Я трачу свою жизнь на секс без любви, еду без вкуса и общение без интереса. Говорят, что посеешь, то и пожнешь. Господи, когда ж я успел посеять все это несусветное дерьмо?

Я тут похудел и приобрел прекрасное тело, которое съедает изнутри зараза непонятного происхождения. Я хожу сдавать кровь чуть ли не чаще, чем мою руки. А руки похожи на два бесконечных синяка, и я не могу даже сесть на унитаз, не вскрикнув – так болит от уколов моя несчастная задница.

Я тут видела тебя на чьих-то фотографиях с какого-то латиноамериканского фестиваля. По крайней мере, ты жив. Это обнадеживает.

Скоро шесть месяцев липкого сна в поту,
Криков, кошмаров, дежурных привет-пока.
Мокрый асфальт.
Сигарету кривит во рту.
Баржи беспомощным ревом зовут в порту,
Медленно руша созвездие потолка.

Если задуматься, это же две весны,
Или зима – одна полынья во льду.
Гулко трещит огонь,
И смола сосны
Пахнет острее на этом контрасте двух
Вражеских сил, с которыми я иду.

Если делить на ноль все твои слова,
И вычитать все те, что даны не мне,
Может, останется лист,
До конца едва
Мелко исписанный в полугодичном сне.
Даже, поверь, не два.

Ладно, ведь это все, я отправлюсь спать.
Дальше придумай сам, как тебе видней.
Я из обычного
Времени по часам,
Ты не такой, ты лучше, но мне больней

Ровно с тех пор, как ты перестал писать.

Что бы я ни писала, получается о тебе.
***
На прошлой неделе мы пили кофе с подругой из Берлина. Она рассказывала о своем возлюбленном – мальчике из отряда «Pizdec Feericheskii, не размножается в неволе», который появляется из ниоткуда после полугода молчания и как ни в чем не бывало водит тебя до утра по барам. Она уже месяц в Питере, и за это время он один раз написал ей «Привет!» на стене в соц.сети. У нее горят глаза, и я говорю о том, что больше всего в жизни боюсь вновь испытать это чувство. «Но ведь это настоящая жизнь», - отвечает она. Что мне остается сказать? Только правду. Что еще больше я боюсь больше никогда это чувство не испытать.
***
Я просыпаюсь абсолютно голая, понимая, что крепко проспала работу, и вылезаю из-под его руки. Мы идем в ванную и видим, что весь пол – в крови и осколках стекла. Тут только я понимаю, отчего так саднят ноги и поясница. А у него такие грустные порезы – прямо на лопатках, будто вчера я отсекла ему крылья. Но это неправда.
Я отсекла их не вчера.
***
Прошлую осень совсем не хочется вспоминать – я будто плыла на льдине по грязному северному морю, у которого всех утешений, что далекие неприветливые берега. Льдина трескалась подо мной, и я все ждала, когда же пойду ко дну. Вместо этого я оказалась в Мадриде, если точнее – на диване у красавца-англичанина. Под утро он ушел спать на кровать, а я оделась и свернулась жалким червяком на подушках в гостиной. Слушала твои песни и понимала, что ведь больше у меня ничего нет.
***
Я живу в двухкомнатной квартире, но приходя домой, я наливаю себе красного сухого и устраиваюсь в ванной на полу. Здесь можно курить, красить ногти, писать, а главное – любить тебя так, чтоб никто не заметил.

В тот момент, когда меня делали, на человекофабрике явно отключилось электричество или произошел какой-то иной технологический коллапс, потому что больше ничем объяснить, как у бога получился такой кривой, измученный урод, я не могу. У меня все не по-людски, концы никогда не сходятся с концами, желания не сбываются, а если сбываются, то исключительно в такой форме, что хочется воздеть глаза к небу и спросить: «Вам там что, тупо нравится надо мной издеваться?»
Во мне вроде здравого смысла с избытком, я красиво и логично рассуждаю, качественно делаю свою работу, прекрасно вижу картину чужой жизни и легко определяю корень зла, но почему-то все это автоматически отключается, как только дело доходит до моих собственных поступков. Если в какой-то ситуации можно принять очень хорошее, хорошее, плохое и очень плохое решение, я всегда принимаю катастрофическое. Иногда мне кажется, что я все время хожу по краю бездны, но стоит только отдалиться от нее на шаг, как жизнь теряет даже тот невеликий смысл, который у нее изначально был. Хуже всего то, что людям, которые ко мне неравнодушны, приходится пастись у края вместе со мной. И мне не страшно рисковать собой. Страшно рисковать ими.

