- И как это должно называться? – прозвучало в абсолютной темноте. Если бы вышла луна, стало бы видно, как черный бог раздраженно сложил черные крыла и опустился на черный камень. Но луны здесь не было и в помине, лишь сухой треск крыл знаменовал божественное присутствие. – Я не понимаю, что происходит, - продолжил он, не дождавшись ответа. – Что мы делали все это время? Я, кажется, задал вопрос. Меня кто-нибудь слушает?
Вдали что-то загремело. Если бы сверкнула молния, она озарила бы сгорбленную фигурку маленького человечка с остреньким лицом и тоской во взоре, сидящего в пыли, слева от божественной ступни. Но молнии сюда никогда не долетали, и лишь сосредоточенное сопение свидетельствовало, что бога таки слушают.
- А если слушают, пусть отчитаются по состоянию на текущий момент. – Танатос хлопнул крыльями. Зашелестело.
- Я так больше не могу, - раздался тихий, дребезжащий тенорок.
- Что значит – не могу? – Треск крыльев. – Нет такого слова в лексиконе менеджера! И быть не может! Руководство пошло тебе навстречу, у тебя отдельная практика. Менеджер проекта – это звучит гордо.
- Мне навязали этот проект. Я с самого начала…
- И что? – перебил Танатос. – И что теперь? Ты взялся, будь любезен, доведи до конца. Согласен, трудный проект. Трудный. Но не безнадежный. Ты безнадежных проектов не видел, вон у Данаид с соседней практики – Роснефть, это ж совсем труба, ни дна ни покрышки, непонятно, что куда утекает, а отчет давать по-любому надо. Вот это – провальный проект. А у тебя?
- Домой хочу, - бесцветным голосом произнес человечек.
- Каждый менеджер проекта хочет домой, - наставительно отметил Танатос. – Поначалу… Потом привыкает. Заметили, что на сороковые сутки тоска слабеет. – Он наклонился к левой ступне, сменил тон: - Послушай, от тебя ж никто не требует невозможного, не можешь дать результат – покажи динамику. Начни, сдвинь с места хотя бы. У тебя ж выигрышные условия.
- Это какие же? – В тенорке прорезалась ехидца.
- Ну… У тебя никогда не будет инфаркта. Уже. Инсульта. Черт возьми, даже простатита! Тебя ничто не должно отвлекать. А ты сидишь сложа руки. На что ты тратишь вечность?!
- К жене хочу. К детям. Старший в школу пошел.
- Не хотел вот тебе говорить, но придется. Тебя и поставили на этот проект, потому что часто домой мотался. Всех подставлял. Меня, например. Так что для тебя теперь это единственный шанс, или – сам понимаешь.
- Или что?
- Или – ничего. Что непонятно – спрашивай.
- Зачем это нужно?
- Что именно?
- Ну, - человечек покрутил рукой, - эти все откаты?
- Сизиф, ты как дитя малое, - покачал головой Танатос. – Это ж закон всемирного тяготения: весь мир тяготеет к откатам. Вся экономика на них держится. По крайней мере, в нашем регионе. Не веришь, спроси вот у Ньютона – он на проекте яблочной закрутки стоит. Накручивают по полной. Еще вопросы?
- Ты не мог бы сойти?
- Что? Ах да. – Расправив крылья, Танатос аккуратно ступил с камня. – Ну давай, не буду тебе мешать. И кстати… - Уже уходя, он обернулся. – Я тут подумал, может, тебе и правда передышку дать?
Сизиф оторвался от работы, с надеждой прислушался.
- Давай мы тебя на эти выходные в команду включим. На тимбилдинг поедешь, а? Хоровые стенания, гонка на байдарке с переходящим веслом? Развеешься. Не хочешь? Зря.
Консультантов подключить тоже не хочешь? Знаю, что бестолково, зато весело. Нет? Напрасно. Ну, работай, работай.
- Тысячу раз тебе говорил, не ройся в моих вещах, - Эпиметей отшвырнул ногой ворох одежды, - или хотя бы клади все на место.
Комната напоминала военный полигон после душевной разборки. Как минимум, богов с титанами. В эпицентре на сваленных в кучу вещах сидела миниатюрная женщина с отчаянно несчастным видом кота, застигнутого на столе возле сметаны. Было трудно поверить, что первобытный хаос в доме – дело столь хрупких ручек.
- Трудно поверить, - покачал головой Эпиметей, - что эти хрупкие ручки, столь хрупкие, что ломаются каждый раз при попытке приготовить мужу обед…
- У нас кончились деньги, - бесцветным голосом сообщила Пандора.
- Еще бы.
- Оставалось тридцать драхм. – Пандора с ненавистью посмотрела на мужа. – Думаешь, я не умею считать?
- Увы. И кто-то потом придумает равенство полов, - Эпиметей горько вздохнул. – А вот такой простой вопрос: зачем? Кому от этого станет легче?
