пью горячее из белой чашки с жабой, горячее дымит и фыркает, тяжелый халат, носки, тапочки; снег вздымается, снег опадает.
позавчера сидела весь день в иностранке, смотрела разные викторианские фотографии
так вот,
там есть омнибус, а рядом - бывший кучер омнибуса, Билли, Уильям Паррагрин, которого после сорока трех лет службы уволили за то, что он ездил медленнее, чем его более молодые коллеги.
а вот продавец поддельных драгоценностей за своим прилавком, у него спокойное, хитроватое лицо - он наблюдает за двумя женщинами, они склонились над его товаром.
"я продал две дюжины обручальных колец - какие-то для забавы, другие для свадьбы, и еще много колец вместо тех, что были заложены ради выпивки, чтобы не узнали мужья"
а вот scarborough bay - шесть миль белого песка и черные, точеные, одетые викторианские тела, гуляющие или лежащие. унылые ряды кабинок для купания, дети с лопатками, дамы в полосатых платьях с зонтами, мужчины в котелках. вот няня волочет по песку хрупкую коляску с ребенком в соломенной шляпке. вот господа нанимают лодку. вот мальчик в матроске нагибается, чтоб зачерпнуть песок.
а на другой стороне - во весь разворот - ужасно личная для меня фотография. откуда мог этот фотограф в тот ясный день, на бедной, узкой улочке снять мою маму - с чужим ребенком, в незнакомой одежде, в непривычной позе; откуда он мог, откуда ты мог?
вот чарльз диккенс читает дочерям.
вот семья бедняков сидит за столом и делает кукольных птичек из черной шерсти. и мать, и отец, и три ребенка - все делают птичек, и даже ребенок на кровати рядом перебирает черные нити; стол завален материалами; и в камеру они не смотрят. на тюлевой шторе за ними уже висят гирлянды готовых игрушек. они похожи на лохмотья сажи или на вспушившихся черных мышей.
и этот проклятый холод

вот как мы живем
[500x375]

Thy fury's more potent than man's
Most clever weapons of offence;
And, whilst thy hand does stroke with care
But should it chance to touch my hair--

Thanne I shalt see how it betrays
The colour of its early days;
How all of Jesu's land is churn'd,
Indeed, how Life itself is burn'd--

Against the stake of your desire
Which never has enough of pyre
Where every empire turns to dust,
And every death is but your lust--

Yea, Time, you have enough to feed;
Far more so than you really need.
Kynge Arthur

технология удовольствия
начинает открываться мне

British (b. US, 1882-1966)
A Court Where the Children Are at Play (Edinburgh)

[220x411]

Portrait of A.L. Coburn by William E. Dassonville
[350x491]

English (active 1880s)
Shakespeare's House, The Library, Stratford-on-Avon
[540x369]

English (b. India, 1815-1879)
моя любимая-любимая-любимая
[397x468]

King Lear allotting his Kingdom to his three daughters

[312x336]

скажите, мне кажется, или справа действительно Алиса Лидделл???

'Go your ways, O go your ways,
I choose another mark,
Girls down on the seashore
Who understand the dark;
Bawdy talk for the fisherman;
A dance for the fisher-lads;
When dark hangs upon the water
They turn down their beds.
Daybreak and a candle-end.


W.B.Yeats

горечь гласных, не сорвавшихся - неслышно стекших с губ, каждый жест исполнен особого смысла, чтобы преодолеть пустоту. кроме пустоты, кроме вот этого кусочка земли на краю - что? ничего. зачем наполнять жизнь. чтоб превратить ее в пару историй. с таким же успехом можно выдумать все. выдумать все.
...бывает - накатит, и что только не делаешь, чтоб унять.
монамур, я как расстроенный рояль и не пишу вам писем.
я не люблю дотошных людей и унылую серьезность, и не хотела всего этого говорить.
простите. простите. простите.
все эти желания - наверное, просто... наверное, это просто. чтобы было кому послать телеграмму
да да да

Говорит вполоборота к Мерлину, сдержанно жестикулируя:

Главная же из них, пожалуй, – это та, что я чувствую последнее время кое-что, чего совершенно никогда не чувствовал и не замечал раньше. Странное ощущение, оно как холодный речной прилив, оставляющий тебя сухим. Мне кажется, времена замедляются, теряют последовательность и гладкость. Мне почему-то думается иногда, что наши деяния кто-то как будто торопливо складывает вместе – как будто вдумчивый и многоопытный строитель, задавшийся целью построить башню из камней, вдруг перестал особенно заботиться о том, чтобы камни эти были ладно и плотно пригнаны, а главное лишь чтобы башня удлинялась как можно скорей.