Прошлой ночью бывший мужчина залил тоской всю мою пустую дырявую душу, сдавил в объятиях равнодушное тело и говорил, говорил, пока я не заснула у него на груди. «Я по-прежнему люблю тебя и это хуже, чем ужасно, но это так хорошо. Я никогда не найду вторую тебя, я обречен, но это моя вина, все, что случилось – только моя вина».

Мне просто хочется выброситься в окно, и останавливает лишь то, что это не поможет расстаться с самой собой. Я никого не люблю, никому не доверяю, ни перед кем не открываюсь, во мне ни капли радости, ни капли света. Я даже больше не надеюсь, что это закончится, потому что ад – внутри меня. Закончится он – закончусь я.
И я даже не понимаю, зачем я есть. Лучше бы меня не было.

Это ужасно, когда есть человек – прекрасный, милый, родной, к которому неудержимо тянет, но что-то в нем так непоправимо плохо, что однажды ты решила, что вам больше не по пути. Эти прошлые отношения изувечили вас обоих, все сломано вдребезги много лет назад, но ты не можешь ни приблизиться, ни отпустить.
Еще ужаснее, когда таких людей двое. И с одним я сплю, а с другим обнимаюсь и читаю Бродского. Они являются по очереди, а я открываю на стук, зная, что только длю свое и чужое мучение, что лишаю всех нас будущего.
И вот приходит второй и тут же видит у тебя в мусорном ведре тест на беременность, и говорит: «Да ладно, нормально все», хотя ничего не нормально, потому что он тебя все еще любит. И засыпая, гладит по волосам, и спрашивает, можно ли поцеловать. А ты лежишь счастливый на грани самоубийства, не отвечаешь первому на смс и решаешь ничего про второго не говорить. Потому что вы все ужасно свободные люди, но от этой свободы хочется выть.

Господи, я уже не понимаю, что творю, мне постоянно стыдно, страшно и хочется выйти в окно.

В образе глупой лолиты, беспечно порочной,
С силой сжимая зубами края простыни,
Я говорю тебе: «Мы расползаемся в клочья»,
Ты поправляешь: мы, кажется, не были «мы»

Фраза висит и отчаянно требует точек,
Я дорисую их три – не стремись заменить.
Ты вспоминаешь нас всех – дорогих и не очень,
Я расправляю устало края простыни.

В позе зародышей, глухо отвергнутых ночью,
Мы засыпаем. Мы, кажется, были не мы?
Или когда-то давно… многоточие. Прочерк,
Грубо поставленный лапой колючей зимы.

Я не слишком часто употребляю в речи откровенно жесткие разговорные конструкции, но я ебал в рот все свои романтические чувства – прошлые, настоящие и будущие. Я ебал их в рот особенно сильно именно сейчас, когда они неуместны до чрезвычайности.
Все было хорошо до того момента, пока мы, повинуясь глупому порыву создать себе сублимацию отношений, не начали держаться за руки на улице и ездить в Икею с его родителями. Был отличный секс, задушевные разговоры по ночам, абсолютное доверие. И не было никакого: «Мы не виделись уже три дня, у тебя что, вообще нет на меня времени?!» И никакого: «Что ты делал(а) вчера? Ты от меня что-то скрываешь?!»
Я понимаю, что не в праве ожидать от него того, чего ожидала от своих мужчин. Не могу обижаться, что меня не подвозят на машине в мороз, не беспокоятся, как я дойду одна по темным дворам, не стесняются не звать на вечеринки. И я-человек все это хорошо осознает. А я-женщина все равно хочет заботы.

