с конца тридцатых годов варлам шаламов провел около двадцати лет в лагерях на крайнем севере, по пятьдесят восьмой статье - как враг народа, естественно. в аннотации к его книге написано: это память целого народа, пережившего эпоху диктатуры. но при чем здесь она, что за стремление к упрощению. накакая диктатура не может заставить людей делать то, о чем пишет шаламов.
моя бабушка по материнской линии во время войны жила с мачехой. настоящая ее мать до войны умерла, а отец пропал без вести на фронте. в семье было около десяти детей. у мачехи были и свои, тоже голодные, но она никого не бросила, всех пыталась спасти. у них была одна корова. однажды зашли люди и сказали, что корову забирают на нужды армии. не знаю, что было с ней потом, но наверняка ни до какой армии она не дошла. это приказ сталина заставил отбирать корову у голодных детей? политика? диктатура?
где-то по дороге от парка победы до киевской я рассматривал вывески и афиши. ювелирные украшения. арбат-престиж. макдоналдс. проехал автобус с рекламой сериала, что-то вроде "моя прекрасная теща". и лицо этой тещи, бессмысленное, неестественное, как с конвейера, в глазах болото. и все дышит только одним - равнодушием. как будто все нормально и было нормально всегда, а что не было, то забыто. как будто все как и должно быть, это и есть жизнь. единственно возможная и замечательная.

память снова включилась, когда я лежал поперек кровати, ноги на полу, у меня на груди - голова девушки, и я обнимаю ее за плечи. почему это происходит, понятия не имею. помню, как вернулся обратно в город уже ночью, ехал в машине от границы с казахстаном по дороге с желтой разделительной полосой. фары освещали насекомых, те превращались в светящиеся точки, быстро двигались навстречу. помните старую заставку виндоус со звездами? то же самое. красота. и не только это, все, что я видел из машины. и опять что-то большее, чем моя жизнь... в общежитии от дикой монотонной грусти я пил водку почти полными стаканами, и в какой-то момент, как это обычно бывает, память отключилась.

нет, та девушка хорошая. очень обаятельная, живая, неглупая и с хорошим чувством юмора. через полчаса на улице мы увидели мальчика лет четырех, она, глядя на него, сказала "фу, какой инфантильный тип!". хорошая. но мне, пока я себя помнил, не было ничего от нее нужно. ей тоже. тем не менее: лежу поперек кровати, ноги на полу, на груди ее голова, обнимаю. и не удивляюсь. по законам кромешной нелепости веду себя адекватно ситуации.как будто контролирую ситуацию. как будто вообще кто-то что-то контролирует. жизнь рациональна, мир концептуален. как будто все это не бред...

мы спустились по лестнице, вахтерша улыбнулась, я сказал "доброе утро". яркое солнце, чистая набережная, теплоход, дед ловит рыбу, я все еще пьян. у ее дома мы попрощались. когда я вернулся в общежитие, в туалете обнаружил в трусах зажигалку, не свою, повертел непонимающе в руках и громко рассмеялся в лицо грязной, в потеках, стене. большие черные мухи сидели на ней.

в поезде я подошел к машинисту, лысеющему грустному мужчине лет сорока пяти. всю дорогу мне казалось, что он сейчас заплачет. говорю "извините, а белье обязательно брать?" - "вы до москвы едете?" - "да" - "тогда обязательно. а в чем дело?" - "денег нет". это была почти правда. он немного подумал, сказал "ладно" и сделал какую-то пометку. ночью, на верхней полке, я проснулся от жуткого холода. достал из сумки свитер, накрылся им. холодно. одел свитер, достал куртку, накрылся и спал так. а утром, когда проснулся, за окном шел дождь...

