Четыре дня не играю, и не хочется. Невролог, услышав про боли в лице, прописал слабый антидепрессант, настольный теннис и лфк. Василь Ханнанов предложил мне позировать обнаженной. А на литературном объединении, на которое я зашла вечером, как раз выбирались номинанты на Форум в Липки...

Завтра новый день. И это прекрасно.

Стравинский был уникум, человек с неповторимым мышлением, как большинство очень умных людей. Чувствую к нему симпатию, что должно хорошо повлиять на будущее исследование. :)

Ключик к понимаю его театра - это отрицание музыкальной драмы вагнеровского типа, жертва драматическим действием в пользу созерцательности, с одной стороны, и - отказ от литературоцентричности как определяющей черты театрального спектакля (тенденция 20 века, однако, стоит вспомнить Айхенвальда).
Вместо главенства сюжетности и текста - явная тенденция к живописности, картинности. В этой связи неудивительно, что материалом для создания последней оперы Стравинского стала именно серия картин (Хогарт, Карьера мота).
Для Стравинского характерна объективизация мира в искусстве, антиромантическая, интеллектуально обостренная сосредоточенность. Нервный нюх (нус).
Безжалостность объективизации иногда сопровождается затаенной, сдержанной скорбью (Эдип).

Он фиксирует обреченность индивидуального (творчески способного) начала, пристально вглядываясь в коллективное бессознательное.
Эдип - античный герой, перехитривший Сфинкса - повержен именно по причине своей обособленности. Безликий хор сочувствует ему напоследок.
Избранница из Весны Священной вытанцовывает собственную смерть во имя жизни всего рода.
Петрушка, влюбленный без взаимности шут, повержен на глазах толпы в разгар масленичного гулянья. (правда, дух его бессмертен).
Герой, и, в итоге, само бытование индивидуальности, подвергается суровому испытанию в произведениях Стравинского. Он обозначает конфликт между двумя полюсами бытия - восторженным эросом творчества и зловещим духом смерти. Солдат ("История солдата"), виртуозно изливающий душу на скрипке, на какое- то время отвоевывает счастье из лап искусителя, но в итоге скрипка поглощается бездушно-механистическими ударными (последние такты партитуры). Зато в раннем "Соловье" эротически-сладостные рулады птички помогают прогнать Смерть.

Все еще хочется петь. И - думать, и - верить. Меня потрясывает на ухабах - беру себя в руки, затем из рук выпускаю. Нет ничего более разочаровывающего, чем затянувшееся бессилие. Болят мышцы лица, звука нет, обратиться не к кому. Не понимаю, а значит - не могу справиться. Месяц депрессии. Когда нет творчества очень трудно убедить себя жить, и это пугает. Я всегда решаю назревшие проблемы категорично, но эту проблему (жизнь и ее жестокость) не могу разрешить с привычной кардинальностью.
Стыдно за черные дыры в настроении. За упавшую грудную клетку. Эй! Проснись! Делай что-нибудь!
Челюсть, виски. Комплекс упражнений на столе. Невыплаканные слезы.

Смирение. Мое новое смирение - я вяжу шарф и учусь готовить. Одинокая, беззащитная, но не совсем одинокая, и не совсем беззащитная.

Верить в бога - пожалуй, единственное утешение, которое я жажду получить.

Искусство позитивного мышления! Вот чем необходимо заняться. И - гимнастикой Стрельниковой.

Черная патока - тоской можно живописать. Я рисую в воздухе черные линии, и наблюдаю, как в воображаемом ведре убывает количество сезонного упадка. Его нельзя выплакать, можно только пропеть - воспарить, так сказать.

Февраль, достать чернил и плакать.

Ната позвонила из Парижу. Как будто не расставались, что называется. У нас удивительно схожее настроение в последние полгода, что вызывает у меня беспокойство за нее.
Нестройный звук - что может быть приятнее в оркестре. Флейта, тонкостенная моя, остывает за секунду, и чудесит до невозможности.
Симфония псалмов Стравинского.
Продолжаю сроднение с ним.

Послушала Мавру. Невероятно изобретательная штучка. Нежная ирония, пленительно-чувствующее мещанство, страсть и бритье, свидания и поиски кухарки - все сплавлено в едином ностальгическом ощущении. Он был влюблен в Судейкину, когда писал это.

Послушала Эдипа и офигела окончательно.

Главное место среди графических работ Бенуа занимают иллюстрации к Пушкину. Художник работал над ними в течение всей своей жизни. Как уже упоминалось, он начал с рисунков к "Пиковой даме" (1898) и потом дважды возвращался к иллюстрированию этой повести (1905; 1910). Он исполнил также две серии иллюстраций к "Капитанской дочке" и в течение ряда лет подготавливал свою главную работу - рисунки к "Медному всаднику" (1903, 1905, 1916, 1922).

Такое пристрастие, разумеется, не было случайным. Своеобразный культ Пушкина вообще был чрезвычайно характерен для деятелей "Мира искусства", в первую очередь для Бенуа. Все они видели в Пушкине как бы живое "воплощение европеизма новой русской культуры".