Грустно то, что обо всех этих тонкостях в отношениях я привыкла говорить именно с ним – никто не понимал меня лучше. И вот говорю. А выглядит это ужасно глупо, будто я пытаюсь выяснять отношения, которых нет. «Хорошо, что хотя бы как человек понимаешь», - отвечает мне он. И я вдруг осознаю, какая же все это огромная, жестокая ошибка.

Я вдруг поймала себя на мысли, что начинаю завидовать людям. По-доброму, с улыбкой, «ойпрелестьчтотакое», но – завидовать, чего раньше со мной не случалось.

Просто раньше мне казалось, что то, чего у меня нет, обязательно будет – потом. А пока не время, я всего лишь начинаю жить, это черновик, это взлетная полоса, вот оторвусь от земли – в свое время – и посыпятся на меня блага и удовольствия, потому что я прекрасный человек и всего заслужила.

Но время пришло – и прошло, а я по-прежнему просто сижу одна в квартире и пытаюсь не жрать по ночам.

Это цитата сообщения Mages_Queen Оригинальное сообщение

Зигзаг

Моей природе глубоко противоречит такое явление, как дружеский секс, потому что, при всей очевидной прелести обеих составляющих, я предпочитаю, чтоб они не пересекались. Но в новогоднюю ночь моей пьяной голове было безразлично, что там и чему противоречит, когда хочется – и все. Умение ограничивать себя в удовольствиях, которые сами идут в руки – явно не мой конек.
И вот теперь нужно как-то негласно договориться о природе наших дальнейших взаимоотношений, обо всех этих годах абсолютного доверия и прочной дружбы, которые внезапно накрылись одеялом и ненадолго растворились в эмоциях совершенно не дружеского спектра.
И мы, не сделав паузы даже приличия ради, продолжаем говорить друг с другом о людях, которых по-настоящему любим. А я с ужасом чувствую, как из каких-то неведомых глубин души к горлу подступает омерзительное чувство ревности, бессмысленное и совершенно непозволительное.

Я даже поговорить ни с кем об этом не могу, потому что любой нормальный человек задаст мне закономерный вопрос: «Ты что, не могла найти для этого кого-нибудь другого?» Нет, не могла. Потому что я самая нелепая женщина на всем белом свете.

В общем, в новогоднюю ночь у меня внезапно был секс. И в новогоднее утро у меня был секс. И в посленовогодний вечер у меня был секс, и мне ни капельки не стыдно. Более того, я совсем не прочь провести год так, как я его встретила. Осталось только выкинуть из головы кое-чей светлый образ и познакомиться с каким-нибудь прекрасным мужчиной, которого я полюблю. А то мне почему-то редко выпадает радость плотских утех с людьми, к которым у меня по-настоящему сильные чувства. И это, черт возьми, грустно.

Предупреждаю, очень много букв.

Я все тянула с итогами года, и не зря. Сегодняшний день окончательно расставил все по местам и дал мне понять, чего же стоят все эти люди в моей жизни. Оказалось, так мало, что если их всех посадить в мешок и отнести в некий абстрактный человеческий секонд-хенд, мне и трех рублей за них не дадут. Имея от природы склонность обращать мысли в слова, я силюсь найти в своем многоязычном словарном запасе определение того, что я сейчас чувствую. Но такого слова я не знаю, и это чувство доселе было мне не ведомо. Что-то вроде сверхфантомной боли, будто у тебя отрезали ни много, ни мало, а всего тебя, в том числе и голову, и, по идее, даже распознавать импульсы тебе нечем, а ты по-прежнему распознаешь, зная, что тебя вовсе нет.

