приятно холодит разгоряченные плечи, снова по-летнему одинокие, снова дорожные.
Я разучилась готовить кофе, где-то остался плетеный сундук с корицей,
Где-то за пол-дороги я из него успела переложить почти все, что нужно птице -
Острое зрение, легкость восточного ветра, пару ступней на смену,
Горькую ледяную уверенность в непреклонности перемены.
Господи, что же я делаю, скажи на милость -
Вот и ладоней моих прикосновение изменилось,
Губы нечутки, ресницам осталось
Два понимающих взмаха - малость...
Мне ведь все это уже когда-то снилось,
Значит...устала - и чтобы опять так случилось?
И, допивая холодную горечь прошлогодней настойки сирени -
Я выметаю в открытые окна пылинки и рваные тени.
Знаешь, пойдем-ка готовить кофе - с имбирем и мускатным орехом,
У тебя ведь осталось, правда, ещё немножко детского смеха?
Крылья зеленой шали, подсвечник закапан воском, горсти стеклянного шента,
Птицы на восточном ветру, они опять вьют гнезда в моих волосах и лентах.
Крылья зеленой шали, подсвечник закапан воском, горсти стеклянного шента,
Птицы на восточном ветру, они опять вьют гнезда в моих волосах и лентах.
Крылья зеленой шали, подсвечник закапан воском, горсти стеклянного шента,
Птицы на восточном ветру, они опять вьют гнезда в моих волосах и лентах.
И вот наступило лето - маленькая котомка из разноцветной кожи.
Мы ведь найдемся, правда, как бы оно ни оказалось сложно?
Маленьким голубем светится имя.
Много ль осталось их - настоящих -
Тех, кого я называла "своими"?
Белое небо над белой речкой,
Скрипка вечерняя плачет в ладони,
Неопаленной церковной свечкой,
Мальчиком на невысоком балконе.
Мальчик был заперт там в наказанье -
Он не успел приготовить урока.
А на тарелке - кусок лазаньи,
С крошками от канифоли сбоку.
Мальчика звали Андреа Марти,
И у него получалось spizzato
Лучше, чем боцман по старой карте
Мог отыскать бы дорогу до клада.
Солнечноглазый и темнокудрый,
Он все мечтал, что уйдет в мореходы,
Вырастет только вот, он ведь мудрый,
Ну а пока он учил "переходы".
Мы говорили странным наречьем,
Ночью платком он обвязывал струны,
Что я ещё о нем помню? - Плечи,
Плечи, которым без скрипки - трудно...
Маленький голубь идет по крыше
Тоненькой строчкой, как нить в разговоре:
" - Моцарт и Брамс... А ещё - я вышел!
Знаешь, я все-таки вышел в море!..."
Этот ребенок должен был стать неплохим скрипачом, в свои одиннадцать он уже почти играл Сарасатэ - истасканно, но - ступень. Он умел читать в темноте и учился вырезать из дерева птиц счастья, поутру у него всегда были красные от недосыпа глаза, и на уроках он нещадно искажал ту музыку, которая была ему не по душе, т за это его запирали на балконе, с которого он легко бы мог спрыгнуть, и так же легко - подняться обратно.
Он мечтал стать моряком - и плавал, как деревянная лестница, которую смыло в реку...
А вчера пришло письмо, где он, захлебываясь радостью, говорил мне:
- Я вышел в море!
- Я вышел в море! -
тринадцать раз за страничку.
Нет, не пассажиром, как можно было думать. Рулевым второго класса.
- Унесите его!!!! - истошно кричал милиционер на станции метро Кропоткинская, отрывая от свой штанины намертво вцепившегося мальчика в серой кепке.
- Унесите его!!! - не менее истошно кричал мальчик, оглядываясь на пуделя, потерявшегося и пытавшегося поиграть с ним.
- Унесите их!!! - наверняка думал пудель, выискивая взглядом хозяина.
Старый дом, похожий на мастерскую. Танец посередине моста, напротив радуги над Храмом Христа Спасителя. Прикушенная до крови губа партнера. Урок, настоящий, честный, на износ.
Болят мышцы спины, в походке появилась плавность. Я работаю, черт возьми, я снова - могу. Могу учиться. И отдаваться этому целиком, стряхивая капли влаги со лба, забывая о разбитом неподалеку стекле. Да. Ещё. Точнее. Плавнее и свободнее. Хорошо? Нет, я знаю, надо лучше.
Я буду танцевать.
А вскоре - ветка сирени... Холодный душ, кисточка, витражные краски - и маленькие прямоугольные очки превращаются в чудо. Я теперь могу. Снова могу.