как я это объясняю?
что в день рождения ma mère, донельзя оживленная и мягкая, с широкими жестами, с обостренной внимательностью, потом под дождем, внук Ермоловой пишет ей съ Рождествомъ Васъ старательным детским почерком, и такая роскошь простой - великой, незабываемой, но простой - жизни, неимоверная красота простоты и повседневности, которой нет теперь, которой не может быть теперь, которую всю уничтожили - и фотография ее разгромленной гримерки в 1918 году; и дождь, и еще дождь, и дыхание
как после жути плавного непрекращающегося течения боли вдруг почувствовать, что она отступила,
это взрывной восторг - тихий, глубинный, волновый
обостренный слух к жизни, абсолютный - несуществующий - слух к жизни;
и все же
лишь только на минуту затихает разговор,
лишь только оказывается минута - половина ее, четверть - ничем незаполненного времени
чувствовать это
здесь
(как и год, как и полтора года назад)
вот, здесь
это я никак не объясняю

признаваться себе в этом мучительно, как продираться сквозь сложный английский сонет, как выписывать сотни инициалов на страницах, стеклах и столешницах,
но хочется длить, длить и длить
этот миг сомнения, недоверия, надежды - вдруг - этого нет? вдруг этого нет? этого нет?
и по-прежнему
чувствовать это
здесь

нет, это я никак не объясняю.
нет.

вот тут
на фликре
http://www.flickr.com/photos/33249309@N00/
лежат мои фотографии из италии

и, кажется, это окончательно
сидела в пустом букбери, читала заметки об англичанах форстера. сначала было тихо, потом вокруг мягко зашаркали ноги и у букбери кончилось утро, начался день, и я подумала - а вот бы,
мы сейчас встретились здесь
ведь сейчас мы немного связаны, английскими нравами и взглядами в прошлое, и, кажется, нет ничего естественнее,
чем если бы он вошел

вместо этого вошел опухший константин эрнст и если продавщица по долгу службы держала свои эмоции при себе, то учительницы английского языка, выбирающие пособия, стали просить расписаться
но, может быть, это был не эрнст. я не знаю

ночью стены становятся тоньше


[500x375]

к концу шестой серии я перестала понимать профессора. так грустно признаваться в этом. раньше, конечно, тебе все объясняли, строчки - из разных актов - замыкались в кольцо, змея закусывала свой хвост, можно было блуждать по кругу вновь и вновь, удивляясь и радуясь, как одно вытекает из другого, и как одновременно они порождают друг друга. связь бессвязных на первых взгляд вещей. это было так прекрасно, волнительно, а потом волнение успокаивалось и приходило тихое спокойствие, уверенность в правильности происходящего. сомнения были, но у героев, не у зрителей. зрители сидели в темноте зала и боялись дышать.
а сейчас... чувствую себя маленькой девочкой, которая не может ничего понять, просто так грустно и опустело, так страшно. потому что предчувствуешь уход и невозвращение и не можешь ничего сделать. даже беспомощно спросить "а как же я?" - глупо, от отчаяния и обиды, даже этого не можешь. никому нет до тебя дела. это по-прежнему зрительный зал. и вот-вот упадет занавес. уход и невозвращение. в конце была не темнота, свет.

так получилось, что в моем фотоальбоме фотографии самолетов чередуются с фотографиями старых, черно-белых, отошедших в прошлое друзей.

его будут судить. непременно.
в комнате без окон, ему станут светить лампой прямо в глаза, сухие и горячие, его будут бить в живот всякий раз, когда он будет молчать, а он только и будет, что молчать. Крик допрашивающего - прямо в лоб, и отбрасывает назад. Будет невероятная усталость. Смирение. Между глаз - тишина. Только тишина.
Но будут кричать: - Почему?
Все будут кричать: - Почему?
Стоит ему выйти на лестничную площадку, как тут же первый встречный вглядится в его лицо, остановится, взяв его за пуговицу пальто, вздохнет и недоуменно спросит: - Почему?
- Почему ты убил свою жену?
А он будет рыбным молчанием отвечать им и прятать лицо, но беспощадный свет лампочки на перекрученных проводах, жесткие пальцы раскрывающие тяжелые веки, но эти крики, эти дробные, птичьи крики - почему? - они не дадут ему покоя. Разве он сможет сказать - почему? Разве он сможет объяснить, что он не делал этого, и то, что он сделал, не было убийством; его руки не таковы, и неужели мог бы он, неужели он способен на такое, он, который ее...