Весь этот год я попросту гонялась за химерами, мне казалось, что там, где меня нет, трава зеленее и воздух чище. Вот и вся моя вина, которую и назвать-то так сложно, учитывая то, что в погоне за ухоженным газоном я бросала не другой такой же предмет ландшафта, а выгоревшее пепелище.
В этом году я попыталась воплотить в жизнь все свои мечты, которые раньше считала планами чуть ли не на грядущее десятилетие. Просто так сложилось, что одолевшее меня еще в начале года отчаяние дошло до той стадии, что я больше не могла просто ждать и ничего не делать. И я начала движение вперед, не зная, что впереди – бездна.
А еще в этом году я полюбила так, как, наверное, не была и не буду способна. Всю жизнь я соизмеряла свои чувства с размерами внешних препятствий, вроде: буду ли я ему соответствовать? будет ли нам друг с другом интересно? мой ли это вообще человек? что мы сможем дать друг другу? Но все это вдруг отошло на какой-то другой план, и это пугало: все же я очень прагматичный и рациональный человек, и всю свою жизнь я презирала замки из песка. Но потом ушел и страх. Я вдруг поняла, что буду любить этого человека, даже если он однажды скажет мне, что он серийный убийца, даже если мне придется до конца моих дней жить с ним в пещере на краю света, даже если он прикажет мне покончить с собой на его глазах. Наверное, хорошо, что в один прекрасный день он просто сделал вид, что меня не существует. Такое чувство может разве что убить – и носителя, и объект любви.

А после этого даже и сказать нечего. Все мои неудавшиеся попытки уехать в другой город, в другую страну, кажутся лишь нелепым поползновением улитки, потому что от себя не убежишь. Все эти разочаровавшие люди, много сказавшие, но мало сделавшие, по прошествии времени остаются в памяти лишь крохотными кляксами.

И да. Я никому об этом не рассказывала. В этом, возможно, кроется ключ к избавлению от бездонных, блин, страданий. Но вот проблема – я так и не встретила за этот год ни одного человека, которому захотелось бы открыть душу.

Поэтому в новом году я желаю себе только двух вещей – взять себя в руки и вновь поверить в то, что людям можно доверять. И то, и другое зависит только от меня, так что... я должна это сделать. Ради себя. Это была (да и пока еще есть) слишком черная полоса, но я обещаю себе сохранить хоть немного желания жить и приблизить ее конец.

Больше всего на свете я хочу, чтоб этот проклятый праздник провалился ко всем чертям. Единственное ощущение, которое я испытываю в связи с надвигающимся 31 декабря – ощущение полной неприкаянности. Мои планы на эту ночь полетели внезапно и категорически, а самое ужасное, что мне, вроде бы, есть куда пойти и с кем встретить, но все это настолько «не те» люди, что проще и приятнее лечь дома лицом в салат и покойно пролежать до утра.

И я снова хочу говорить лишь с тобой. Мне стоило больших трудов себе в этом признаться, а еще больших стоит – держать себя в руках и все-таки этого не делать. Да, ты причинил мне ужасную, неописуемую боль, от которой я выздоравливала рекордно долго. Да, я не здоровалась с тобой почти 4 года. Да, в конце концов мне стало все равно, и я начала жить, что временами неплохо у меня получалось. Но позавчера я снова встретила тебя, и все сломалось. И я сама – сама, прости господи – дернула тебя за рукав и сказала: «Привет!» И мы изобразили крайнюю степень удивления, перетекающего в деланную радость. И мы беседовали о погоде и природе, и распрощались с напускным равнодушием, не обменявшись телефонами, не договорившись увидеться вновь. Но я знаю, что мы еще встретимся. Хотя нельзя…
Но я уже второй день про себя разговариваю с тобой. Это ли не знак, что мне хана?

Аня молодец, хорошо и объемно описала итоги года. Мне бы тоже надо, но я уже точно знаю, что начну и закончу с горестных нот, а это отбивает всякое желание писать. Положение трагического персонажа собственной жизни начинает меня порядочно угнетать. Господи, ну хоть бы что-нибудь хорошее случилось. Ну хоть бы капельку…

И не сдохнуть мне, не вырваться, не уснуть,
И не сбросить саван плотной, колючей тьмы.
От одной зимы я ползу до другой зимы,
Перебитыми в кровь руками равняя путь.