Алиса, это - Пудинг. Будем знакомы
Люди гуляют по крышам. Из летнего города
Хочется к черту, на дачу, в леса, в подземелья.
Пух тополиный летит, застревая за воротом
Дворника, в детстве его называли Емелей.
Две электрички навстречу друг другу - как ветрено,
Словно свобода, когда тебе есть восемнадцать,
И не исполнится больше, и силы - не меряно,
Можно вернуться, а можно и не возвращаться.
Можно смотреть сквозь ладони на солнце и полниться
Алостью крови, почти апельсиновым соком.
Можно желать твоих пальцев, не чуя, как колется
Камешек в ссадине, тоненькой и неглубокой.
Утро. Работа. Малиновый чай. Несолидная,
В белом. Неловко, когда обращаются - "Леди".
Утро. Работа. И самое, знаешь, обидное -
Я не умею кататься на велосипеде.
Не уходите, не расставайтесь, не умолкайте -
И капли в чашу - минуты света, минуты боли,
И капли в сердце - валокордин, ледяные пальцы,
И капли в небо - минуты счастья, крупинки соли.
Сны без участья, два старых танго, гроза и ветер,
И ноги - белые две чешуйки на дне фонтана.
На плечи солнце ложится молча и откровенно,
Смеются люди, вода смеется, мне это странно.
Учиться счастью - с нуля, с листа без тетрадной клетки,
Учиться вере - искать дорогу по старой карте,
На ней когда-то цвело вино и горели свечи...
Не уходите, не расставайтесь, не умолкайте - ...
Мы рождаемся, учимся говорить, воспринимаем мир, читаем книги, слушаем советы, наблюдаем - за все это время у нас возникает некий сценарий, причем он не зависит от степени креативности мышления человека. Подсознание, тот самый внутренний Кодекс - он ведь определяет не только твое поведение, твои внутренние законы и принципы, он, не столь мелочно, но неумолимо расписывает все твое будущее.
Ты счастлив в гармонии с собой - но у тебя проблемы со здоровьем.
Ты счастлив в семье, но у тебя не ладится с работой, ты не можешь найти дело всей жизни.
Ты творческий человек - но ты не умеешь находить общий язык с людьми.
Все это - прописано в кодексе каждого подсознания, словно человек выбирает: "Вот, без этого я не смогу жить, а этим - вполне могу пожертвовать". Так и сбывается. Непроизвольно человек этого хочет, а раз хочет - добивается.
А всего-то потому, что красной нитью, золотыми буквами, с самого рождения окружающая реальность пишет в голове человека четыре слова "За все надо платить".
Так ли это?
Или достаточно просто повернуть свое сознание - и не желать подспудно ни смерти, ни болезни, ни героического терпения, ни проблем, которые якобы дадут тебе моральное право на счастье.
Я вот тут стала думать:
А может быть, люди просто не хотят быть счастливыми?
Право на счастье - не плата за что-то. Право на счастье - не награда за боль.
Право на счастье определяется только тем, скольких людей ты успел сделать хоть немного счастливее...
Новое лето. Оно - мое первое лето
В бережных лапах,
В течении мыслей и чая.
Я научилась покою, наверное, где-то
Слыша твой запах,
Тихонько себя изучая.
Не торопясь успевать - принимая как должность
Все перемены,
Я пряталась в дом и деревья,
Глядя, как-будто на пламя - на каждую сложность,
Таяли стены
В простом и звенящем напеве.
Вся настоящесть - дошла до весны и осталась.
Новое лето -
Оно мое первое лето.
Я осторожно потрогаю каждую малость
Лапой из света -
И точно почувствую, где ты.
А утром была гроза.
Повзрослеть. Забыться. Снова стать ребенком.
Одну часть жизни бешено узнавать новое, стремиться, соответствовать, бежать за общим поездом, не догадываясь, что можно отстать и идти пешком, босиком по горячим шпалам.
Другую - осознать себя.
И оставшуюся - так же бешено и отчаянно стремиться и рваться обратно.
Да, ведьма. Но вам-то что?