Осенью вечера глухи. Во дворах, бывает, стоит такая тишина, что слышно, как за километр заводится машина, как хлопнула дверь в чьей-то квартире, как со щелчком погасили в комнате свет.
Узкие длинные лавки стоят под березами. Фонари моргают и качаются в лужах. Это если дождь - он немного разгоняет темноту, асфальт начинает светится таким же оранжевым светом, но поминутно гаснет. А если дождя нет?
Такими вечерами идти домой вдвойне приятно. Но и страшно вдвойне - каждый впадина на земле дышит своею старой, вязкой темнотой - она не черного цвета, но лучше не вглядываться в нее.
Легкий шаг, холодный ветер сдувает волосы назад, в висках гудит, будто там провода под напряжением, но это привычно, плечи опущены, и это привычно тем более - к вечеру устаешь держать себя и клонишься к земле, будто дерево. Но у каждого дерева корни. Там, глубоко, где всегда тепло и темно, где влажно, где движутся воды.
Он был артист, ему нравился запах старых вещей и когда выдавались пустые дни, когда капуста хрустела в банке, приминаемая толкушкой, и когда удавалось найти уцененные книги в хорошем состоянии. Конечно, ему нравились и другие вещи, и было еще больше вещей, которые ему не нравились. Конечно.
А еще у него была жена.

после этих известий она не стала плакать или рвать на себе волосы.
она никуда не поехала, чтобы утешить его, она не закричала и не возненавидела всех за то, что они счастливы, а он - нет.
она весь день неподвижно просидела на стуле, глядя в окно. болтала ногами, следила за солнцем. здоровалась, смеялась, язвила по привычке и прощалась, кивая головая.
когда стемнело, она купила букет тюльпанов и отправилась в театр.
через два с половиной часа она вышла из театра без цветов, но с каким-то мужчиной.
она шла с ним по улице.
она ехала с ним в метро.
она смело переступила порог его дома и скинула туфли.
он попросил ее не шуметь, потому что в одной из комнат спит его ребенок.
она улыбнулась и, взяв его лицо в свои руки, хотела что-то сказать, но промолчала. к стеклу прилипла ночная бабочка.
они дышали коротко и резко. только дышали, чтобы не проснулся его ребенок.
она смотрела в потолок и чувствовала, как раскрывается, подобно цветку, ее душа - в этот самый миг.
утром она вглядывалась в лицо спящего и понимала, что это - не тот мужчина.
и в соседней комнате - не тот ребенок.
но потом, сидя на кухне и собираясь уходить, она увидела мертвую бабочку на полу.
на самом деле это она - не та женщина.
потому что она не стала плакать и рвать на себе волосы, а вместо этого купила себе цветы и отправилась в театр.

***
сквозь меня текут воды
я хочу посыпать свои фотографии золотой пылью из театрального магазина и увешать ими стены
сквозь меня текут воды, я приятна и смугла, я мягка и улыбчива, я располагаю вас к себе, а себя в кресле с ногами, и я люблю запахи больше, чем предметы, до которых можно дотронуться.
изголодалась по красоте, гармоничной, неслащавой, абсолютной, полной изъянов и хочется принимать, впитывать, всасывать, вдыхивать, - в себя хочется, чтоб очиститься изнутри. Красотою. Как факелом чтобы - и все б прижглось, и все б осыпалось, и была бы новая
жизнь
изменилась бы
жизнь


***
Beyond the window there's a night
That does not know it shall expire;
It sits and looks at us, inside
Our solid homes, by cosy fire.

So we just laugh and on we go,
Expecting daylight any time;
But dear, ain't it good to know
That night will live, and we shall die?

Неофит


***

- Несомненно, - сказала она. - А почему именно родить? Да потому, что
рождение - это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному
существу. Но если любовь, как мы согласились, есть стремление к вечному
обладанию благом, то наряду с благом нельзя не желать и бессмертия. А
значит, любовь - это стремление и к бессмертию.