- Тридцать драхм. На еду. На самое необходимое.
- Самым необходимым, очевидно, была вчерашняя туника. Тридцать… какая по счету? Это относилось к еде?
- Я похудела. Мне нужно что-то носить. Хочешь, чтобы я ходила голая?
- Дорогая, - устало произнес муж, - мы в Древней Греции. Хочешь ходить голой – ходи. Никто не осудит. И даже на пятнадцать суток не заберут.
- Тридцать драхм.
- Забудь. Это – на черный день, - отрезал Эпиметей и направился к двери. Семейные битвы он обычно проигрывал всухую, если не ретировался своевременно. Пандора несколько минут сидела неподвижно, скользя глазами по разбросанным предметам.
- Кто дома есть? – Знакомый голос вывел ее из оцепенения.
- Как хорошо, что ты пришла, Эврика! – Пандора бросилась к подруге.
- Дааа… - Эврика оглядела поле боя. – Заначку искала?
Пандора потерянно кивнула.
- За унитазом смотрела?
Пандора вихрем сорвалась с места. Через минуту она появилась с сияющим лицом и невзрачной коробкой в руках.
- Черный день! – торжествующе объявила она подруге. – Будет ему черный день.
- Не могу поверить… - Гера перешла на трагический шепот. Зевс инстинктивно подобрался: за трагическим шепотом, как правило, следовал ультразвуковой удар.
- Гром и молния! – Он превентивно нахмурился, вдали громыхнуло. – Это не то, что ты думаешь.
- Конечно, не то. – Гера улыбнулась, что было еще хуже. – ТО было на прошлой неделе. А до ТОГО еще пару дней назад. Козел!
- Ме-е… Ми-илая, - Зевс быстро вернул себе человеческий, вернее, божественный облик, - не кричи. Мы же одна семья. Драгоценная моя…
- И большая семья. – Гера с досадой сорвала с себя внезапно возникшие на ней аметисты. – Уже каждый мордоворот зовет себя сыном Зевса. Ни больше ни меньше. Кобель похотливый.
Глядя, как из лохматого кобеля вновь продирается Громовержец, Ио мечтала провалиться сквозь землю, стать невидимой или оказаться за сотню лиг от места семейной драмы. К сожалению, ее желание, в отличие от божественного, творить не могло.
- Ты не права. – Зевс яростно почесался. – У меня просто проснулись отеческие чувства к этой маленькой девочке. Ну, посадил малышку на колени, погладил по головке, поцеловал… в щечку. Да, в щечку.
- Ой, - сказала Ио, становясь маленькой девочкой.
- Маленькая девочка?! – Гера взвизгнула. – Эта кривоногая шалава?!
- Блядь! – сказала Ио, глядя, как ее стройные ножки разъезжаются, обретая некую дугообразность.
- У тебя паранойя! – Зевс тоже перешел на крик. – Ты мне уже дышать не даешь со своей слежкой! Мне нельзя смотреть на женщин, мне нельзя смотреть на мужчин, мне нельзя ходить с друзьями в баню, - всегда выходят скандалы! Ты, первая красавица ойкумены! К кому ты ревнуешь меня?! К этой корове?!
Ио опять взглянула на свои ноги и в ужасе замычала.
- И что теперь с этим делать? – Успокоившаяся Гера рассматривала белоснежное животное.
- Нууу… Не знаю. – Зевс задумался. – Дорогая, ты умеешь доить?
- А ты мечтал быть мужем доярки? – Гера выставила под нос мужу золотой маникюр. – Фермером, чистящим навоз? И много навоза…
- Бррр… - Зевс содрогнулся и посмотрел на бывшую любовницу, лениво жующую одуванчик. – Думаю, нужно отдать ее в добрые руки.
- Да, за ней теперь – глаз да глаз, - улыбнулась Гера. – Глаз да глаз…
Мир в семье был восстановлен.
- Ску-у-шна! – Ахиллес зевнул, шлепнул ладонью муху. - - Ску-у-у… - Он внезапно осекся. Над ухом что-то зазвенело, закашляло, и заунывный голос с интонацией нищего затянул:
- Грозный, который ахеянам тысячи бе-едствий соде-елал… ммм, наде-елал…
Вздрогнув, герой повернулся, оказавшись нос к носу с богиней.
- Эээ… Ты это… Чего?
- Воспеваю. – Богиня нахмурилась.
- Что воспеваешь?
- Как что? Гнев воспеваю. – Певица недовольно пошарила за поясом, вытащила свиток, сверилась. – Ахиллеса. Пелеева сына. Ты – Ахиллес? Пелеев сын? Все верно.
- Кто ж так воспевает? – Ахиллес почесал ухо.
- А как? Как надо? – Разозлившись, богиня ударила по струнам и взвыла: - Щемись, кто может, он – пиздец как озверел!!