в 9 вечера в центре города стоят два автобуса, люди рядом улыбаются, пьют пиво. нас привезли из окраины в центр за 50 рублей, город оказался еще меньше, чем мне казалось раньше. на автобусе ехали час мимо развороченных сараев, темных деревьев, недостроенных зданий из белого кирпича,кладбищ, курили в окна. приехали на пляж. здесь должна быть большая транс-дискотека.
я приехал за воображаемым ощущением: ночь, движущиеся люди сливаются в одну сплошную массу, и монотонный бит бьет без остановки. человек вырван из контекста собственной повседневной жизни. я так этого и не увидел... через десять минут после начала заскучал, через тридцать стало невыносимо грустно. ушел к воде - купаются, смеются. что-то здесь неуместно: либо я, либо все остальное. бродил по окрестностям, провалился в яму, с трудом выбрался. купил еще пива и сел за столик, подходит девушка с моего этажа в общежитии: "ты сидишь тут один такой грустный, что прямо жалко становится". я говорю: "что угодно, только жалеть меня не надо". и улыбаюсь. а в горле комок. чуть позже встречаю одногруппников, взяли баклажку балтики девятки. и вот тут я напился...
нас троих подвозят обратно на машине, за окном монолитные предметы выходят из темноты и движутся навстречу, и потом дальше, за спину, в свое собственное, оторванное от тебя существование - в никуда. я глотаю еще пива и продолжаю начатый в машине разговор, говорю девушке, сидящей рядом: "хуже всего не то, что все, что нам предлагает общество - тупые бессмысленные формальности, а то, что кроме этого, может быть, ничего и нет. это страшно, понимаешь...". она, как ни странно, говорит так же увлеченно и соглашается. впрочем, она еще пьянее меня. третий, кто едет с нами (тоже, естественно, в слюни) почему-то заводит речь о перспективах и возможностях. "суть в том, что..." - я перебиваю: "суть в том, что если бы ты знал, в чем суть, то бросил бы свою учебу и застрелился нахуй...". пью еще, и лица уже плывут перед глазами, даже если смотрю в упор, и вместо языка во рту деревяшка, и вместо луны - клякса. а огромное черное небо свесилось над нами и тупо смотрит в себя. а бог или другой какой-то мудозвон толкает секунды в спину и они сваливаются прямо на тебя странным смешным миром. выпьем еще!
когда мы добрались до общежития, было уже около четырех утра, вахтерша давно спит, и поэтому я бью ногами в металлическую дверь, размахиваюсь и бью, размахиваюсь, шатаюсь и бью. дверь открывается, мы извиняемся, что так поздно.
а потом мы лезли в дерьмо пьяные по балконам на пятом этаже, потому что девушка потеряла ключи от своей комнаты, и я бегал вниз к вахтерше за ключами к другой, где стоит двухъярусная кровать, похожая на нары, к стенам скотчем приклеены бумажки с яко бы умными высказываниями, и дыра в потолке. пробирались оттуда в закрытую комнату девушки, исцарапали ноги в кровь, а в комнате разговаривали, и стены с лицами наплывали друг на друга. потом я курил на балконе, глядя на листья стоящего рядом дерева, такие гармоничные и непостижимо правильные, так не укладывающиеся в нелепость прошедшей ночи, моих чувств и всех наших хромых неуклюжих жизней

в зимнем саду в астрахани растут тропические деревья, пальмы с огромными листьями, в аквариумах - рыбы, в клетках - звери и птицы. отвратительное место. я стоял у клетки с обезьяной. серая обезьяна выглядит очень грустной, сидит на палке, подвешенной ближе к верху, вцепившись лапами в решетку, клетка ужасно мала, и говно на полу. глаза обезьяны бегают из стороны в сторону. какой-то сорокалетний мудак перед ней хлопает в ладоши, щелкает пальцами, смеется. невероятно грустная обезьяна. я смотрю на нее в упор, и у меня комок в горле. я такой же. все такие же. в клетке, не сопоставимой с размерами, вцепились в прутья пальцами, вертикальные прутья - наша внутренняя ограниченность, горизонтальные - внешние условности. направления не случайны, вопрос в том, что является несущей конструкцией, а что скрепляет ее. смотрим из клетки, сами не зная куда, и нам только кажется, что взгляд наш более осмыслен, чем у печальной серой обезьяны.

