Понимаю, что я не вечен, как ветер,
но только на этой земле.
Время, взгляды упорно увечат -
так же камень сдается воде.
Вечность - нечто, что под вопросом,
пока под вопросом и я.
Вечность - нежность, усталость на плечи,
ожиданья, печали рука. Свист,
беспечное "хей!", ложь, страх на радости,
радость на страхе... Смесь,
ничто по отдельности.

Я без стука, прости, было некогда ждать.
Без вещей почти - Бог с ними, что нужно - найду.
В спешке - нет, чтоб вовремя быть. Пять минут есть -
давай чашку чая.
Кушать - ну его, ночь, да в дорогу, а мне
спать нельзя.
Когда, как - я не знаю, вроде недолго.
Скоро буду, люблю.

Падать, как в бездну, минуя трактовки,
Отмечая лишь точки, следы, остановки.
Время больше не дышит, вспышкой стаяв на воск,
Я без радости, грусти покидаю свой пост.

Словно подвесили - даже вдох не на полную,
Видимость все, все показное.
Даже реальность - и та из условных, -
Принята подлинной, принята полностью.

Есть ли вещи, которые можно делать бесконечно долго? Каждый рассвет вытирает ноги об утомленные ожиданием глаза, а светлеющее небо приглашает потягаться - сможешь ли вести две жизни, - ночью и днем - или сдашься и проспишь?
Мы такие, какими у нас хватает духу быть.

Жил-был человек, и не знал, чего хотел. Нет, сначала об этом он просто не думал, а уже потом не знал. И все равно радовался, даже тому что просто дышит. Время шло, и ему становилось все более неспокойно. Он по-прежнему радовался миру, но радость окрашивалась грустью от неизбежности финала. Его попытки разобраться в своем существовании были слабыми, недостаточными, да и силы были уже не те.

Кошка мееедленно проводит взглядом все, что не касается ее жизни. Все, что ее касается, кошка воспринимает не глазами.
Дыхание - единственное, что позволяет открыть мир, будь то кошка, птица или камень.
Если, подобно кошке, долго смотреть мимо, можно стать тем, на что смотришь.

Настоящее - это то, чего ты не понимаешь, даже если задался такой целью. Это то, что времени неподвластно, а значит, недоступно для осмысления. Настоящее - это проба с каждого из нас, на прочность. И даже если кажется, что прочность - это все то, чего нет вне тебя, настоящее остается удивительным прошлым. Ибо думаешь - не понял, не успел, не остановился.

Настоящее - это когда больше ничего нет. Ни былого, ни ожидаемого. Настоящее - это когда ты говоришь: меня больше нет, ибо Я ЕСМЬ.

Настоящее, это когда епиегомать.

Настоящее, это когда.

Настоящее.

Куда, блядь, подевалась лента друзей, и какого хрена так тормозит сайт?
Шо за нах, как говорят пацаны? Вот к заголовку обратился, уже не злюсь)

Небо никогда не спрашивало, чего я хочу. И это неплохо, ибо уже давно наступило время природных свойств. Правда, теперь и я не спрашиваю небо. Мы с ним теперь как шампунь два-в-одном. Это как телефон, в котором и камера, и ноут и еще какая-то хрень. Толком ничего не делает, только бабла стоит. Выполнение совмещенных функций всегда влекло за собой ущерб качеству.
Потому пусть Луна нас поделит.

Мы навсегда остаемся детьми. Взросление приходит только со смертью. Или же с осознанием собственной смертности.
Мой друг заботится о том, чтобы прожить богато и долго. И утверждает, что рано или поздно в нашей стране все люди к этому придут, упрутся, что это главное. А я возражаю, или, скорее, грустно констатирую, что, когда наступит такое время, мне места здесь не останется.
Научились просить, учимся получать просимое, и умираем больными животными.

Мир - это кому-то еще. Это - другим жителям.

В каждом из нас танцует слава. Танцует, не находя себя. Танцует, не находя выхода.
И слава - не та, что слава. А та, что от слова славль. Или от другого. Не находя. Танцует, цует, ет. Самсинг ет.

Никто никому ничего не должен. Кроме Бога.