- Стой!!! – Герой заткнул уши. – Стой!! Слушай, а это обязательно воспевать?
- А что мне воспевать? Как ты тут мух бьешь?
- Ну, пошарь по Элладе, подвиги там поищи.
- Где там подвиги… - Богиня откровенно загрустила. – Вся Эллада как треть подмосковного городишки. А людям легенды нужны. Эпосы. Вот и выкручивайся как хочешь. Ребенка плохо помыли – вот тебе легенда об уязвимости. Мордоворот в гостях нашумел, бабу с утра разбудил – вот тебе миф о победе героя над Танатосом. Вас вот сюда пригнали – думали, информационный повод будет. А вы тут сидите, полвойска в тоске, полвойска с запором, и у вождя понос. О чем петь-то? Хорошо, хоть бабу не поделили, хоть какая-то движуха.
- Не надо про бабу. – Герой поморщился.
- Не буду, - удивительно легко согласилась богиня. – Ты мне даешь тему, я не пою про бабу. Идет?
- Тему… - Ахиллес встал, потянулся и задумчиво окинул взором стены Илиона. – Тему тебе… Будет тебе тема!
- Вот и ладушки, - обрадовалась богиня. – Вы тут пока сообразите, а я на обед схожу. Чтоб к возвращению – трупов пятнадцать-двадцать. Не меньше. Масштаб нужен.
- Ты только… это, - герой помялся, - заскочи к тому, прослабленному. Не в службу, а в дружбу. Ему она сейчас все равно без надобности.
- Что ты имеешь в виду? – Кронос раздраженно осмотрел себя в зеркале, задрав майку, пощипал бока. – У меня появился лишний вес? Да?
Устало вздохнув, Рея отвернулась.
- Нет, я что, потолстел? А может, у меня появилась лысина? Или запах изо рта? – Он озабоченно подул в ладонь и требовательно взглянул на жену. – Нет запаха?
- У тебя нет запаха, - в сотый раз терпеливо произнесла Рея.
- А лысина?
- И лысины.
- Тогда что ты имела в виду? Зачем «изменить рацион питания»? У меня сбалансированное питание. Мне нужны витамины. И минералы. Особенно минералы. Давай сюда, что там у тебя сегодня.
Сыто рыгнув, он откинулся на спинку и похлопал ладонью по животу.
- Скажи, - не поднимая глаз, прошептала Рея, - а тебя никогда ничто не мучает? Ни капельки? Твое сердце спокойно?
- Честно? – У Крона внезапно дрогнул голос.
- Честно.
- Вот сейчас мучает. Тяжесть в желудке. Как будто камень проглотил. Но, - торопливо добавил он, - это от сухомятки. Да, от сухомятки.
Рея мрачно возвела очи горе.
- Дорогая, - игриво обхватив жену за талию, Крон явно подлизывался, - любимая, милая моя. Солнышко лесное. Зайка моя. Я твой тазик.
- Отстань.
- Ну кошечка, у нас осталось одно дельце.
- Дельце?!
- Ну да. – Крон обиженно посопел. – Пора подумать о детях.
- Опять?
- Ну да. Ты же сама говорила – думать надо о детях. Вот я о них и думаю. Сейчас. – И, довольный собой, Крон ласково подтолкнул жену в сторону спальни.
- Что, и слонов видел? – недоверчиво спросил Хрущев.
Гагарин покопался в куче фотографий и вытянул несколько штук:
- Так вот же они. А вот черепаха.
- Мы думали, что мир устроен просто, - раздумчиво проговорил академик Капица. – А он по сути своей сложен. Оказывается, природа вовсе не ищет простоты. И не боится эпициклов…
- И все-таки я не понимаю, - нахмурился Хрущев. – А кругосветные путешествия как же?
- Видимо, на подходе к краю мира существует некая складка или даже щель пространства, мгновенно переносящая любой попадающий в нее объект на противоположную сторону…
- Очень может быть, - вмешался Королев. – Только вот народу говорить об этом ни в коем случае нельзя. Потому что начнутся вопросы: что едят слоны? откуда черепаха? и кто, собственно, нагородил весь этот зверинец? И опять вместо науки станет религия.
- Но народу нужна правда! – горячо возразил Хрущев. – Пусть даже и религия! Главное, чтобы под руководством Коммунистической партии!
- Приехали! – сказал Гагарин. И махнул рукой.
А Королев терпеливо начал объяснять:
- Религия существовала тысячи лет. И ничего не изобрела. А наука всего за один век создала и паровоз, и атомную бомбу. И если снова будет религия, мы так и останемся: на паровозе и с атомной бомбой. Вы этого хотите?
Стало тихо. Хрущев задумчиво скреб в затылке.