Даже пленники – хоть голгофы, хоть колымы
В предрассветном часе чувствуют свой покой.
Я в такой свободе – сам для себя конвой,
Надзиратель, плеть и окошко своей тюрьмы.

Лишь холодные звезды ночью поднимут вой,
Или просто из жалости ветер по мне споет.
Передай кому-нибудь, он мне в аду вернет
Эту боль, что я хотела делить с тобой.

Я хотела написать большой и печальный пост. О том, как те немногочисленные люди, которые говорили: «Я доступен для тебя 24 часа в сутки, что бы ни случилось», почему-то всегда устали или заняты, когда я звоню. О том, что в доме, где я сейчас живу, нельзя даже почесаться без посторонних комментариев и повышенного внимания. О том, что я случайно встретила мужчину, которого когда-то любила и которым дышат многие десятки записей и стихов в этом дневнике, и стало вдруг так больно, будто он надругался над моей душой вчера, а не три с половиной года назад. О том, что я снова сделала вид, что мы не знакомы, о том, что он час сверлил меня взглядом, о том, что он навсегда остался во мне огромным, гноящимся шрамом.

Но потом я поняла, что все это фигня. По сравнению с тем, что я не помню, когда в последний раз улыбалась…

Я вот не знаю, у кого как, но у меня все плохое всегда случается разом. И дерьмо хлещет в лицо, как из пожарного гидранта, а мне остается только стоять и ждать, когда же это кончится, потому что поток бьет с такой силой, против которой при всем желании не попрешь.
Нет, если бы меня просто душила это огромная и гнилая любовь, я бы как-нибудь пережила, перепила, переболела. Можно было бы встречаться с разными приятными людьми и проводить время в интересном общении, а если бы надоел социум, можно было бы купить бутылку вина, прийти домой и забраться в ванную… Но тут начинается самое интересное.
Все, абсолютно все люди, которые мне приятны и интересны, как по предварительному сговору меня игнорируют. Глухо и безнадежно. Я какое-то время расстраиваюсь, потом решаю пообщаться с кем-нибудь еще и встречаю ту же самую отвесную стену молчания. Мне постепенно начинает казаться, что меня нет. И мне хочется плакать, когда я сижу в кафе в развалинах своих книжек и окурков, а рядом со мной мирно беседуют какие-нибудь люди, которые вот просто взяли и нашли время, чтобы послушать друг друга.
А еще у меня скоро не будет ни вина, ни домой, ни в ванную. Потому что меня на неопределенный срок выселяют из квартиры, и мне придется переезжать обратно к… кхм… родственникам. И вот я, взрослая, самостоятельная, половозрелая единица, снова буду толкаться по утрам в ванной, возвращаться домой к 11, чтоб никто не расстроился, и делать вид, что не курю, потому что моя бабушка этого не переживет. Ах, да, еще там нет интернета.
А в довершение ко всему сегодня я наконец решилась написать бывшему мужчине, который случайно утащил, когда мы разъезжались, одну очень нужную мне вещь. Стоит заметить, что расставались мы мирно и ко взаимному удовольствию, даже с робкой надеждой иметь когда-нибудь теплые дружеские взаимоотношения. И он уж точно не планировал любить меня до гроба и отчаянно страдать от разрыва.
Так вот, я решилась и написала. Вежливо и приветливо, чтобы товарищ не стеснялся пообщаться со мной, если вдруг ему захочется. А товарищ ответил мне так, что ясно стало всем и сразу: вещь я свою не получу и никаких мира-дружбы-жвачки не будет. Ни сейчас, ни потом. Никогда.

