для некто Kwa
у которой тоже день рождения и которая тоже читает сейчас про Фальстафа, как и я.
[400x400]

сегодня двадцать пятое мая
это мы с Машей
над нами лето и небо
[480x640]

главное не становиться фанаткой
чего бы то ни было
книг, музыки, мармеладных мишек, человека
главное держать себя в руках
но когда я еду в метро, закрывшись очками, с пятью с половиной тюльпанами, с тугими листьями, с толстыми стеблями, когда лепестки касаются губ, когда я проваливаюсь в сон, когда ноги отрываются от пола, когда густое тепло разрывается сквозняком из тоннеля, когда приходит понимание, что
этого все равно никогда не будет
то
это не сердце.
это не сердце болит.

***
похожи ли срезанные цветы на рыб, беспомощно разевающих рот на льду, под стеклом витрин?

***
нет.
нет
нет

***
утром было страшно
потом ничего не было. день первый прожит, остается день второй.
завтра я стану старше.
кальвинизм и конфирмация - вот мои спутники на сегодняшний вечер. кальвин и мальчики, вступающие в лоно церкви. с их голосами, с их невозможными ясными голосами, красивее которых нет на свете.

***
не грустите, я вас очень люблю
спасибо, что вы пишите в своих дневниках

а еще вчера с утра видела кого-то, жутко похожего на голди, только на повзрослевшую, на заострившуюся всю - но такая же солнечность, такое же сияние.
проснулась на двадцать минут раньше будильника, осознав, что ничего не знаю
вдруг кто-то постучался в аську и оказалось, что это папа, которому раньше было не до таких штучек, а теперь сидит там в своем офисе, покуривает и набирает мне раннеутренние приветы
папа

и зачем я читаю Лотреамона (только со второго раза смогла правильно написать)
французского такого сюрреалиста
тоже неясно

сижу гадаю над лекциями по истории возрождения
"деньги предоставлялись упырем местным, риск был велик, взявший мог задолжать"
ужас
ну откуда в истории возрождения взяться этому упырю, кто он такой?
как я могла написать этого упыря в лекции? черт возьми

(или иначе piscis_in_mari )
[480x640]

господи я ведь потеряла всех своих друзей

(чего никогда не делаю)

Напишу тебе письмо, а вслед за этим – еще одно, и еще двадцать после, в каждом из которых - десять страниц исписаны признаниями, как я скучаю по тебе, а остальные две я уверяю тебя и себя, что у меня все хорошо, что мне интересно все, что происходит со мной, и только иногда, совсем иногда, редко вклинивается в меня это чувство, разрывая пополам. Не знаю, как оно называется и кто его выдумал, но вот что: хоть и пишу, что редко, хоть и рассказываю, как здесь здорово, но неправда, все неправда, все мысли мои о тебе, разбуди меня ночью – проснусь с твоим именем, ничего не помню, кроме тебя, как эгоистично, правда же? - не то. Ну, как объяснишь тебе, что больно, больно, что не могу думать ни о чем, кроме тебя; твое имя кричат чайки, сваливаясь на меня сверху и поднимаясь обратно в путаном танце; твое имя выплескивают на берег волны, хотя так грохочет кровь, что почти не слышу; твое имя вырезают на мне ножи, как если бы я лежала в той машине Кафки: на спине, сначала неглубоко, но глубже и глубже; твое имя – вот мой приговор.
И в конце концов я безжалостно сую в конверт только те страницы, где ты прочитаешь, что у меня все хорошо, что мне интересно, спокойно и весело; и у меня двадцать конвертов, которые нужно запечатать, и отправлять потом по одному в неделю, чтоб не очень часто, и везде одно и то же: не волнуйся, со мной все в порядке, приписка в конце в одно слово: "скучаю"; но разве увидишь ты, что в него вместились десять страниц моих истеричных криков о тебе, которые никогда не услышишь, потому что я всего только я, а ты ненавидишь женские истерики.
Те десять страниц я прячу, но какой в этом смысл, если написанное я все равно ношу на себе железным платьем.
И не снять его, понимаешь, разве только вместе с кожей.

1. Запахи. Тонкие, звучные, цветочные, ледяные, имбирь, шоколад и кокосы, мята, белый чай.
2. Одежда и обувь.
3. Ракушки.
4. Налипший на кожу песок.
5. Змеи на обнаженных женщинах. Ну, на одетых тоже.
6. Странные животные на картинах известных художников.
7. Освещение за несколько минут до и несколько после восхода солнца. То же самое с закатом.
8. Кошки. Смотреть на кошек. Гладить кошек. Трогать кошек пальцем за нос.