Раньше каждый из нас был как взрыв. Бабах, епанаврот.
А теперь – мы и теперь могли бы взрываться, но мы себя бережем, думаем, что нужно дождаться момента истины, дождаться, когда будет своевременный бабах, ведь по пустякам нас теперь не устраивает. И нет это момента, а если и есть, так мы наверняка не знаем, мы отвыкли взрываться, когда хочется. Мы вообще отвыкли, как те «ускорители» у Шекли, забыли, как это делается, и тешим себя иллюзиями.
Как не быть небытью? Как не быть и гореть? Как сгорать и прощать себе пепел себя?
Как не гореть и быть пеплом для нас не новость. Как обманывать себя, как тянуться в веренице дней, радуясь каждому дню, но понимая пустоту, холод таких дней? Мы научились хавать все, что можно хавать, но хорошими людьми не стали.
Мы вообще не стали людьми.
Одни распознали секрет жизни, подглядев «секрет».
Другие знают, что прошлое – это опыт, который позволяет меньше совершать ошибок теперь и в будущем.
Третьи еще какую-то елиберду придумывают.
Я не пытаюсь даже браться придумать природу вещей. И описать не берусь. И о понимании даже про себя не говорю. Слушаю, и вижу, что и с этого толку мало.
Мало думать, пытаться слышать, искать подтверждений или опровержений.
Мало, просто мало.
Вдох, выдох – вот все, что у меня есть.
Я не обладаю познаниями в истории, мифологии, экономике, физике, химии, математике и еще добром десятке наук, которые стоило бы назвать ключевыми.
Для меня чудо, что какая-то хрень может вылезть из земли только потому, что ее поливали.
Для меня чудо, что можно спокойно жить.
Для меня чудо, что можно жить неспокойно.
Для меня чудо, что живущие верят в несуществующее.
Для меня чудо, что и я сам верю в такие несуразности.
Я многого не могу проверить, а многого – не хочу проверять.
Оторвавшись от своих корней, я обладаю немногим – способностью желать быть со своими корнями.
Я не умею фильтровать предлагаемое, но если что-то вбилось в голову, я много чего разобью, и эту голову тоже, только чтобы достать. Только чтобы оказаться метким.
Выбора у меня нет.

Что-то я повторяюсь)

«Иногда в жизни есть пустота, которую чем-то нужно заполнить».
(с)
Ужас
.

Не берусь говорить о главном или о второстепенном. Хочется легкости – кому ее не хочется. Хочется облаков, неба, звезд, надежды и надежности. А есть лишь ощущение потерянности и призрачное обещание – быть.
Казалось бы, так много выбираешь сам. Из выбираемого часть – призраки, а часть – способность не помнить. Не брать, не верить, забыть, заняться, устать, отвлечься.
Живи, как можешь, а там посмотрим – вот моя формулировка, ибо упираешься вечно в двери, выдвери, тщери, выщвери. И хорошо, когда в двери – почему бы и не войти, лучше/хуже чем сейчас не будет. Это мой дзен – как бы ни было, чтобы ни случилось, все невероятно, и не лучше, и не хуже.
Противоречивость – вот мой конек. Вот мое счастье – говорить одно и утверждать другое. Принять третье и простить четвертое. Потому что я не знаю, как правильно. И потому имею право.
Мы имеем слишком много прав и мало страха. Мало, но емко. Во всех нас живет один единственный страх – страх умереть, пропасть, остаться в полном одиночестве, чтобы ни утверждали мы сами.
Мы завидуем, в сотый раз слушая рассказы о берсеркерах, о людях, презревших смерть ради какой-то, на наш взгляд, ерунды, - мы считаем, что они более свободны. «Там вас ждет бессмертие, берите его!» - хорошо сказано, но не для нас, жителей метро и автомобилей, жителей домашнего уюта и загородных коттеджей. Проще всего было бы сказать, что нам не оставили место для подвига, но на самом деле нынче подвиги имеют другой вид, другой образ. И никто ничего нам не оставлял. И ничего не стоит оставлять тем, кому это не нужно. Я не знаю, среди кого мое место.

Что должно доминировать в человеке? Ромео или воин? Пусть, в мужчине?

Исчезая в мелких порезах, я не думал,
Что шрамы останутся.
Моя кожа осталась на фрезах,
Дни по-прежнему медленно тянутся.
Бывший сторож завода спился,
И не слышит моих приходов,
Я сначала с собаками бился,
А теперь по ночам воет кто-то.

Плясать по снегу, замирать, услышать бы, не проморгать
свист. Зов, отклик.
Огни на небе и земле, следы разводами чужие,
я наблюдаю, чтоб понять,
я наблюдаю, чтоб увидеть.
Лед плавится, огонь огнем исходит под ступнями.
Свет-гул на небе и земле,
свет-гул на коже и во мне,
свет-гул на времени.
И тихо лишь на волосок, на лезвие.
И тихо лишь в зазор,
межмыслие, межвыдох-вдох.