Платон

***
образ дня:
это анфилада комнат, в каждой из которых с потолка свисает густой, мерцающий, колышущийся мрак. мы несемся сквозь них, плавно и бесшумно, размеры комнат не угадываются, углы заполняет тьма; свет, белесый, спокойный, ровный свет проникает сюда лишь через круглые окна, сомкнутые сёдзи; изредка в лучах света вспыхивают золотые крапинки на черных ширмах, вышитых журавлями и веерами, на лакированных шкатулках для письменных принадлежностей или украшений, на маленьких столиках для письма.
в самой дальней комнате темнеет фигура сидящего человека, это женщина, женщина в темном кимоно, женщина с опущенной головой; но вот она поднимает голову и становится видно ее тихо сияющее белое лицо. она улыбается и ее черные зубы выпускает наружу мрак, который постепенно поднимается ввысь,сгущаясь и начинает мерцать, в нем набухают золотистые крупинки, которые можно выпутать из него пальцами.


***
удивительный по пустоте, миниатюрности и вычурности сон:
крошечная прихожая и по запаху, по цветам (алый, оранжевый, зеленый, соломенный, приглушенный свет, надымлено, жарко и густо от людей) узнается французская квартира, низкие, длинные диванчики с полосатой обивкой и поцарапанными ручками, овальное зеркало на стене в позолоченной раме, картины и лампы, старый, длинный, выцветший ковер, и много, много девушек - девушек в кружевах, в корсетах, в панталонах, в прозрачных юбках, в шелке и органзе девушек, но не современных гламурных с плоскими лицами, а очень странных, очень старинных девушек - с высокими прическами, с блестящими глазами, черными, агатовыми, сандаловыми глазами, камышовыми, и на лицах - рисовые белила, сурьма, и губы алые, и улыбки томные, и зубы блестят, когда они запрокидывают головы, и все эти девушки сидят, стоят, полулежат в своем собственном, очень волнующем, тяжеловатом, табачно-рисовом облаке, разглядывают и показывают, они все в душе развратны и порочны, и как бы это тесная прихожая, но они все же что-то разглядывают, будто улицу - сквозь стены, и их разглядывают, и их оценивают; но от них все отворачиваются, а они смотрят, смотрят, смотрят и глаза их блестят от жадности, и они говорят.
главные герои сна на самом деле - краски, запахи, звуки и предметы интерьера.

***

(by Dire Straits)
I wonder where you are tonight
You're probably on the rampage somewhere
You have been known to take delight
In getting in somebody's hair
And you always had the knack
Fade to black
I bet you already made a pass
I see a darkened room somewhere
You run your finger round the rim of his glass
You run your fingers through his hair
They scratch across his back
Fade to black

Well maybe it's all for the best
But I wish I'd never been lassooed
Maybe it's some kind of test
But I wish I'd never been tattooed
Or been to hell and back
Fade to black


***
Где грифель мой? Я это запишу,
Что можно улыбаться, улыбаться
И быть мерзавцем.

Гамлет

***
вот странно. я - это сплошное как, а не что.

***
Willow, birch, and ash, and oak,
Tell me if it is a joke
Or if things that I can see
Are indeed what comes to be?..

***
Мне тяжело, ведь мне туда не надо.
Мне больно, потому что мне нельзя.
Мне страшно не предстать пред этим взглядом,
Мне стыдно оступиться, не скользя.

Мне б удержать, но разве же позволят?
Мне б не узнать, да я и не знаток.
Мне б помолчать: слова немного стоят,
Мне б не встречать...

И не смотреть, ведь можно и ослепнуть,
И не дышать, чтоб как-то совпадать,
И не всплывать, и нервами окрепнуть,
И не смотреть, не видеть. Не дышать.

Мне бы закрыться, выйти, отвернуться,
Мне б рассмеяться, ахнуть, позабыть,
Мне б в синий плащ печально завернуться,
Мне б угадать, как можно рядом быть.

Но не понять, не быть, не Читать далее...

она набелила лицо
кинула камни
в стаю собак
и слышала их крики.
долго.
она цветок
растущий из тины,
и тронутый тленьем.
или это так падают тени.
она набелила лицо
и кинула камни.
те на лету стали стаей
ушли вверх клином
и долго кричали.
и она слушала.
стоя у дома
и
вглядывалась в белесое небо.
долго.
молча.
и скользнула в дом,
исчезнув,
из этой ночи,
из этой стаи,
затворила дверь.
она ничего не ждала.
катились звезды.
пели цикады.