- Ладно, - наконец решился он. – В печать дадим вот эти фотографии сверху, где слонов не видно под земным диском и можно подумать, что земля круглая. А народ мы обманывать не станем. Просто кое о чем умолчим. Да, вот еще что, Юра, - обратился он к Гагарину. – Ты когда в Америку поедешь, поговори на эту тему с тамошним президентом. А то они не сегодня завтра своего человечка в космос запустят. Чтобы не проболтались случайно.
- Так он же капиталист, Кеннеди этот. Вдруг он за религию?
- Джек-то? Нет, Джек хоть и капиталист, но мужик умный. Он поймет. Ему тоже бомбу покруче атомной хочется.
Выиграл Семен в лотерею билет на поезд «Москва – Кишинев», вначале приехал в Москву на автобусе, а потом сел в поезд и приехал в Кишинев. Кишинев Семену понравился: черешни на улицах растут, апельсины цветут на широких проспектах, горькое молодое вино тугим фонтаном бьет в небеса на центральной площади. Семен гулял по Кишиневу, ел хрустящее сливовое мороженое, пил пьяную газировку из жестяного автомата, ходил с девицами какими-то к пруду кормить рыбок апельсиновым цветом, знакомился со старичками и расспрашивал их о погоде (он не знал, о чем еще можно расспрашивать старичков, - наверняка, понимал он, о чем-то недолговечном, иначе они будут расстраиваться). Спал Семен на скамейке в парке, подложив под голову газету «Вечерний Кишинев». Как-то он проснулся лицом прямо на газете (ночью было прохладно, и Семен ворочался), видит – там его фотография и написано: «Разыскивается человек». Семен пошел в почтовое отделение, заказал международные переговоры, позвонил по указанному в газете телефону и кричит: «Это я разыскиваюсь! Я никуда не пропал! Я жив, конечно же! Я просто выиграл в лотерею билет на поезд «Москва – Кишинев» и поехал в Кишинев! Пожалуйста, не надо волноваться, я скоро вернусь назад». И положил трубку. А потом подумал – какая чудовищная ложь, как же он вернется назад, ведь билета на поезд «Кишинев – Москва» он не выигрывал.
Назначь мне свиданье. Плевать на погоду,
На время, на место, на цель и на суть...
Устала... Глазницы пустынные окон,
Разорванность прошлого в массу волокон
И сводки с фронтов - всё сплетается в кокон
Чего-то паучьего... Жуть.
Назначь мне свиданье на утленькой крыше
Мирка моего под названием ТЫ.
Непрочные стены - руин всё же выше,
А в замке песочном - вот странность - затишье.
Стоит до сих пор, словно выстроен в нише
Отдельной от этой беды.
Назначь мне свиданье. Мне много не надо,
Сместились акценты бессонниц моих...
Хватило бы слова наверно и взгляда.
Быть может - кольнула бы чья-то помада
Мазком на щеке, но - какая отрада -
Ты всё же прочёл этот стих.
------------------------------------------
Просила назначить свиданье - назначил.
Причиной погода, а может судьба,
Нарядный, с цветами, прождал словно – мальчик.
(вот время летит – не налез образ мачо)
Промок, как собака. Она – не пришла.
Сама мне твердила: Плевать на погоду.
И в мыслях уже представлял дамы грудь.
Увы, не смогла разорвать рифмы кокон -
Ей дождик хореем стучал в стёкла окон.
А я как дурак - под дождём (но не суть).
Просила прощенье, назначили снова,
На утленькой крыше (идея – её).
Как мартовский кот. Не пришла. Полвосьмого.
Анапест затмил белый свет – что ж такого?
Ей сердце пронзило стихов остриё.
Опять обещала: Мне много не надо.
Смещала акценты, мол: женщина вамп.
Продрог у реки – там такая прохлада.
В уме составлялась по факту тирада.
Её же увлёк - ненавязчивый ямб.
Закрою всей этой любви партитуру,
Пускай соблазняет других лопухов.
Мне - ноги мочить. Ей – тиамф про цезуру.
Ангину и грипп не словил чуть я сдуру.
Одно вредодейство от этих стихов.
В эту ночь Андрей так долго не мог заснуть, что постепенно собственная комната начала вызывать у него отвращение. Постель казалась мятой и нечистой, незаметный днем застарелый табачный запах давил на мозг, сосредоточиться на книжке было невозможно, а мелькание картинок в телевизоре только раздражало.
«Пойду-ка я прогуляюсь, - внезапно решил он. – Говорят, перед сном полезно. Ну и что, что половина третьего ночи? Поброжу часок, зато вернусь – и сразу усну. И просплю до обеда – завтра суббота все-таки!»
На улице было свежо и влажно: как видно, пока он ворочался в постели, прошел маленький тихий дождик, смыв пыль и копоть с воздуха. Редкие желтые прямоугольники окон, бархатное небо, бледный свет фонарей, узор листвы на асфальте – он и забыл уже, что летние ночи бывают настолько красивы, особенно если вот так, никуда не спеша, идти по улице, вдыхая прохладный воздух, и рассеянно глазеть по сторонам.