Вообще-то мне хочется вместо списка написать: все красивое. Ткани, ручки кресел, форма пальцев на ногах, расположение планет, сочетание звуков, столкновение незнакомцев на улице, узор сосудов под кожей.

Сидели бездумно в Le Gateau, лениво щурились, кофе попивали, каблуки официанток как-то нездешне похрустывали; и над вывеской, с черной таблички смотрел на Тверскую грустно Станиславский наш дорогой Константин Сергеевич.
По дороге к общаге - розовый дом с подпалинами - окна выбиты, решетки погнуты, балконы пусты. Его сносить скоро будут, наверно. А пока иду я, бездумная и летняя не по погоде, мимо, с тремя розами, смотрю в окна - на обои чужие, на люстры разбитые, на брошенные кухонные полки, старые газовые плиты, на книжки смотрю, по полу раскиданные, на полувыломанные двери из комнаты в комнату; в каждую по отдельности квартиру и во все вместе, разом - и невероятное ощущение. Будто прокатилась война целая, страшная - и только один этот дом пострадал, люди бежали или погибли, а город остальной - не заметил. Или даже без войны - все равно уютно и ужасно грустно, все эти жизни.

Все ведь делаю, лишь бы не читать Соколова к зачету. "Между собакой и волком" роман, значит, это время сумерек - время между собакой и волком; но тошнит уже от Соколова, столько букв за один вечер, надоело, надоело, надоело.
[432x432]

ночные бабочки бьются о мутное стекло. на подоконнике лежит книга.
... в ней все равно было что-то притягательное.
она была немолода, нетрезва, она пошатывалась, она смеялась жутко и завлекающе - все теряли головы. у нее была смуглая кожа, на ней была мятая кофта, но темные глаза сверкали так, что сразу делалось душно и страшно. она была уже где-то на грани самоотрицания, эта некрасивая, угловатая, трепещущая женщина, от нее невозможно было оторваться, ее голос хотелось пить, ее лицо хотелось гладить без остановки, она уходила нетвердой походкой и продолжала говорить.

ужасно все надоело и не видеть бы никого и не слышать. проснулась от тягучих снов. читала про французские восстания. грустный человек с музыкальным инструментом, я спустилась на три этажа и смотрела, как низко летят самолеты.
мне хочется лета и в воду.
[387x500]

.
[430x430]

Был август, вечер, с рюкзаком и крошечным билетиком на электричку я сидела на вокзале, в кафе под умершими от дыма листьями, в компании четырех смуглолицых, грязных и усталых мужчин, зашедших сюда после работы на стройке, и сутулой женщины с испитым лицом и копной жестких волос цвета ржавчины. Красные платсмассовые столики, муравьи на скамейках, киоски с теплыми баничками и телефонными карточками; я вцепилась в рюкзак, где у меня было все, и, скинув туфли, думала о том, как бы хорошо знать, о чем думают эти четверо рабочих за своим пивом, есть ли у них дети, и как они относятся к серой плитке, которой выкладывают улицу Търговска (она упирается в вокзал, там играет старый скрипач и продают теплую кукурузу).
Под часами человек с пожилым лицом и страшным кашлем ел шоколадку.
В электричке мы оказались в одном купе, он пролил на себя кофе и открыл мне окно, и мы молча смотрели, как за холмы садится солнце и на маленьких, проносящихся мимо деревенских станциях играют босые черноголовые дети. Потом ему позвонили по мобильнику, и он тихо и уютно повторял, прощаясь: "Чао, чао", а ему что-то продолжали говорить и он все слушал, и слушал, и прислонился к стенке и смотрел вперед глазами серыми и влажными, и тогда я испугалась в первый раз: позвонить мне было некому, изъясняться я могла с трудом, денег ни на что, кроме обратного билета на ночной автотбус не было, и неслись мы в животе поезда, и темнело рано, и на подъезде к столице над горою, увенчанной телебашенкой, встала медового цвета луна.
Это не страшно, наверное. Так взрослеют, наверное.
До дома было очень далеко и несколько границ.
Автовокзал, кафе в самом углу, с ума сводящие запахи горячего, кофе и невообразимо ярких тортов с вафлями, флажочками, вишенками и вообще чем хочешь. Я потеряла бутылку с минералкой и подозреваю свою левую руку в предательстве: она онемела и лежит на колене, как чужая, а на ней кольца, часы, круглая рожица под браслетами, и не бросать же ее, в самом деле.
Рюкзак лежит у моих ног преданным животным.
Миче была очень хитрая. Она несла зонтик и бежала. Она заплатила за покупки, но ей казалась, что она украла их, она сунула их в зонтик и бежала. Зонтик она украла у своей подруги, после чего перестала разговаривать с ней, боясь быть обвиненной. Мы с моей бабушкой стояли на другой стороне дороги и смотрели на нее. Моя бабушка была этой подругой. Мы купили ей новый зонтик за один лев, и на следующий день она потеряла его сама.