Что вам до серебряного диска луны, что вам до томления и яркости мыслей, что вам - до трепета всем телом, всем существом, что вам - до вселенского покоя...Когда вам говоришь: "Я ведьма" - вы прыгаете в сторону или же, насмешливо растягивая слова, говорите "Вылезь из моей головы". Я не читаю мыслей без разрешения. Я могу их просто чувствовать. И мне глубоко наплевать, что вы обо мне думаете, когда я бегаю босиком под дождем или пью круто приправленный специями кофе, и что вы думаете о моих фенечках, разноцветных глазах, способности неслышно появляться, неловкости, резном веере на работе, где существуют нормальные люди и кондиционер. Мне не интересны новости из жизни Ксении Собчак, я по полгода не заглядываю в ленту новостей, и - да, у меня нет телевизора. Ни в одном доме, где я хоть сколько-нибудь обитаю.
Знаете, помимо глянцевых журналов с не менее глянцевыми рецептами пищи у меня, например, есть плетеный сундук со всякой всячиной, и если вы зададитесь целью найти в нем что-нибудь вроде паучьих яиц, то вполне можете их там откопать. При том никто из отведавших моей стряпни ни разу не отравился.
Я не люблю автомобили, и очень не хотела бы, чтобы когда-нибудь у меня была машина. Я люблю собственные ноги, телепорт и велосипеды. И ещё крылья, конечно.
Половина слов, произнесенных мной за день - "мур" и его производные. Не спрашивайте, почему, просто наслаждайтесь.
Я не могу спокойно смотреть на оконные стекла, если мне хочется нарисовать на них, скажем, четырехлистник или апельсин. Я возьму кисточку и витражные краски и буду долго ругаться на тех, кто случайно выпил мой технический спирт.
Да, раскиданная на полу, на столе и на холодильнике ткань, ножницы и булавки указывают не на мое сумасшествие, а на всплеск творческой мысли. Способ передвижения при этом один - на пальцах ног, ассоциация тоже одна - электровеник.
Люблю играть в "крокодила", особенно ситуационные моменты, когда можно приплести кучу образов и красок, и создать цельную картину.
Одежда представляет собой смесь черти-чего, реконструкции 12-17 веков и ничего вообще. Косметика - зверь, который рядом со мной не выживает, ибо бесполезен.
Ванна - место паломничества и жарких мечтаний, правда, как истинная святыня, редко доступна, потому моя тушка ведет спартанский образ жизни под душем.
Ласковые руки - самое желанное из всех желаний, особенно утром, когда ещё ни одной мысли, а только нежность, настоящая, глубокая, как река.
Я ведьма. Поэтому я могу неадекватно, с точки зрения нормального человека (кстати, а что это такое?) реагировать на окружающее. И, соответственно, создавать столь же неадекватные (с точки зрения нормального бытия) ситуации.
Вот. А теперь, люди и нелюди - у вас есть ещё вопросы ко мне?
Мне хочется спрятаться, прийти к кому-то, где тепло, где все сложено, слаженно, устойчиво и мирно, где примут. Это должен был быть мой Дом - такой, чтобы приглашать друзей, чтобы приютить странника, чтобы обогреть бездомную собаку.
Он ещё будет. Будет, конечно, но почему же я сейчас кажусь себе таким ребенком, почти беспомощным, даже не плачущим, сжатым. Бескорыстно (речь не о деньгах) принять может не каждый, а тот, кто бескорыстно - не может принять.
Огонь не может постоянно гореть без воды. У меня теперь есть вода.
Равновесие - это то, чему я учусь всю жизнь, примиряя его со своей свободой.
Теперь у меня есть великолепная возможность УМЕТЬ - чтобы не осушить реки.
Ревность - понятие, мне непонятное. Зачем?
Прислушиваясь к себе, слушая, как поет тело на летнем ветру - сколько ещё?
Плести ожерелья из тонких листьев и кусочков льда.
Ты выходишь из душного офиса, не сдержав боль в висках - и вниз, вниз по лестнице, мимо открытых окон, в которые вплывает белое марево, не считая ступенек, не задевая встречных. Ты влетаешь в распахнутые руки деревьев и будущей, народившейся грозы, влетаешь - и остаешься в них, обняв в ответ всеми лапами, задними, передними, ближними, дальними, душевными...
А люди идут, сторонясь тебя, потому что надо быстро-быстро спрятаться под козырек подъезда, а капли бьют по плечам, по рассыпавшимся волосам и мыслям, по сгоревшим на солнце в воскресенье рукам, по голым коленкам, по листьям деревьев и белым тюльпанам.
Вот быстро прошел человек, укрыв голову и плечи плотным черным пакетом, боясь намочить новую рубашку в красную полоску, как-будто с него спросит жена, потому что капли дождя на ткани похожи на следы от губной помады.
Вот прошла девушка, сморщив носик, потому что струйки забираются ей в широкий вырез, щекотят загорелую кожу, смывают остатки крема.