Ее Андрей заметил сразу: темноволосая девушка стояла на остановке и вглядывалась в даль проспекта так уверенно, точно и впрямь ожидала, что вот-вот подкатит автобус. И хотя обычно он никогда и ни с кем не пытался познакомиться на улице, на сей раз, казалось, сама ночь объединяла их, делала уже не совсем чужими, а союзниками-сообщниками в этом спящем мире.
- Вы не боитесь гулять так поздно? – Ничего умнее, увы, не пришло ему в голову. Не спрашивать же, который час или как пройти в библиотеку!
Девушка посмотрела на него без удивления и испуга.
- А кого бояться? Ваши дневные хулиганы и бандиты давным-давно уже спят. А потом я вовсе не гуляю. У меня очень важное дело.
- В три часа ночи? Интересно, какое же?
- Долго объяснять. И вообще, мне нужно ехать.
И действительно, к остановке, ослепляя фарами, подкатил, вывернув из какого-то незаметного проулка, желтый «Икарус». Двери его раскрылись, и девушка влетела внутрь. Андрей едва успел заскочить за нею следом, как-то отстраненно удивляясь и самому себе, и этому припозднившемуся автобусу, и легкой светлой полуулыбке на лице своей незнакомой спутницы.
- Кстати, а куда мы едем? – спросил он, усаживаясь напротив нее.
- В парк. Кататься на карусели.
- Это и есть ваше важное дело?! И потом, ночью ведь…
- …карусели не работают, - подхватила девушка. – Конечно. Для вас, дневных людей, - не работают. А для нас, ночных…
Странная пассажирка говорила с такой небрежной легкостью, словно в ее словах не было ничего необычного, словно не сорокалетний мужчина сидел перед ней, а ребенок, готовый поверить любой сказке. И – странно, но Андрей верил.
- Вы ведь никогда не встречали ночных людей? Конечно, не встречали. Ведь мы появляемся только тогда, когда вы, дневные, засыпаете. Появляемся, чтобы дожить за вас.
- Как это «дожить»?!
- Очень просто. Ваши дни заполнены суетой: работа, семья, хозяйство, какие-то бесконечные долги перед другими людьми. Вы так редко делаете то, чего вам хочется, а многие желания, считая несерьезными, и вовсе задвигаете подальше, не подозревая, что в их исполнении и прячется ваша настоящая жизнь. А мы, ваши ночные половинки, реализуем эти мечты. Воплощаем то, чего вы, возможно, так никогда и не сделаете.
- То есть если кому-то нестерпимо хочется пойти и задушить своего начальника…
- Такого почти не бывает. Разве что с очень больными людьми. Да, не завидую я их половинкам…
- Почему же с больными, - смутился Андрей, - вот я, например, сегодня даже заснуть не мог…
- Ну, вы же не на самом деле хотели задушить своего начальника, правда?
- Начальницу…
- Тем более. Только представьте себе эту женщину с синим лицом, с прикушенным языком… Разве вы смогли бы по-настоящему ее убить?
- Пожалуй, нет… - смутился Андрей. – А вы, значит, едете за кого-то кататься на карусели? – решил он сменить тему.
- Между прочим, за вашу соседку Галю из двадцать шестой квартиры. У нее так много забытых желаний… Например, она когда-то изумительно умела готовить чай со льдом. Но вот уже много лет его не делает. Не хочется пить его в одиночку. А уж в парке аттракционов и вовсе не была с пятнадцати лет! А я сегодня так удачно договорилась с ночной половинкой одного человека, который с детства мечтал поработать карусельщиком, а вместо этого стал налоговым инспектором. Только знаете, вам со мной нельзя. Дневной человек может привлечь к себе внимание…
- Вы не бойтесь, я скоро выйду, - заторопился Андрей. – Только можно еще два вопроса?
- Конечно, - улыбнулась девушка, - вы ведь все равно никому не сможете рассказать о нашем разговоре.
- Если вы – ночная половинка Гали, то почему вы такая юная? Я Галю встречал несколько раз в подъезде. Ей, кажется, уже за тридцать…
- Тридцать пять. Но для нас время течет по-другому. От солнечного света жизнь прогорает быстрее… Нет, этого я объяснить, пожалуй, не сумею. Лучше давайте ваш второй вопрос.
- Скажите, а мы могли бы увидеться с вами еще раз?
Девушка помолчала, и лицо ее стало серьезным и немного печальным.
- Лучше этого не делать. Не потому, что вы мне не понравились. Совсем наоборот. Просто… Понимаете, Гале так
1. Вороны выклевали ветерану на лысине свастику.
2. Одинокий мужчина лишился прямой кишки во время самолечения простатита.
3. Пасхальный заяц загрыз отца семерых детей.