***
близка к тому, чтобы, как в детстве, заявлять с утра: "а сегодня меня зовут катей. я стюардесса и летаю в гоа. отвалите".

17.
Можно любое чувство, например, настороженности, довести до размеров прямо-таки космических;

64.
Можно вдруг заявить во всеуслышанье то, что не решишься рассказать и по секрету;

13.
Следующая надпись гласит: "Прохожий. Остановись. Попробуй придумать что-нибудь другое, лучше этого".

14.
Здесь мы читаем: "Прохожий. Рано или поздно - сам понимаешь... Так что - сам понимаешь".

15.
Здесь написано: "Прохожий. Учти - ты можешь так ничего и не понять".

1.
Здесь все начинается.
Начало всему - здесь.
Однако пойдем дальше.

47.
Сцена: Ночь на даче. Хрипло в отдалении гудят поезда.
Очень холодно.

48.
Другая сцена: Разгар лета.
За сценой - песня деревенских девушек.

27.
Запутался, совсем запутался.

14.
Мне приснились погруженные в глубокую задумчивость деревья старинного парка. По его тенистой аллее навстречу мне двигалась одинокая фигура. Я еще издали заметил ее и почти сразу догадался, кто это. Да и вы, наверное, догадались...

35.
Мне снилось, будто б сон приносит облегченье, но что-то и уносит навсегда. И я проснулся...

19.
Вы проходите - я сейчас.

37.
Ты хоть бы форточку открыл.

68.
Душа не может умереть!

69.
Как быстро стали отпускать.

87.
Двенадцать? За ночь? Брось болтать.

94.
Я этого не говорил.

27.
Глеб Вышинский приносил мышь.

82.
В тот день все было, как обычно.

14.
Раннее утро. Небольшой монолог. Буквально полторы-две минуты...

65.
Исчезаешь куда-то, затем возникаешь нежданно-незванно -

37.
Мне приснилось, будто бы пересказывать сны, которых не помнишь - тоже занятие.
Проснувшись, я подумал: "А что?"

качалась на качелях во дворе, слишком сладкое мороженое, колкость при касании, дети на деревьях, голоса сверху про молоко, душно и красят, про скоро первое сентября и а моему еще только пять, блестящие глаза зеленщика, глядящие из пыльного павильона наружу, пустые прилавки, ветер по верхам, читала на скамейке и вслушивалась - старая женщина в красном ходит по газону, в тени лип, с коляской, и присаживается прямо на землю, никто не спит, своей привычной жизнью, отчего мы изгнаны из токио и саша соколов.
то есть, завтра опять понедельник и огрубевшие пальцы, занятия по часу и по три.

she had a frog in her throat, so she had a drink of water before she went on speaking

про жаб, к сожалению, ничего не нашлось

и. и. неуловимый и трудный человек. пытаюсь написать про его герцога алессандро и все кажется, что это неловкая детская вышивка.
простота, - говорит нам ирма михайловна.
и чтобы всем сразу захотелось увидеть.
курсовая написана, стихи выучены, работы сданы,
во дворе таджикские рабочие устраивают своим женам экскурсии к альпийским горкам и детской площадке
половина театра осталась без света, долго грызла вафлю, сидя с ногами на зеленом диване, и глядя сверху на площадь, простота, простота
перечитываю софокла и в горле зарождается какая-то звериная и первобытная, одна-единственная нота

все было очень мило, сначала я подумала, что ошиблась театром, но оказалось, что замена и вместо шекспира играли софокла; восьмого я иду на "доброго человека из сезуана"; перед началом неудавшийся последователь проф. тычинина пытался завербовать меня в секцию бега и в секцию лыж, подойдя под предлогом того, что любит красоту; миллион дневных мелочей, даже и не пережитых до конца сквозь сон; одинако плоский взгляд на свои руки, на людей, на трансцендентную вещь в себе; еще два дня - и потом опять глухое лето, томительное, пересоленное, бездейственное.
ужасно странно, как в фильмах трюффо юноши сидят с родителями девушек, но без девушек и беседуют с ними отчаянно по-юношески стесняясь. и не грустно, и не жалко, вся эта любовь в двадцать лет получается с коньячным привкусом и полудетским голосом; сколько его фильмов надо посмотреть, чтобы полюбить.
в спектакле был хор и девушки из хора поочередно становились антигоной, живые голоса прямо в кожу и глубже самых темных глубин.