Вот сидит птица, укрыв голову зеленым листом, уткнув нос в горстку тополиного пуха, а рядом шесть оранжевых касок - рабочие пережидают дождь под деревом. Они пахнут горячими шпалами, "Явой" и свежим хлебом, с них смывается краска, загар и совесть. Они свистят тебе вслед "Сюзанну".
А ты идешь, так быстро, как нужно, чтобы дождь омывал тебя с ног до головы, чтобы теплый ветер овевал чуть изменившееся тело, чтобы успевать видеть, дышать и жить. Ты идешь одна по мокрому и счастливому городу, похожему на радостного щенка, и знаешь, что ты - живешь. Ты гладишь собак, поешь, не зная слов песни, она берется ниоткуда, просто звучит из твоей гортани, из сердца, из самой глубины, где запрятаны зимние страхи, усталость, беда - и летит впереди тебя, и вокруг тебя, и взмывает в небо, - и оттуда тебе отвечает гром неописанным в гармонии аккордом, соглашаясь с тобой, строя твоему голосу основу и придавая красоте мощь, и благодарные деревья осыпают тебя всем, что им отдало небо.
А потом ты возвращаешься в офис, чтобы заварить себе горячего чая, и, не задумываясь, смешиваешь малиновый чай с зеленым, переодеваешься в любимую синюю клетчатую рубашку, отходишь от монитора к окну - и, вспоминая водопад под деревьями, хохочешь от всей души, как это было в детстве, и знаешь, что там, далеко, кто-то услышал тебя - и смеется.
В звездном крае - засыпай, мой милый -
В крае волшебства, лисят и пугал -
Спрятались все детские страшилы
В самый темный подкроватный угол.
Колдовского зеркала осколки,
Меч, звенящий, словно льдинка, синий;
Как янтарь на маминой заколке -
Золотая мякоть апельсина.
Плащ тебе сотку из трав росистых,
Лунным светом ляжет он на плечи -
По дорогам непростым и чистым
Ты пойдешь звезде своей навстречу.
Там, за лесом, будет много света,
Битв, преград и их преодолений;
Знаешь, ты на все найдешь ответы,
Только ты не падай на колени.
А потом, когда наступит лето,
Ты покинешь город многоликий,
Чтоб уснуть в объятьях бересклета
И зеленых листьях земляники.
Сны твои полны волшебной силой -
Гаснет огонек в моей ладони...
Скоро утро, отдыхай, мой милый -
Здесь тебя никто уже не тронет.
Малиновый "Greenfield" поутру - есть особое самосознание.
Особенно если ты нечаянно утопил в нем сандаловый веер.
С добрым утром, Догева!
С добрым утром, Арканар!
| Мы летаем, как птицы, в городских переходах, Ошибаемся, снова загружаем игру. Мы погибли б иначе - не прошло бы и года - Наша неординарность неподвластна перу. Мы могучие маги, мы быстрее зарницы, И следов не оставим мы на чистом снегу, Мы едва поутру раскрываем ресницы, И опять засыпаем, по пути, на бегу. Пока нас не заденет чья-то благополучность, Или отблеск любви, или чья-то беда. И не выйдет наружу карамельная сущность, От которой увы - нам не уйти никуда. И тогда мы, наверное, уходим от мира, Чтобы не раздражаться по таким пустякам, Запираясь по комнатам и по квартирам, Иногда дозвонившись заветным друзьям. Мы упорно проходим по своим коридорам, Раз за разом, и снова - эх, реальность, держись! Чтобы утром не видеть бесконечного вздора - Вот, наверное, это - называется Жизнь. (с) |
Перебираю пальцами слова,
Как-будто на варенье землянику.
Рисую ими в небе острова,
Как-будто небо может быть безликим.
В моей косе запуталась оса,
Запуталась отчаянно и дико,
Пустила крылья все на паруса,
Приняв меня за грядку земляники.
А в небе проплывают облака -
Я провожаю их невольным криком -
Меня срывает смуглая рука.
Наверное, я все же земляника...
- Раз, два, три, раз, два, три, доворачиваемся, слушаем музыку, и снова
раз, два, три...А теперь под счет. А теперь попадаем в ритм, и снова раз,
два, три...
Ветер, река, глаза учеников, иногда задумчивые, иногда горящие, аромат
цветущих деревьев, глубина и момент-жизни-и-сопричастности-к-сейчас.
Как шьются платья...
- Штрих, ещё один, мел, где-эти-проклятые-ножницы, вот, собственно, и все.