однажды женщины в автобусе подняли панику, на заднем сидении кто-то забыл сумку. водительница прошла через салон, приложила к сумке ухо. хотела услышать тикающую бомбу. ничего не услышала, разумеется, и внутри ничего не нашла. она шла к кабине с сумкой в руках со словами "а знаете, блядь, как это страшно!", говорила это добродушно и улыбалась. женщины, поднявшие панику, улыбались. еще бы! нам желают смерти, значит, мы кому-то нужны! пускай покалеченными, с оторванными руками и ногами, развороченными животами и кишками наружу, в луже крови подыхающими. нужны! можно и побояться. лучше, чем ничего, лучше, чем так, как на самом деле

я несколько длиннее лежачих мест в поезде и потому проснулся в 3 часа ночи в неудобной позе, болела спина. это была станция, остановка минут на двадцать. я вышел к двери, закрыто, подождал, идет проводница. "извините, двери сейчас не открывают?" - "здесь нет, пройдите в третий вагон". до отправления оставалось недолго, я встал на металлической вагонной лесенке и закурил. здоровый парень в железнодорожной форме: "заходим! и, кстати, на будущее: на лестнице курить нельзя, за это штрафуют". я в тамбуре. "здесь тоже нельзя! где здесь написано? в следующий пройдите". днем даже облака принимают формы привычные и человечные, ночью - нет. и они темнее неба ночью. в следующем тамбуре двой мужчин чуть младше тридцати на вид, клубы дыма, в окнах отражения. между вагонами проход синий. на ходу поезда, когда дверь в проход открыта, из него скрип, свист, почти вой. лампа в нем яркая. и еще этот лес. и пол раскачивается. мужчины курят, разговаривают. "раньше ведь нормально у нее со здоровьем было, а как родила - косяк за косяком. сначала в ставрополь возил, потом в москву. черт знает... глаза вот недавно сделали". "как это?" "операция. знаешь ведь картинги? вот она попробовать захотела. роговица порвана, операция была"......"теща с тестем у меня молодые еще для внуков. теще всего сорок шесть, а жена пять лет назад родила". "хуя себе. хотя мне-то что, бля, удивляться. моей, бля, шестнадцать, бля, было, когда она первого родила, на хуй..." В электричке рядом зажегся свет деревянные лавки в ней кажутся светло-желтыми, вся она со своим светом совершенно неуместна здесь. я затушил сигарету, прошел в свой вагон. лежа на верхней полке, свесив вниз голову, я видел вверх ногами светлеющее небо, деревью у железной дороги - сплошное зеленое месиво. никакого вчера не было, никакого завтра не существует. только вечные четыре часа утра, колеса, рельсы, поезда дальнего следования...

сначала мы пили пиво, около мусорных баков лежал матрац, прыгали на нем. пошли за портвейном. жгли бумагу, танцевали. друг хотел забраться на какую-то конструкцию, долго говорил об этом, но не полез. полез на гараж. я тоже пытался, но не получилось. шли, снова танцевали. в какой-то момент мне надоело стоять, и я упал на траву. ветер был сильным и холодным даже днем, а ночью тем более. была ночь, в такое время и при такой погоде на улице кроме нас никого не было. когда выходил из дома, замерзал до дрожи. но не теперь. теперь - лежу с закрытыми глазами на газоне у подъезда многоэтажки. друг сказал что-то в духе "нассать бы тебе на голову" и упал рядом. говорили о производственно-потребительской системе, образовании, работе и прочих формальностях. встали, пошли, я пошатывался и кричал "это все ебаный конвейер, а я ЖЫЫЫТЬ хочу!!". в эту секунду, как и многие секунды до и после, в голове вертелось: "как все нелепо и пошло...". фары проезжайщей машины расплывались у меня в глазах

в субботу около часа дня я проходил мимо пушкинской, шел мелкий ужасно обыденный дождь, асфальт мокрый, лужи неглубокие, но сплошные. у меня рваные кеды и ноги промокли. на другой стороне дороги было много зонтов и куртки сплошными рядами, там что-то говорили в микрофон, я прошел по переходу. это был митинг инвалидов. мужчина в громоздких очках с очень толстыми линзами смотрел куда-то в мою сторону, справа женщина сильно косила глазами, в ее лице было что-то азиатское или крайнесеверное. человек с микрофоном говорил о законах, не дающих инвалидам полноценных рабочих мест, "никто из здесь собравшихся не хочет сидеть на шее у государства! поднимите руки, кто НЕ хочет работать!" руки не поднимали, а потом кто-то сказал громко: ра бо ту! и тогда: люди в больших очках - ра бо ту! старики под зонтами - ра бо ту! ра бо ту ра бо ту! я смотрю на них, на лужи, небо, мокрые газоны, машины проезжают рядом, пасмурно и серо, полупустая тверская выглядит как дыра или колодец, капает, я слышу: жиз ни! счасть я! здо ровь я! нет у бо гос ти! долой пустую темную квартиру, в которой просыпаешься один зимой в восемь утра, долой зеленые и белые полосы больничных стен, долой мигающую лампочку в подъезде, долой треснувшую раковину и запотевшее зеркало в ванной комнате, долой дверные стекла с отражениями уставших равнодушных лиц вечером в прокуренном тамбуре электрички между ухтомкой и выхино! долой мое испорченное зрение, долой глухоту, долой меня! долой вас всех! счасть я! жиз ни! ра бо ту! дождь шел. зонты кругом, по ним капает. дед вытер нос синим платком. я пошел обратно в переход. единственный мент смотрел на дорогу. он был один в один похож на людей, которых я вижу каждый вечер, у них такие же черные куртки, они стоят у палаток в очередях за пивом. я тоже там стою.

