Подарки нас ждут... Да только они не понравятся.
Нагрянет летучая жизнь, грядущая странница,
Нарядит клоуном, сразу заставит плясать.
Обрушит дома, тёплые и привычные,
У нас отберёт огниво, одарит спичками,
Да новый хрустальный дом обожжёт глаза.
Минуту спустя и это быстро изменится,
Пускает петарды в небо лихая ракетница,
А мы надеваем скафандры, ракеты ждём.
В прогорклом песке оседают осколки прошлого,
Грядущее стало сегодня забытым крошевом,
Осел небоскрёб в тумане цементном, густом.
Я смотрю в окно на рассвет, и на солнце яркое...
На ветвях грачи беспощадно и резво каркали,
И горели лужи на старом асфальте огнём.
Вечный друг мой, кактус, спокоен на подоконнике,
Ожидают на детской площадке цветные слоники,
И резной крокодил с большим цементным конём.
Как тепло вокруг, и какие запахи кружатся!
Вот нога застывает от мерзкой холодной лужицы,
Да рука упирается в стену из склизких камней.
Я в подвале сижу. Что же там, наверху, неведомо.
И давно все ступени вокруг за года исследовал,
Но нельзя пройти целиком до скончания дней.
Та же дорога, пробитая дальними предками...
Ниточка тянется, в дикой степи незаметная,
Вьётся в дремучем лесу и кружит меж болот.
Знаю, что в старой харчевне на стол приготовлено,
Тихо плююсь, зарекаюсь подохнуть от голода,
И не испробовать, если мне вдруг повезёт.
Только напьюсь и наемся, и снова дорогами
Следом за предками следую маршами ровными,
Всё повторю, ничего мне забыть не дадут.
Та же калитка, и та же у дома завалинки,
Те же суждения, что современность неправильна,
Тот же печальный подсчёт убежавших минут.
Голубям дворовым булки все раскрошены,
Старый дом, давно усталый и изношенный,
Перекрашен, и залеплен мишурой...
Тише, голуби! Крупа давно закончилась,
Завершил певец концерты полуночные,
Что тревожил двор гитарною игрой.
Но к скамейке всё слетаются, привычные,
Где когда-то дед под вечер чиркал спичками,
И раскуривал острейший "Беломор".
Не ношу давно в руках своих подсолнуха,
Не щелкаю на асфальт несносным олухом,
Но чего-то жду от жизни до сих пор.
Признание вам напишу... Но признанье корявое.
Как будто картину писать неумелыми лапами,
Как будто вороне мелодию петь соловья.
И подвиги я совершал. И жалел о содеянном.
И строил дома. И сажать попытался я дерево.
Добычу седых королей подстрелить из ружья.
И много чего натворил для заветной избранницы,
Признание вам напишу. Может, это понравится?
Почти что все средства надёжные пущены в ход.
Но время моё потихоньку склоняется к вечеру,
А поиски верных рецептов такие же вечные,
И тот же известный любовного сна поворот.
Сидит на дне большой фрегат потопленный,
Недвижный под ветрами и под волнами,
А кажется, идёт к чужим краям...
И реет флаг. И пушка ждёт под парусом.
Корветы просят о пощаде жалостно
У корабля, что мёртвым предан снам.
Сейчас по борту портики откроются,
И грянет залп, пополнив счёт утопленниц,
Но вот молчит предательски пока.
Да я и сам давно потрёпан страхами,
Уж больно долго снасти аккуратные,
И явно борт подкрасила рука.
Поглядеть бы красоты... Но мчатся столбы придорожные.
Пассажиры-соседи мелькают испитыми рожами,
Замереть бы мгновению. Я от мельканий устал.
Не успел разглядеть, чей стоит у обочины памятник,
Не успел прочитать на табличке посланье опрятное,
Только мельком увидел тяжёлый, большой пьедестал.
Кинолентой стремительной в окнах пейзажи меняются,
Бесприютная жизнь понемногу приблизилась к пятнице,
Понедельник тяжёлый, до крови, но всё впереди.
И в окне телевизор, а я так хочу фотографии,
У меня не спросили, и всё мне казалось неправильным,
Только крестик забытый сильнее печёт на груди.
Тихо иду по старым стёртым ступеням...
Лестницы долгой вечный, счастливый пленник.
Но не могу понять, наверх, или вниз.
Где-то внизу с крепким вином кладовая,
На чердаке голубей беззаботных стая,
Мне же глухой темноты скрытый каприз.
Чиркну заветной спичкой, стены из камня,
Низкий сырой потолок частью обвален,
Но не видать ничего в чёрной дыре.
Спичка погасла. Их в коробке так мало.
Жечь без нужды столь ценный запас не пристало.
Снова вслепую ход в странной игре.
Листаю потёртую пачку забытых писем...
Как будто гербария школьного шелест листьев.
Зелёные листья засохли в альбоме теперь.
Пытаюсь вернуть, что сгинуло безвозвратно,
На детской футболке отмыть шоколада пятна,
Но только футболка тряпкой легла под дверь.
А время всё гонит. И надо спешить по делу.
Листва позабытых писем ещё не сгорела,
Но надо бросать, надо о прошлом забыть,
Забыть о мечтах, о трепетном настоящем,
Тащить неизменно телегу жалкою клячей,
Но так, чтоб казалось, что мчишь по камням во всю прыть.
Я всего лишь конь. Но меня до сих пор боятся...