Мотивируя возникновение "Мира искусства", Бенуа писал: "Нами руководили не столько соображения "идейного" порядка, сколько соображения практической необходимости. Целому ряду молодых художников некуда было деваться. Их или вовсе не принимали на большие выставки - академическую, передвижную и акварельную, или принимали только с браковкой всего того, в чем сами художники видели наиболее явственное выражение своих исканий... И вот почему Врубель у нас оказался рядом с Бакстом, а Сомов рядом с Малявиным. К "непризнанным" присоединились те из "признанных", которым было не по себе в утвержденных группах. Главным образом, к нам подошли Левитан, Коровин и, к величайшей нашей радости, Серов. Опять-таки, идейно и всей культурой они принадлежали к другому кругу, это были последние отпрыски реализма, не лишенного "передвижнической окраски". Но с нами их связала ненависть ко всему затхлому, установившемуся, омертвевшему".

не распускай себя, не распускай себя. Разве что распущены будут лучики света!

скажи мне (я твой юнкер шмидт)
что сердце вдруг переболит
и лампочкою яркой вспыхнет
и все расцветит, осветит -

скажи мне, проще говоря,
что мы с тобой живем не зря;
что лето снова возвратится
(но к прошлому - возврата нет),

я спрячу черный пистолет,
уйду влюбляться и жениться.

мне хочется белого снега,
мне хочется белого хлеба -
смотрю в это черное небо,
и вижу лишь черное небо.

а хочется света и неги,
и вечного-вечного лета.
душа быть отвыкла согретой,
душе быть нельзя не согретой:

живем на воде и галетах,
и мрем на воде и галетах,
всегда в ожидании света,
всегда в ожидании лета.

Вообрази, я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.

Ей-богу, как-будто это я написала. С другой стороны, можно ли быть довольной? Шаг вперед, два шага назад. Два шага вперед, шаг назад. Шаг вперед, два шага назад. Два шага вперед, шаг назад.
Ничего не кажется странным в этом движении?

О, эта пугающая вальсовость мира. Этот разлет стоящего на месте. Господин Стравинский назвал бы это "динамическим покоем".

Разочаровалась в нем. Это ж надо так замутить воду. (Я про мою навязчивую идею про устройство на работу). Оказывается, если вам говорят, что вы "понравились" и со всей любезностью предлагают "зайти на следующей неделе" - "что-нибудь придумаем", это означает вежливый отказ. А я дура думала, это означает то, что означает.

- Обиделась?
- На обиженных воду возят, а я не люблю таскать тяжести.

***
Напишу я четыре стиха.

Из одного листка –
Кораблик сделаю, и пусть плывёт.
Из другого листка –
Самолётик, и пусть летит.
Из третьего сделаю веер
(ведь принцессам нельзя без веера)

А четвёртый – отдам тебе.

...так все они станут свободны.

Дебюсси. Симфонический цикл «Ноктюрны»

1. Облака

это борода сурового бога.
Вечный холод в его чертогах.
Тихо карлица бьёт в бубен...
Он завидует людям.
Завидует людям.

2. Празднества

В городе, где реки из мармелада
Танцуют как боги
Люди в птичьих нарядах.
На сердце лежит печать тайны тревожной...
Но праздник в разгаре!
Все живы.
все рады
всё можно.

3. Сирены

От истомы, разлитой по смертному телу
в предвкушении вечной тайны
расширяется мир до бескрайних пределов,
раздираемый их когтями...

Видела Ди. Он уже несколько лет (и уж точно - в последние дни) занимается чем-то вроде вялотекущего саморазрушения - подходящего к его скептически-умно-нервно-невыразительному темпераменту. Захотелось то ли погладить его по голове (?), то ли огреть по ней (!). В музее неуютно, грязно, картины - дрянь. "Околобогемный мальчик". Мечтает о Питере.

А-а попросил найти стихотворения о детях. Это забавно. О детях я не писала ничего, даже когда писала как ребенок.

Несколько задружилась с так сказать В. А., ох уж эта повышенная открытость творческого человека (и повышенная закрытость, отрезанность, отграниченность). Он конфликтер. И с ним часами можно болтать об искусстве, разговор будет не лишен подпрыгивающей напряженности, не терпящей благодушия. Увлечение прошло, и давно, что для меня - приятно.

Дико злюсь на себя и на ситуацию. Кристально чисто и просто все представлялось в Москве, ан нет. В общем-то, у меня застревающее сознание. История не может сдвинуться с места.

И мне не верится, что это вновь так. Как было почти всегда, например, в те дни, когда я писала циклы про "ничего".

Год Быка Земляного. Ага. Мне принесли живой подвальный сейшн Радиохэда, смотрю в одиночестве. (кто еще кроме меня в моем доме вынесет неотредактированные завывания Тома Йорка?) Январь почти прошел, а я так и не сделала того, что собиралась. Тлен, а не время. Боюсь собственной лени и неорганизованности.

Отсюда ощущение тупика. Самокультивируемого. Как я часто упоминаю, - лень это мой самый стыдный порок.

Из аморального - вчера почитала де Сада. Очень забавно, когда сквозь порнографические сцены, весь этот бдсм-трэш (дойти до самого краю после этого уже как минимум неинтересно - ведь там уже отметился маркиз) проступает идеология просветительства - вывернутая наизнанку, доведенная до абсурда.

Безбожный мир ведет к саморазрушению.

Никаких литературных изысков, смакования, эстетизации - действительно, полный трэш. Литература ли это? - не определилась. С точки зрения качества текста - ядреная порнография. С точки зрения идеологии, философии - ничего нового де Сад не сообщает, все логические погрешности 18 века налицо. Остается только одно - удовлетворение собственного любопытства о тех степенях, до которых может дойти человеческое скотство.

Предвкушение Ницше, Гитлера.