я проводил некоторое время в институте, выслушивая банальности от старой коммунистки с фиолетовыми волосами, а на обратной дороге засыпал в автобусе и сырость снаружи и грязные серые дома-коробки казались при этом чем-то фатально-всеобъемлющим.
книга, которую я читаю, говорит о различных уровнях реальности, соответствующих им уровнях сознания и возможности переключать сознание с одного уровня на другой. примерно этим же пару месяцев назад я интересовался больше всего. тогда я говорил "мир бессовестно одомашнен" и хотел уйти от привычного воспринимаемого к чему-то нечеловеческому, чтобы освободиться от формальностей общественного существования. но, в сущности, я просто шарил руками в темноте, надеясь на что-то наткнуться. а потом и эта цель не выдержала вопроса "а дальше что?", и я забросил ее.
выходя вечером из магазина с четырьмя пакетиками кошачьего корма, наткнулся плечом на дверь, остановился, не понимая, что произошло. от магазина до подъезда менше пяти минут пешком. я поднялся в лифте на свой этаж, вышел на лестничную клетку. было уже темно. равнодушно смотрели мне прямо в глаза остекленевшие желтые окна дома напротив, светились чужой непонятной жизнью.

инвалид шел по вагону раскачиваясь, его правая нога была подвернута, стопа вывернута вовнутрь, он опирался на палку. трясся всем телом и наверное сильно преувеличивал свое уродство. ему хотелось денег и некоторые их ему давали. он проходил мимо девушки, державшейся за поручень, и задел ее головой. девушка вздрогнула и скривила лицо, мне показалось, она задрожала. на инвалида смотрели как-то трагически и пристыженно. отворачивались, когда он проходил мимо и потом смотрели в спину. стыдились того, что не могут помочь, и что они здоровы и благополучны, им лучше, они не ходят в одной и той же одежде долгими месяцами под землей по раскачивающемуся вагону, непрерывно стучащему колесами, не трясут при каждом шаге вывернутой ногой. но это видимость. стыдно от того, что совершенно наплевать на этого человека. через много много часов, одурев от неестественности и бессодежательности происходящего, чужих и собственных слов, я ссал на мусорный бак за клубом 35 мм, сверху металлическая конструкция, луна и облака, просвечиваемые ею. бак зеленый, где-то чуть дальше разговаривают и смеются люди, опьянение заканчивается, но видимое все еще немного плывет, а скорее это уплывает голова, а страшных размеров нелепость следует изо дня в день и все больше выдает себя, вытесняя все остальное

расцветали яблони и груши
а катюшу сбил автомобиль

в отделении милиции в кабинете стою перед столом и тихо играет радио, "а жизнь хорошая такая, ты улыбнись и обними". жду, стареющая женщина копается в бумагах, за окном яркое солнце и тает почерневший снег, бело-синяя ментовская машина вяло едет через лужи, я слышу как шумит ее мотор. а в коридоре за дверью около сорока человек. некоторые сидят, сложив руки на сумках, смотрят перед собой в зеленую краску стен. уставшие полумертвые таращат глаза. и я перед столом застрял вместе с ними в этом бесконечном уродливом мгновении. вспомнилось, как час назад выходил из троллейбуса, слышал "остановка калужская площадь, конечная. на улицах соблюдайте, пожалуйсто, осторожность". почему-то подумалось вдруг "идите, пожалуйсто, в пизду". я вышел и спустился в переход.