Мой угрюмый прадед плясал беспощадным танцем
По телам живых и уже умерших врагов.
И его прапрадеды вихрем летали грозным,
Пехотинцы помнят: беги, как не стало поздно,
На равнине коню не сыскать ни преград, ни оков.
И давно под солнцем текут времена другие,
Пулемёты, танки, птицы стальные с ними,
Я давно не в строю. Без брони. Седок без меча.
Но боятся меня. И ждут дикой конной лавы.
Остаётся с нами навечно старая слава,
У кого-то лекаря, а у кого палача.
Гроб открываю, целую любимые кости...
Вновь годовщина. Такая же стылая осень.
Крышку закрою, продолжу намеченный путь.
Запах ослаб, и сегодня почти незаметен,
Только сложили о мне много пакостных сплетен,
Впрочем, с годами осела песочная муть.
Вроде мы вместе. Везу по знакомым дорогам,
Ту, что поклялся любить до могилы и гроба.
Сделал и больше. И каждую ночь целовал.
Череп уже побелел. Ничего не ответит.
Видно, застрял я в столь быстро оконченном лете.
Что-то пытаюсь увидеть в осколках зеркал.
Слезли с поезда. А куртка где родная?
На моих плечах чужая оседает...
Впору будет разве что на толстяка.
Разошлись. И не найдёшь теперь беднягу,
Он порвёт мою с короткого напряга.
Но защита в непогоду есть пока.
На одной ноге сапог, а был кроссовок,
На другой ботинок стоптанный неловок,
Не пытаюсь больше старые найти.
Мы идём, чужие вещи примеряя,
Словно судьбами махнулись, не играя,
Там, где в стороны расходятся пути.
Привязанный пёс, расскажи мне, о чём ты мечтаешь?
На старой помойке осела дворовая стая,
Зальют их дожди, и терзает нещадно мороз...
Я тоже мечтал. Только вышла она за другого.
Сюжет измусоленный, дико банальный, не новый.
Отныне волнуют продукты, да снега прогноз.
И всё же мечтаю. О сгинувшем прошлом и давнем.
Что пару недель, и найдётся счастливая гавань.
А может, и месяц. А может, ещё пару лет.
Но нынче надену тулуп, сапоги потеплее.
Ты, друг мой лохматый, упрячься-ка в будку скорее.
Иные задачи совсем не имеют ответ.
Как видно, слишком долго собирался...
Вода в ладонях утекла сквозь пальцы,
Открыл вершину альпинист другой.
И много есть вершин. Но эта выше.
Её зовут заветной мира крышей,
В закат горит окраской колдовской.
Я строгим был. К себе, к своей команде.
Почти готов. Никто не крикнул - хватит,
Всего предусмотреть нам не дано!
Я снова собирался. Ждал погоды.
А дерзкий нынче шёл по небосводу,
Пока в тиши предутренней темно.
Опадают акации листья в колодец усталый...
Загорится на плитке спираль тускловатым накалом,
В старом чайнике будет вода непременно горчить.
Очень терпкий у осени вкус. Он такой ненадолго.
Скоро снег закипит на плите, из колодца осколки,
И придётся подбрасывать в печку поленья в ночи.
Но пока порыжела вода в ожидающей чашке,
Тихий дачный уют, и почти что привычный, домашний,
Но тревожит квартира забытая в трепетных снах.
Хоть и мёрзнешь, с тоской ожидая тепло батареи,
Калорифер горячий, но стенок бетон не прогреет,
И вода не горчит, растекаясь на белых руках.
Кажется, вроде привык к быту земляночному,
К долгим ночным посиделкам с грязными каличами...
Даже уйти мне неохота теперь.
Ждёт занавески рваной на входе дверь.
Было: сидел, колдовал над старыми атласами,
Долго подштопывал плащ для ненастья яростного.
Но устарели атласы. Сгнили мосты.
Только остался свет недальней звезды.
Пора бы и мне опутаться скользкими водорослями,
Увидеть сквозь толщу вод солнце колодезное...
Качается лодка. Всё дальше старый причал.
Ласкает меня по спине рука палача.
Пожалуй, сочтут меня горьким утопленником,
Чью душу сгубила печаль тяжёлая, огненная.
В том правы, что это печаль в лодке со мной,
И метит в затылок мне цепью стальной.
Где-то ждёт на кухне яичница приготовленная...
Сиротливы пальто и шарфы за тихими столиками.
Я срывался за двери, но только на пять минут.
Никакие пути обратно меня не ведут.
Докипели борщи, когда-то на кухне брошенные,
Я бежал опять, помечая тропинку горошинами,
Но дорога вновь, и свеж горошин запас.
Не пришёл пока возвращения терпкий час.
Радует поздняя осень меня одуванчиками...
Ждут неизбежных метелей незванцы запальчивые,
Если успеют, то облачком белым взлетят,
Будто бы лето, и будто жарче стократ.
С вами хочу я цвести, простаки припозднившиеся.
Будто морозы не ждут, по пути заблудившиеся,
И в январе, меж травы, если вдруг повезёт,
Вновь одуванчики станут водить хоровод.
Двери морга освещает солнце утреннее...
Где-то рядом жгут конечности отрубленные,
Мне пора. Я на работу тороплюсь.
Не от вывески прощальной в сердце грусть.
Горсткой родичи толпятся упокоенного,
Воробьи в траве чирикают, раскормленные,
Та же точная картина поутру.
И в работу продолжаю я игру.