4. Группу заблудившихся школьников вывел из лесу дождевой червь.
5. Кошка утонула в менструации хозяйки.
6. Мальчик-телепат глушит радио-сигналы во время мастурбации.
7. Девочку разорвало на экзамене резинкой ее "стрингов".
8. На МКС голод — космонавты едят сперму друг друга.
9. Ребенок онанировал кипятильником, повторяя за матерью.
10. На ночь родители мазали девочку селедочными кишками.
11. Нижегородский крановщик подрабатывал виселицей.
12. Отец омрачил день рождения ребенка расчленением матери.
13. Пылесос с искусственным интеллектом устроил кровавую бойню.
14. Дизайнер могил: не миф, а реальность.
15. Причиной ДТП стал бобер-педераст.
16. Перелетные птицы оскорбили пометом ветеранов.
17. Школьник разбил голову, поскользнувшись на останках учителя.
Одна необычная работа с экзамена в МГУ по литературе.
Было поставлено задание — написать сочинение по одной из тем:
1. Внутренний мир «маленького человека» в изображении Гоголя и Куприна;
2. Мотив страданий в творчестве Некрасова и Достоевского;
3. Традиции Салтыкова-Щедрина в сатирах Маяковского.
Неизвестная девушка отличилась:
Пускай простят меня Некрасов с Достоевским,
Пускай простят меня и Гоголь, и Куприн,
Пусть Маяковский бросит словом резким,
Пусть скажет «Дура!» Салтыков-Щедрин.
И вы простите, милые эксперты,
Пусть милосердие в сердца придет с небес.
Как жаль, чтобы создать бумагу, в жертву
Был принесен зелёный шумный лес!
Раскрыть я не сумею ваши темы,
Хотите проверяйте или нет,
Здесь вижу трудноразрешимую проблему
(Хоть Маяковский мой любимейший поэт).
Акакий мёрзнет под стрелою ветра,
В его лицо бьёт, обезумев, жгучий снег…
Мой рост — лишь полтора несчастных метра,
Я тоже «маленький», пожалуй, человек.
А Маяковский же, творя свою сатиру,
Про Салтыкова-Щедрина совсем забыл.
Его мотивы не явил он миру,
Свои мотивы миру он явил.
Некрасов понял, как народ страдает,
Как плачет женщина по малому дитя.
А Соня — всю свою семью спасает,
Во благо их и жизни не щадя.
Жесток был Достоевский к грустной Соне,
Убил ее пропащего отца.
Безумными колёсами погони,
Явилась смерть, не скрывшая лица.
Не думайте, прошу, что я тупая,
Я знаю всех писателей с доски,
Их творчество и их героев знаю,
Но темы ваши жёстче, чем тиски.
Судьбы канва растянута на пяльце,
Но я бессильна в бездне чуждых душ.
Я не хочу высасывать из пальца
На три страницы глупости и чушь.
Надеюсь, вы хотя бы прочитали,
А если улыбнулись – свет рекой!
Спасибо, что листочки вы раздали.
Простите за поступок глупый мой.
Отсюда выйду я одной из первых,
Но прежде, чем миную сталь ворот,
Желаю вам я бесконечных нервов,
Понятных букв в листах других работ.
- Что это такое? А?! Нет, ну стоило отойти покурить… Ты что здесь наделал?!
(Шмыгая носом.) Я… Я играл…
- Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не смел здесь ничего трогать?! Ну! Отвечай!
(Голос из кухни.) Не ори на ребенка!
(Тоном ниже.) Нет, я просто поражаюсь, как можно за такое короткое время так всё… Вот здесь, например, был сад. С особыми породами деревьев, между прочим. Куда сад делся?
(Всхлипывая.) За… засох…
- Не мог он засохнуть, пока в нем люди жили.
(Постепенно успокаиваясь, поняв, что немедленной порки удалось избежать.) А я их выгнал.
- Как выгнал?! Зачем?! Ты вообще соображаешь…
(Голос из кухни.) Не ори на ребенка!
(Постепенно наглея.) Да, а чего они меня не слушались!
- Правильно, не слушались. Я же им свободу воли дал. Это, понимаешь, такая штука… (Озадаченно.) Постой-ка, а эти луга здесь откуда? Я их тут не творил… Ты зачем здесь луга сделал, а?
- Это не я… Это они сами…
- Кто – сами?!
(Вновь пугаясь.) Лю… люди… Сами лес пожгли и какие-то свои травки тут посеяли…
- Зачем? (Начиная прозревать.) Ты что, их не кормил?!
- Я… я кормил вначале манной крупой, а потом… потом мама сказала, чтобы я не лазил в банки грязными руками…
- Они же у тебя все подохнуть могли! (Задумчиво.) Гляди-ка, выкрутились… Ладно, а вот эти коробочки-то зачем? Ты их для чего повсюду понатыкал?