в прошлый раз вы начинали говорить о случае, произошедшем с вами, что-то о поезде, да-да, грязном зеленом поезде, вы ожидали его на платформе и снег шел мелкий - утром - блестел, слепил пассажиров в окнах, лица их перекашивались и зубы выступали. они могли видеть только темные силуэты людей с платформы,да, именно так вы и сказали, темные силуэты. вы знали это, потому что сами не раз были на их месте, так же утром, снег слепит, а глаза слипаются, в полусне рассматривали окружающие предметы и лица, расплывающиеся, видели картинки на веках, стоит только глаза чуть прикрыть, куски недосмотренных снов, неясные ассоциации и мысли, не следующие из предыдущих и не имеющие продолжения. обнаруживали их внезапно, на время выходя из сна, быстро моргая, костяшками пальцев в глаза - трете - и в голове появляется слово: ОТКУДА, и за ним неопределенность: ?????. а вагон раскачивается и люди шаркают ногами, идут к дверям - станция.

в 1970 году вышел альбом pass the distance саймона финна. ни о нем самом ни об этой его записи у меня нет никакой информации, кроме той, что альбом считается классикой эисид фолка. но не в этом дело, и не в том, что музыка интересна, а мелодии отличные. я говорю об этом альбоме потому что некоторые песни на нем кажутся монументальными. создают ощущение чего-то невероятно значительного, большего, чем ты сам и происходящее вокруг тебя. и все это без дешевого пафоса и олигофренной серьезности, просто и естественно. не знаю, есть ли что-то подобное сегодня, и вряд ли записи 2005го можно будет так же слушать через 35 лет. старая музыка иногда выглядит гораздо более живой и настоящей, чем новая.

а символы старой эпохи перестали быть такими. и мертвы они не из-за разрушений памятников, падений стен и новой пропаганды, так они могут только быть забыты и покалечены. символы по-настоящему умирают, сохраняя свое присутствие. юрий гагарин на ленинском проспекте после смерти стал карикатурой. со своими раскинутыми в стороны руками, на во возвышении, он похож на пугало, отгоняющее американские самолеты с ядерными зарядами. ему пора сменить положение, пусть уляжется, руки в стороны, ноги вместе, - на спину, головой в луже и бессмысленно таращит пустые глаза в небо, которое ему раньше принадлежало. он оживет и новое вставшее за ним - скромное обаяние его деградации.

подъезжая утром к институту, я увидел в окно троллейбуса большой рекламный щит - автомобильная шина движется по дну моря, на желтом песке остается ее четкий след, и вода расступается. две высокие стены воды по бокам прямой линии движения шины выглядят угрожающе, они бы соединились и раздавили ее, если бы их не удерживало что-то более сильное, чем природа и законы физики. библейский сюжет! спекуляция на ограниченности и тоске. не по христианским ценностям, разуеется. это тоска по серьезности происходящего в религиозных текстах, по эпической громоздкости их событий. и по присутствию бога, который не есть любовь, жизнь, всепонимание и всепрощение. бог - это канцелярский штамп в документе, гарантирующий твою значимость. люди соскучились по таким печатям! их драгоценное цивилизованное общество не способно дать им ничего кроме формальной принадлежности к себе.

через 20 минут я курил на подоконнике в туалете, три человека, проходя мимо меня, говорили что нахуй мы бля приехали к этой ебучей первой паре. они зашли в разные кабинки, ссали и разговаривали через стенки о сраных интегралах, по которым эта сука может дать сегодня контрольную; их моча звучно стекала в унитазы. потом они ушли - дальше получать образование.

совсем еще не понимая значения происходящего, я впервые стал выворачивать предметы наизнанку лет в шесть. я жил тогда в коммунальной квартире, мусоропровод был на кухне и из него лезли тараканы, с ними ничего нельзя было сделать, они оказывались даже в одежде; я одевал свои вязанные рукавицы и таракан дергался между пальцев. некоторые были очень большими и темными.
меня иногда мучил вопрос откуда все появилось, и как было когда не было ничего. я мысленно исключал по очереди предметы, убирал людей, животных, планету земля и все другие планеты, солнце, убирал космос, такую черноту сплошную со звездами - и тогда оставалось какое-то поле скорее не белого, а неопределенного, отсутствующего цвета. у меня и сейчас перед глазами та кухня с мусоропроводом, мама и папа и я за столом, вижу жуткое голое абсолютно пустое пятно, и непонятно уже, что обозначают вещи и что такое эти люди рядом. домашняя обыденность растворялась в нечеловеческом и мир переворачивался, у меня начинала болеть голова. становилось страшно