Что? Да, реконструкторский крой, да, на руках. А теперь как-то впихнуться в
это. А теперь вылезти. Прекрасно.
Куда как интереснее шьется костюм для рыцаря. Семи рыцарей клуба
Main-de-faire, на маневры в воскресенье.
Я приобретаю умения, которые мне. несомненно. пригодятся.
И все же - жизнь проходит мимо, все несомненнее, все реальнее, все туманнее
моя сопричастность к ней. Кажется, я просто слишком сказочна для неё. Или
она - чересчур притянута к земле, тяжелая, сырая.
Жарко. Все цветет и изменяется, ощущение покоя - и оттого - грусти, печали,
обычности.
И это, наверное, пройдет, и, конечно, пройдет, надо только найти, чем
дышать.
Сегодня на ночь мне сказал хороший человек, что он в метро познакомился с
ребенком, "настоящим ребенком" - в наше время это, оказывается,
редкость...
А ещё я хочу гулять. Гулять под цветущими вишнями, и чтобы лепестки
осыпались на волосы, как жемчуг, и едва касаться рук, и чтобы от ресниц до
ресниц - радуга...
Я живу среди жаркого и обычного люда, я творю сказки, но все больше устаю,
и очень мечтаю, чтобы кто-нибудь сотворил сказку для меня.
Просто так.
Добрую.
| А сегодня - волшебное утро, утро после дождя, и можно проснуться в последний момент, выспавшись после полуночного шитья, проснуться от ощущения - как посветлели листья, глядя на которые - ты закрывал глаза. Когда открыт балкон, и в комнату льется ветер, звонкий, как цветущие вишни, их лепестки до сих пор у меня в волосах, и бесстрашный, беззаветный сон растворяется в углах комнаты - как уходил Свет от Тильтиля и Митиль, как исчезает радуга, когда последний слон из вереницы доходит до её края. И радужная ткань, будущее платье Коломбины, будущий занавес театра, будущее вообще. И заспанная Сира, теплая и лесная, потому что ты наколдовал ей на ночь земляничную поляну, похожая на кофейную пенку. И потяжелевший рюкзак, приятный, как чувство настоящести и сопричастности, и правая лямка натирает плечо, и мокрые ветки, и из-под заоблачья - омывает тебя колокольный звон, и люди глядят во все глаза, как ты снимаешь и без того едва заметные туфельки, чтобы бежать по лужам и звонкой траве, касаясь рукой листьев, и теплый-теплый асфальт, и следы - как разлет маленьких крыльев... А ещё я поняла - люди умеют улыбаться! И дети бывают настоящими |
| Я чувствую себя сейчас затянутым в испанский камзол человеком с великолепно синими глазами. Ван дер Кэйлен, шут Вас побери, где Вас носит! Попутный ветер! |
Тебе осветить хоть кусочек дороги,
Тебе заварить необычного чая.
Минута, другая, и я заскучаю -
Следы твои тают за тонким порогом.
Уходишь - так надо, не бойся, я знаю,
Уходишь - домой ли, бродить ли, в себя ли -
Иди и поверь, я не буду в печали,
Я просто придумаю нового чая
Негромкий букет, аромат апельсина,
Хранящий тепло твоего изголовья.
А ты возвращайся, я встречу с любовью
И чашкой фарфоровой, белой и синей)
Неба и ветра!
Давно я здесь не появлялась. Распахнула окна, смахнула пыль, окатила свою ведьмину избушку ключевой водой - Здравствуй, Дом, принимай меня!
Светлая Весна, одна из самых светлых в жизни, несмотря на множество потерь, Весна Драконов, Весна, когда ни о чем не надо жалеть - что бы ни случилось. Время смывать боль, время оставлять прошлое, время любить и быть юным. Пусть будет так!
И кому я принесу первую землянику - не знаю. Но принесу - пусть даже незнакомому, случайно встреченному ребенку - кто окажется рядом. Мои сказки нужны, нужны, как воздух, только вот думаю я - если в мои сказки падают, как в звезды...то ведь у них ничего больше не было, никаких сказок, никакой радости, никакого волшебства! Как же так - как же можно так?
И страшно, что они дышат мной, а рано или поздно я уйду дальше, иначе Сказочнику - смерть. И как оставить их...История, у которой нет конца.
Но я наливаю себе чашку крепкого, солнечного, апельсинового чая - немного отдохну в родном кресле, и пойду дальше. Долой паутину. И чердак, который много лет не видел солнца. Прежде чем уйти, надо убраться - убраться и впустить в дом Солнце.