- Это тоже они сами… Я случайно локтем земную ось задел…
(Хлопая себя по лбу.) Как я раньше не заметил?! Ничего себе – задел!.. Ты хоть понимаешь, что ты с климатом наделал?! То жара, то холод… А-а, так они в этих коробочках от перепадов температуры прячутся?
- Тимпе… чего?
- Нет, ну, ты поправить мог, как было, когда заметил, что ты ось сдвинул.
(Зло.) А пусть им! Чего они не слушаются? Я с ними по-хорошему поиграть хотел… А они то слушаются, то не слушаются, то выдумывают ерунду всякую, то вообще внимания на меня не обращают… Вот и пусть им, раз так!
- Ну а мне что со всем этим делать прикажешь? Вместо нормального мира – что попало! Ландшафт исковеркан, фауну почти всю перебили, человечество вместо духовной жизни черт-те чем занимается, выживает, понимаешь ли… (Грозно.) А кто виноват?!
(Голос из кухни.) Не ори на ребенка!
- Да-а… Чем это всё исправлять, легче всё с самого начала вылепить… Сейчас я твое безобразие распылю и – заново… Только ты чтобы даже смотреть не смел теперь в сторону моей работы!
(Заискивающе.) Па-ап…
- Ну что тебе еще?
- Ты же всё равно всё это распылишь…
- Ну?
- Можно я тогда еще одну битву сыграю? Последнюю… (Радостно.) Тебе после нее уже и распылять-то почти ничего не останется!
- Ах битву тебе?!
(Голос из кухни.) Дай ты ребенку поиграть! Иди лучше пообедай пока что. Я котлет нажарила…
(Смягчаясь.) Ладно уж… Играй свою битву… И что из тебя только вырастет?!
(Уверенно.) Бог, папочка, вырастет, как ты!
Русский ''обжора'' или И.А.Крылов на обеде у Императрицы
Великий баснописец Иван Андреевич Крылов был известен между прочим своей необыкновенной прожорливостью. Как-то, на одном обеде хозяин, прощаясь с ним, пошутил:
- Боюсь, Иван Андреевич, что плохо мы вас накормили — избаловали вас царские повара...
(Царская семья благоволила к Крылову, и одно время он получал приглашения на обеды к императрице.)
Крылов отвечал на это следующее: ( Collapse )
«Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался. А я также прежде так думал — закормят во дворце. Первый раз поехал и соображаю: какой уж тут ужин — и прислугу отпустил. А вышло что? Убранство, сервировка — одна краса. Сели — суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица. Ей-богу, пять ложек всего набрал. Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят? Смотрю — нет, у всех такое же мелководье. А пирожки? — не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется. Рыба хорошая — форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают,— куда меньше порционного!.. За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки — всякие остаточки. На вкус недурно. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уж далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?!
Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет — только ножки и крылышки, на маленькие кусочки обкромленные, рядышком лежат, а самая-то та птица под ними припрятана, и нерезаная пребывает. Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней. Припомнился Пушкин покойный: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла... А тут вижу — царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает... И что же? Второй раз мне индейку поднесли. Низкий поклон я царице отвесил — ведь жалованная. Хочу брать, а птица так неразрезанная и лежит. Нет, брат, шалишь — меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, говорю камер-лакею. Так вот фунтик питательного и заполучил. А все кругом смотрят — завидуют.
А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели!
А сладкое! Стыдно сказать... Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости с кожей я его и съел. Плохо царей наших кормят,— надувательство кругом. А вина льют без конца. Только что выпьешь,— смотришь, опять рюмка стоит полная. А почему? Потому что придворная челядь потом их распивает.
Вернулся я домой голодный-преголодный... Как быть? Прислугу отпустил, ничего не припасено... Пришлось в ресторацию ехать. А теперь, когда там обедать приходится,— ждет меня дома всегда ужин. Приедешь, выпьешь рюмочку водки, как будто вовсе и не обедал...»
— Ох, боюсь я, боюсь,— прервал его хозяин,— что и ждет не дождется вас ужин дома...
Крылов божился, что сыт до отвала, что его по горло накормили.
— Ну, по совести,— не отставал хозяин,— неужели вы, Иван Андреевич, так натощак и спать ляжете?
— По совести, натощак не лягу. Ужинать не буду, но тарелочку кислой капусты и квасу кувшинчик на сон грядущий приму, чтобы в горле не пересохло.
По рассказу А.М. Тургенева (И. А. Крылов в воспоминаниях современников. М., 1982. С. 273—274).