а когда он выключил телевизор, то обратился к нам с вопросом: невешатьносгардемарины, дурна ли жызнь? и мы ответили, что да, дурна, но некоторые вещи довольно интересны, а некоторые прекрасны, и мы ни о чем не жалеем, ведь какое нам в конце концов дело. он тогда сказал вы все правильно говорите, дурна, дурна, но какое дело, я рассказал бы вам об исчезновении предмета отрицания, о том, что явления потеряли за собой право что-то обозначать, это одна из тех самых интересных вещей, но дети разбили лампочку на лестничной клетке, так что я пойду сидеть в темноте и смотреть на грязные зимние лестничные пролеты, а вы идите учить физхимию, у вас скоро экзамен, это ведь тоже зачем-то нужно

в динамиках играла рождественская мелодия, и голос поздравлял с новым годом. и было слышно, как работает эскалатор - такой депрессивный индустриальный шум - шипение, гул и постукивание, эти звуки как будто обволакивали мелодию и ели ее, и плафоны надвигались по очереди.

-извинитевынемоглибымнепомочь, я ищу школу для дураков саши соколова.-у нас нет сейчас этой книги, хотите, можно проверить в справочной системе, там по всем магазинам.-нет, не стоит, я слышал, она есть только у вас и только в одном экземпляре.-она у нас в каталоге значится, но сейчас ее нет.-а значит может появяться скоро?-понимаете, ее затопило. у нас в магазине был потоп и затопило.-ййааасно, до свидания.
она утонула.

будьте взаимно вежливы уступайте места инОСВОБОЖДАЕМ ДВЕРИ!! ПАССАЖИРЫОСВОБОЖДАЕМДВЕРИ!! ДВЕРИ ОСВОБОЖДАЕМ!!!валидам пожилым людям и пассажирам с детьми. на красной ветке.

с моим другом сдучилась такая история. однажды он возвращался вечером домой с концерта, почти ночью. он шел в метро по краю платформы глядя на свои ботинки, когла ему оторвал голову проезжающий поезд, нечаянно сбил ее своим зеркальцем заднего вида. друг как-то не заметил этого, не придал значения, он доехал до дома, и там почти сразу лег спать и уснул почти сразу, но так и не просыпался больше. причины его смерти выясняются.

знаете, бывает - людей иногда тошнит самими собой. так вот: тошнит. такие вещи не объяснишь, они не существуют в форме слов, говорить о них можно только мысленно воображаемому собеседнику, которого рядом нет, и которому, наверное, дела нет до тебя. говоришь увлеченно, пока не вспоминаешь вдруг, что все не так, что никто не слушает и слушать не будет - и никакой больше увлеченности, только отчаяние подавляющее и идешь быстрее и резче, а все те вещи перестают чего-то стоить, не нужны никому, только тебе, может, но это совсем неважно, потому что ты сам не очень-то себе нужен.

а хороший концерт был в субботу, гитара как в dna, гримассы всякие у арто линси, атмосфера воодушевляющая, и свет яркий разноцветный на сцену, и тени от него движутся, как будто бы они// - НЕТ, Я, БЛЯТЬ, НЕ ЛЮБИТЕЛЬ ПОДОБНОГО ВЫСОКОПАРНОГО УБОЖЕСТВА и фразу заканчивать не буду. нравоучительного убожества, успокоительного, рассудительного - не важно, оно всегда одно и то же, одно на всех, всем поровну, самая демократичная вещь в мире, демократичнее смерти даже. можно партию устраивать и побеждать на выборах. люди в куртках и с паром изо рта будут ходить зимой по спальным районам, снимать перчатки и приклеивать к дверям подъездов плакаты, на них крупными буквами МЫ - УБОЖЕСТВО! и под буквами две пожимаемые руки пожимают друг друга, а еще ниже на плакате другой рисунок, нарисовано убожество, оно выглядит примерно так: горизонтально проведена длинная жирная прямая линия всех цветов сразу. или никакого цвета. что одно и то же. все одно и то же.