Господи, неужели я правда настолько никчемный и скверный человек, что не заслуживаю даже капли любви, внимания или хотя бы комфорта…

Мне пора вылезать из этого ада. Все эти «не здамся без бою» - лишь способ продлить самообман, вдохнуть жизнь в то, что давно истлело. Патроны кончились, бой проигран. И даже если бы это было не так, я все равно не смог бы всю жизнь драться с тем, кого люблю, огнестрельной очередью создавая иллюзию движения мертвого тела.
Осталось самое сложное – расстаться с тем, что никогда мне не принадлежало. Хорошо было людям, когда они писали друг другу письма на бумаге. Их можно было собрать в охапку и сжечь. Но ничего. Я распечатаю всю нашу переписку и… отпущу тебя. Гори огнем, свети не для меня.

Это просто надо принять.

Я нахожусь по ту сторону отчаяния.
Здесь неплохо – то, что беспрерывно скручивало меня в дугу на протяжении пяти последних месяцев, затихло и отпустило. И больше не важно, что в груди – слабо прожаренный стейк с кровью. Не важно, слышишь?
Я вдруг поняла, зачем жизнь дала мне всех этих людей, всех этих страшных мужчин, которых я неистово, почти загробно любила. Вот этот пришел, чтобы стать единственным другом, вот этот – чтобы дать мне немного безбашенного веселья и научить преодолевать препятствия вместе, вот тот – чтобы я написала свои лучшие стихи, еще один – самый последний, необыкновенно прекрасный – чтобы научить меня любить свое тело так, как он любил.
И я не понимаю, хоть убейте, тех женщин, которые живут с мудаками, а после расставания поливают их грязью. Мои бывшие мужчины – самое большое сокровище, которое мне дала жизнь. После дара обращаться со словом, конечно))

Я только одного не понимаю – зачем жизнь дала мне тебя. Хотя, если честно, жизнь тебя мне вовсе не давала. Это я сама вцепилась в твое холодное сердце в нелепой надежде, что оно отзовется на мои отчаянные попытки сказать, что ты особенный. Этого не произошло. Снова не произошло. Но… я не здамся без бою (с)

Mi corazon se golpe contre la pared de tu indiferecia, pero yo nunca retrocedere ante las dificultades. Entiendes?..

Я завидую хорошим девушкам.
Они спокойно живут от одной Большой Любви до другой, читают книжки и выращивают фиалки, лишь иногда поливая чисто выстиранные наволочки горькими слезами одиночества. Они ждут Его и, конечно, однажды встречают, и тогда им хочется цветов, семью и чтобы сын был похожим на папу.
Они не желают себе каждый час то смерти, то воскрешения, они вообще никому не желают смерти, так как уверены – все возвращается, и их оберегает и сдерживает такое полезное, такое нужное для полноценной жизни чувство страха. А еще они знают значение слова «мораль». Иногда они, конечно, бывают в глубине души не согласны с тем, что сами себе навязали, но в нужный момент голос разума обязательно предупреждает их о том, что они стоят у черты, из-за которой нет возврата, и тогда они мужественно и уверенно отступают на несколько шагов назад.
Но главное – их не обгладывают каждую ночь до костей собственные демоны. Они не бросаются в три прыжка на другой конец Европы в одиночку, чтобы убежать от себя, не сходят с ума, желая полузнакомого мужчину всего лишь за его интеллект, не кричат «Oh yeees!», вцепившись в спинку дивана и глядя в открытое окно гостиной, в нескольких метрах от которого притаились ошалевшие соседи.

Я завидую хорошим девушкам, потому что они умеют беречь то, что построили. Я же, положив последний кирпич, немедленно начинаю разрушать.

И снова в бой. Покой нам только снится,
Еще нам снится небо и тоска.
А в сером небе - жирная синица,
И лапки журавлиные в руках.
Порой нам снится утро раньше часа,
Когда встаешь во сне, как по звонку.
И сон, уже бесформенная масса,
Сползает по спинному позвонку.
И снова в бой. Покой нам только снится
И в непогоду что-то рвет в груди.
Как будто не в твоей крови страницы,
Как будто ты не сгнил, а забродил.
Еще нам снится он, отчасти голый,
Твой город в аметистовых тонах.

И запертый в еврейской башне Голем,
Сведенный одиночеством с ума.