо до развилки, где живёт подруга, которой вы вот уже две недели собираетесь позвонить. Но стоп - вам никуда не надо, согласитесь. Тогда купите мороженого в соседнем ларьке и просто сядьте на лавку на остановке. Смотрите: вокруг снуют люди, кто-то опаздывает, кто-то ждёт встречи, нервно поглядывая на часы, а кто-то просто облокотился о столбик остановки и спокойно ждёт прибытия транспортного средства. А вы - вы вне, вы никуда не едете, вы можете не спешить и уж конечно вам незачем садиться в этот дребезжащий автобус-трамвай-троллейбус! Одни люди сменяются другими, а вы всё сидите, едите мороженое, болтаете ногами в воздухе, сидите, никого и ничего не ждёте. А автобусы, трамваи, маршрутки и троллейбусы мчатся мимо...
[показать]Да, то другое окно выходило на восток, на реку. Она, река, всегда была в тумане, помнишь? Густой, чуть влажный, он иногда вплывал к нам в комнату, и мы ловили его, лепили белесые невесомые снежки и бросались ими друг в друга. Смеялись. За тем окном всегда было тихо: не безмолвно, "шороховато": каждый вздох, каждый взгляд отзывался на той набережной тихим шуршанием. А с бортика, с того, что возле памятника Ушедшим на Корабле, так хорошо видно наше окно, а, если привстать на цыпочки, рискуя упасть в воду, можно даже заметить край того самого ковра... И фонари, да? Через один горящие, слабый желтый свет, мы еще называли его "абрикосовым", хотя при чем тут абрикосы, хотя при чем тут фонари...
[показать]Помнишь, когда мы дышали?.. Был дождь, и мы слушали такую пронзительную музыку, которой, да, не хватало. И всегда было - да, да, да... только "да", не было "нет" или "не знаю". А ещё было "может быть, всё может быть". И была скрипка, всё время была скрипка - звуки влетали в окно, пока мы сидели, съежившись, у кровати, прямо на полу, ковёр, этот ненавистный ковёр, висел на стене, а пледом ты пытался нас укрыть. И окно выходило на улочку какую-то, прямо в другой дом, окна которого были всегда закрыты, не то что наши - всегда нараспашку, даже в самый жуткий холод, даже в метель, хотя в городе никогда не было мороза или метели, или снега, всегда, всегда была вечная осень, пасмурная и с ветром, наша, только наша, дождливая, невозмутимая до боли, наша осень.
[показать]Красный, кроваво красный, красный как свежая кровь закат разливался по небу, над долами, надо полями, над лесами, реками и озёрами. Над где-то выдуманным Муми-долом, над домиком в Канзасе, который унесло когда-то очень давно ураганом, над норой белого кролика, над виллой Курица... Над сказками Ганса Христиана Андерсена, Туве Янсон, Матушки Гусыни, Волкова... Везде-везде – куда ни глянь, везде трепетал красный закат, и солнце жёлтым лимонным шариком почти закатилось за горизонт и замерло так, и люди подняли головы, чтобы посмотреть – на красный закат, на то, чему так удивилось солнце.
А я всего лишь сидела на холме далеко-далеко, высоко-высоко, так высоко и далеко, что казалось невозможным моё существование в этом мире в принципе. Ни для кого меня не было, только я была – для этого красного заката, растёкшегося по небу. И шелест листьев замер у меня за спиной, не дыша, смотря на закат, глядя, как я смотрю на него. И осень – она тоже притаилась за стволом дерева, и запахи её едва-едва колыхались. Замерли звуки, замерли краски, ощущения, осязания, всё замерло – всё не дышало и смотрело. Смотрело. Стояло за моей спиной и смотрело. Дуб с картинки Jabberwocky, и Рыцарь-в-Ржавых-доспехах, и Чайка со странным именем, и все – все замерли.
Все наблюдали красный закат.
[показать]Я стою на кухне с чашкой горячего чая в руке, облокотившись пятой точкой на столешницу, устремив взгляд в густую зелень за окном. Серое небо... но я-то знаю, что лето просто нас обманывает – осень уже подкралась, уже сейчас, шурша листьями, накинется сзади с диким радостным воплем, закроет глаза и спросит, сквозь толщу разноцветной листвы: «Угадай, кто?» Как дятел Вуди, ей богу, кумир детства, несносная пташка.
Я стою напротив окна, а за зеленью, за едва различимыми за листвой коричневыми стволами прячется от меня осень. Она играет, думая, что я её не замечаю, не замечаю едва тронутых, будто сединой, жёлтым цветом листиков, скрюченных почек и сухих веточек, пожухлую немного траву и небольшую слякоть на земле. Я, в свою очередь, старательно делаю вид, что её не замечаю – мало ли, что может человеку в густых летних зарослях привидеться?
Погода нынче совсем осенняя – температура не выше 15-20 градусов, серое высокое небо с громадами поднимающихся куда-то ещё выше облаков, мелкий дождик, прохладный, совсем не морской-речной ветер. И глаза, стало быть, снова серые. И обернуться не успеешь – в них прошмыгнёт лёгкой походкой, пролетит надо головой, задев волосы и взъерошив их на макушке, осень.
На экране мобильника у меня нынче фотография друга, забавная такая, что каждый раз, глядя на неё, смеюсь и фыркаю. А как же – себя надо в форме поддерживать, скоро и сапожки чистить, ведь осень уже вот-вот, уже, считай, на носу, на пороге топчется.
Бывало, идёшь по тихой-тихой аллее осенней, солнца нет, да оно и не нужно, а всюду свои маленькие солнышки – кленовые, липовые, дубовые жёлтые, красные, оранжевые листья, ковром на дороге, на земле, в воздухе безудержно кружатся, летят, переливаются, смеются. И в ногах осенью ощущение совершенно другое – только оденешь чёрные сапожки, это тебе не босоножки, в которых нога достаточно плотно фиксирована и даже не кроссовки, а так – напоминание о жаркой погоде на невысокой танкетке. Неслышно, бывало, ступаешь по опавшей листве, как по воде или по талому снегу, дышишь чуть терпким прелым воздухом, да так, что голова начинает немного сладко кружиться, смотришь в небо – серое-серое, высокое-высокое, и кажется, что оно не такое уж и далёкое, что вот если бы забраться на то дерево, то там недалеко совсем до облака в виде собаки.
А ещё бывают тёплые осенние вечера, когда закат и солнечный диск быстро-быстро спускается к воде на набережной или даже из окна – наблюдаешь, как он в окнах других домов садится, отливая чистым золотом. А потом наступает осенняя ночь. Самая волшебная ночь из всех времён года, за исключением, разве что, зимней. Можно открыть нараспашку окно, не боясь ни холода, ни мелких листьев, ни запахов, ни шумов, и стоять у окна и вдыхать, не надышаться, не насмотреться, не наслышаться. И воздух тогда, чувствуешь, сквозь тебя проникает, под рубашку забирается и бежит вверх по спине, заставляя поёжиться и распрямиться.
А в окно, лукаво щурясь, подмигивая и смеясь, заглядывает осень, положив руку на косяк, прячется в своей же собственной листве.
А наутро находишь на полуприкрытом окне, прямо на подоконнике дивные и красивые, самые лучшие красные осенние кленовые листья...