Как меня угораздило в это вляпаться? Нет, ну как же я так, а? Дура, дура бесхарактерная, ведь не хотела же, с самого начала ведь не хотела, принцы какие-то, кому они сдались, эти принцы в наши дни, одна головная боль и протокол, и пива на скамейке как человек не попьешь, а все маменька, все ей неймется, дочь-принцессу ей подавай, на что ей дочь-принцесса, ее все равно в замок не пустят с ее перманентом, и кофта эта розовая, и, говорят, не курят сейчас во дворце-то, а маменька – как паровоз, ее ж не видно за дымом, зато будет перед всем рынком хва… хва… ваааааааааааааааааааааааааа…
И шеееееееееерсть эта в рот лееееееееееееезееееееееееееет… гадость, гадость какая, всю жизнь терпеть не могла!
Кто этих овец придумал, какая сволочь, кому вообще в голову пришло, это ж пытка, натуральная пытка, а они говорят, принцесса должна все уметь, сволочи, сволочи, зачем принцессе это все, она ж не пряха, и вообще у меня на шерсть аллергия, а я тут сижу в этой куче, умру, никто и не почешется…
А правильно, а нечего было маменьку слушать, кто гнал на эти дурацкие курсы, «всего за полгода вы станете настоящей принцессой», три ха-ха, принцесса с дипломом, настоящие принцессы в замках рождаются, а не курсы ходят.
И ведь я хотела на секретарские, а все маменька, всю плешь проела: «Секретарша – это неприлично, секретарши спят с начальством», - смотрите, пожалуйста, а принцессы, наверное, спят с подчиненными… ууууууууууууууууууууууу…
Какая же я несчастная, черт же меня дернул отправить сюда резюме, это все маменька, ехидна: «Ах, у них принц неженатый, ах, всего на три года тебя старше, ах, идеальная пара…» Идеальная пара, как же, меня дважды Мисс школа выбирали – в восьмом классе и в десятом, а принц совершенно галимый, на Тильдиного Фрица похож, такой же очкарик и зануда, и волосы зализывает, а я теперь из-за него пропадаааааааааааааааааааааааааааай…
Господи, ну почему у них смертную казнь за самозванство до сих пор не отменили, они же в Евросоюзе с двухтысячного года, как же так, а?! Как там написано в контракте: «Шютц Гертруда, в дальнейшем именуемая «сотрудник», принята на должность принцессы с испытательным сроком в 3, прописью – три – дня. За это время обязуется напрясть двадцать мотков шерсти. В случае невыполнения обязательства см. Приложение».
Сука, адвокат, сука, в Приложении написал: «Попадает под ст. 146/2 УК», без расшифровки, я ведь хотела посмотреть, что у них там в сто сорок шестой, маменька не дала. Подписывай, говорит, быстро, что ты телишься… Что, маменька, когда меня к стенке поставят по сто сорок шестой за самозванство, тоже будете говорить – телюсь? Ненавижу, ненавижу, гнусная баба, мечты у нее, видите ли, нереализованные, у неудачницы, а я за нее отдувайся: балет, изостудия, английский, курсы принцесс эти…
Вот кто ей велел Крысьему Хвосту взятку давать? Давай отнесем ему то, давай отнесем ему это, одного паштета скормила двадцать порций, мне и понюхать не досталось, чтоб его этим паштетом несло до конца жизни, скотину… «Ах, фрейлейн Шютц, вы никогда не научитесь прясть, но ради вашей матушки, этой святой женщины, я вам поставлю отлично и среднюю скорость напишу «семь мотков в день», все равно никто не поверит…»
Не поверит, как же! Навалили шерсти, а я пряди… Сволочи, веретено им в задницу!
А может, у них все же мораторий на смертную казнь? Может, выкручусь?
Так, ну давайте теперь мне в окно стучать… Кого там принесло?
Господи, какие страшные… и одинаковые… почти… Вот это губа, всем губам губа! А у этой что? У этой ножища… А у третьей… ОООООООООО! Дааааааааааа, таким пальчиком в носу не поковыряешься!
Открываю, уже открываю, надо же, какие нетерпеливые!
Здравствуйте, тетеньки. Да, это я тут плачу. Это я тут ругаюсь. Ну и что, на весь лес слышно? Мне можно. Я – почти покойница, у меня сто сорок шестая, часть два, могу я хоть поругаться в свое удовольствие?!
Как – вы? Сами? Всю-всю-всю шерсть? Все двадцать мотков?
Тетеньки, миленькие, правда, что ли?!
Я… я… ноги вам мыть буду и воду пить! За покупками ходить буду! Собачку вашу буду выгуливать!
Не надо? А что надо? На свадьбе назвать вас родными тетушками? Госссссподи, какие проблемы? Хоть сестричками!
А правда все-все спрядете?
А… вот… чисто из любопытства…
Если не назову на свадьбе тетушками, что будет?
- Что будет? – переспросила тетка с деформированным пальцем, подмигнув товаркам. – Да, в общем, ничего… Ниточку одну чик – и перережу, - она помахала в воздухе невесть откуда взявшимися бронзовыми ножницами, и все три добродушно заулыбались, как будто это была их давняя любимая шутка.