Надо мною тишина,
Небо, полное огня,
Свет проходит сквозь меня
И я свободен вновь…
Ария, «Я свободен»
Дождь. Опять дождь.
- Мне не хватает немного оптимизма в этой жизни, - Пилат как-то по-странному весел, на острых скулах горят лихорадочные пятна, губы то и дело кривятся в злой страдальческой усмешке.
Дождь косыми серыми струями падает на непросыхающий Город.
Лиин сидит, прислонившись спиной к каменному парапету, подтянув облепленные тесной мокрой джинсой ноги к самому подбородку. Белые кроссовки светятся в серой мгле двумя призрачными мысками. На слова Пилата она поднимает глаза – синие, беспросветные, в кайме длинных пушистых ресниц, смотрит ему в лицо и подносит к губам бутылку. Этикетка ее такая же мерзко-желтая, как и сам напиток – портвейн, 33-й, жуткий суррогат спирта, цветов, жженого сахара, плеснуть немного мрачного веселья и залить все это фруктозно-весенней депрессией, выдавленной из подгнивших яблок, и вкус у него такой же мерзко-желтый, он надолго оседает в глотке и в мозгу, а в желудке становится приторно-тепло до отвращения, и Лиин начинает кашлять.
Дождь нещадно поливает их обоих, обиженно разбиваясь об черную потертую кожу курток, сигарета, которую пытается раскурить Пилат, обиженно шипит, пропитанная водой. Дождь бежит по лицу Лиин назойливыми тонкими струйками, которые стремятся проникнуть поближе к нагому телу, чтобы высохнуть на нем, не оставит от себя и следа.
Пилат спрыгивает с парапета, отбирает у нее бутылку и делает длинный глоток. Морщится.
- Ты знаешь, зачем мы пьем эту дрянь? – говорит он. – Это концентрированный суицид, всего две бутылки – и в тебе все отчаяние мира, вся его боль и усталость, вся его ненависть….
- Красиво говоришь, - тихо замечает Лиин. – Прекрасный актер…. Пропал в тебе…. Умер…. Но знаешь, Пилат, я не хочу сейчас ни боли, ни ненависти. И отчаяния я тоже не хочу, я хочу немного хорошего в своей жизни. Расскажи мне сказку, Пилат. Расскажи мне просто сказку.
Пилат садится рядом с ней, в его глазах поблескивают непонятные искорки.
- В нашем окне не увидеть таких сказок, - с внезапной горечью говорит он. – Но я что-нибудь расскажу. Я расскажу тебе о девушке с невероятно печальными синими глазами, и о парне, который был ее другом, и о Городе, в котором они жили….
И она слушает, слушает внимательно, и по щекам ее бегут не то слезы, не то струи дождя…. А мы отойдем. Пусть они сегодня будут наедине с собой. Пусть.
От края до края небо в огне сгорает,
И в нем исчезают все надежды и мечты.
Но ты засыпаешь, и ангел к тебе слетает,
Утрет свои слезы, и во сне смеешься ты.
Ария, «Потерянный рай».
В дверь уже давно и настойчиво стучали. Пронзительно верещал дешевый китайский будильник. По полу комнаты ползал желтый солнечный луч, шаря и заглядывая под кровать и натыкаясь на брошенную одежду, тапочки, какие-то журналы, покрытый пылью рулон обоев….
- Лиин, вставай! На занятия опоздаешь!
….Лиин снился Город.
Город, небо над которым было багровым.
Город, который был покрыт ржавчиной и плесенью.
Город, в котором недавно прошел дождь, и теперь по лазурным зеркалам луж расплывались бензиновые и масляные пятна.
Город, в центре которого высилась сверкающая хромом, металлом и стеклом колонна небоскреба, и на разбитой перед ним громадной клумбе серебром были выложены слова «Система. Душа. Вечность».
Город, где в багровом небе, затянутом багровыми тучами, лениво парил ангел, взмахивая широченными крыльями, по которым пробегали алые отсветы. Крылья превращались в толстые кабеля, вонзавшиеся куда-то под сковывавший город асфальтовый панцирь.
Она шла, оглядываясь, по странно неприглядным и заваленным всяческим мусором улицам, и ее не покидало ощущение, что Город вымер. Он казался пустым и заброшенным, и ржавчина и плесень ползли по нему, пожирая кирпичные и блочные стены, покрывая собой асфальт, подбираясь к деревьям и кустарникам, облепляя фонарные столбы и ывшки электролиний…. В Городе правил ржаво-багровый цвет, цвет стареющего металла, грязных луж, осыпающегося кирпича, разбитого стекла и мрачных потухших вывесок. На обочинах громоздились брошенные автомобили – многие из них были без окон, стеклянной крошкой лежавших у спущенных колес, помятые и ободранные, с облупившейся краской, которая тоже приобретала постепенно ржаво-багровый цвет. Из-за угла на Лиин выскочил пес, тощий, грязный, зарычал визгливо, метнулся куда-то вверх по улице, и только несколькими мгновениями позже она сообразила, что пес тащил в зубах огромную крысу. Ее затошнило, она прижалась
Читать далее...