А ты все тот же. А я все та же. А мы все те же.
Словно в начале. Словно через сотню веков. Словно сейчас.
С тобой. Со мной. С нами.
Любишь. Люблю. Любим.
Можешь поверить, что это по-настоящему? Что это взаправду? Что все реально, и ничего не расстает с очередным рассветом?
Можешь... веришь... и я тоже верю
и даже многоточий не нужно
верю во всё. верю в тебя. верю, не закрывая глаз

Солнце мое, как же люблю я тебя.
Как же, Солнце мое, не хватает мне тебя в те часы, пока дорога, работа и что-то другое, и кто-то другой.
Как же, Солнце мое, хватает мне пары часов на сон-забытье, когда ночью глажу тебя, утомленного и спящего, нежно-ласково глазами и осторожно-невесомо руками?
Как же...
Как же, Солнце мое, сердце такое выдержать может?
Как же, Солнце мое, счастье может быть таким огромным, что сердце мое малюсенькое по швам трещать начинает?
Как же, Солнце мое, я думала, что живу, когда жила без тебя? Как думала, что умею любить, не признаваясь в любви к тебе? Как думала, что меня любят, не разрешая себе чувствовать любви твоей?
Как же...
Как же...
Как же я люблю тебя, Солнце мое...

Осенью летят по воздуху тонкие нити-паутинки...

Ты мне говорил, что мы с ней когда-нибудь подружимся, а я не верила. Ведь правда, не верила. И сейчас, наверное, все же не верю. Не до конца верю. Нутром верю, а снаружи не принимаю пока. Хотя стыдно мне от этого неприятия. Мне до вас обоих еще расти и расти, еще учиться и учиться. Как жить, как любить, как отпускать, как жить дальше.
Она приехала к нам в гости. Пока ты играл со своим (с вашим) малышом, мы с ней знакомились, присматривались (большей частью я к ней), говорили. Я все ждала подвоха. Все ждала, когда же начнется выступление женщины_брошенной против женщины_отобравшей, когда же начнется шантаж ребенком, слезы и взывание к совести. Стыдно даже писать, а уж как стыдно за сами думы... Она - не брошенная, она - отпустившая. Даже удивительно - как и где этому учат, отпускать... Да и я? Почему считала, что отобрала его у его семьи? Почему даже мысленно так плохо думала о нем, что опустила до состояния вещи, словно его можно забрать или выкинуть против его воли. Правда, стыдно.
Она сказала мне: "Легко любить несчастного человека: ему плохо, ты его утешишь, прижмешь к себе, приласкаешь - и он благодарно будет с тобой, а ты живешь и думаешь "Ну и пусть фантазирует на тему, что любит кого-то там, принцессу свою лелеет в мечтах, все равно рядом со мной, и лучше меня не найдет! А однажды понимаешь, что благодарности этой все-таки мало, все-таки хочется, чтобы не только ценили и уважали, но и просто-напросто любили. Чтобы он шел домой с работы не только потому, что так надо, потому, что положено по вечерам домой идти, а еще и потому, что дома я - его любимая женщина... И так неважнецки было от того, что со мной живут из благодарности. Что я люблю - а в ответ все самое хорошее, но только не любовь. А мне так хотелось любви... Когда он сказал, что ты снова в его жизни, обидно было. Дождался свою принцессу, значит. Я хорошая такая, но, блин, не принцесса все-таки. Ревела, конечно, убеждала, что он ошибается, что совсем не знает тебя, что рискует потерять все - ребенка, меня, семью, дом, всех и вся. Что, если уедет, то все, что ломает наши жизни ради какой-то детской дурацкой мечты, что дурак вообще и жизни не знает, что как такое вообще могло прийти в голову - бросить нас с ребенком, что он эгоист и только о себе думает. Конечно, все это говорила и даже кричала. А увидела, наконец, сквозь слезы его лицо и глаза и замолчала. Сказала, что мне надо подумать хорошо, и ему тоже надо хорошо подумать. Думала, убрала эмоции, как могла только и думала. Сидела с листочком бумаги, рисовала плюсы и минусы. Первый листок вообще был сплошным минусом, жизнь кончена и все. Потом вспомнила про то, что хочу быть любимой... Подумала о том, что могу, конечно, удержать его рядом - ниточек много от меня до него, как и от него до меня. Ребенком в основном удержать, суицидом опять-таки, судом каким-нибудь... А даст ли все это мне его любовь? Какой станет наша жизнь после этого всего? И какой может стать моя жизнь, если я не буду хвататься за все эти ниточки, а отпущу его. Он ведь, правда, молодец - все нам с малышом оставлял, квартиру, деньги. Еще я, зная его, понимала, что не откажется он от своего ребенка, не бросит, не оставит, и если мне когда-нибудь будет нужна помощь - поможет, потому что на самом деле ценит и уважает.
Теряю ли я его? Нет, если отпускаю. Да, если удержу насильно.
Счастлив ли будет наш ребенок? Нет, если будет жить вместе с папой, нелюбящим маму и терпящим ее только из-за ребенка, который будет ощущать свою вину, и мамой, ненавидящим папу за то, что он ее не любит, а любит другую. Да, если папа будет счастлив, и мама найдет свое счастье, потому что оба они любят своего малыша, и в счастье своем про него не забудут.
Теряю ли я свою жизнь? ... А что такое жизнь?
Мне еще найти ее надо, жизнь свою.
Подумала еще про принцессу. Не его я принцесса оказалась. А, кстати, ведь и я - принцесса. Чья-то. Обязательно чья-то. Я ведь уже ощущаю потребность быть любимой, значит, сбудется.
Видишь, хорошо, что отпустила я, что держать не стала, руки-ноги заламывать и на цепь садить. Любила я его, конечно, и сейчас еще люблю, но все-таки больше, как родного человека, как близкого и родного. За прожитые вместе годы мы, похоже, родственниками стали, вот и теперь рада за него и за вас, словно за брата младшего, наконец-то женившегося. И жизнь свою я, наконец, нашла. И ведь не фантастика это - быть чьей-то любимой женщиной, совсем не фантастика..."
...
Верно, ниточек между всеми нами много. Все мы этими нитями опутаны, как марионетки.
Есть нити, которые влияют на сердце и голову. Страшно нити эти в руки человеческие отдавать... хотя отдала я свои нити в твои руки и твои в свои руки взяла.
Есть нити, которые к рукам-ногам крепятся. За них схватиться - можно и удержать, можно и не отпустить, а дергать по своему, входя в раж. Только, сделав из человека марионетку, не дождаться любви к себе в его глазах, не удержать его сердце, упустив самые важные нити...
...
Осенью Читать далее...

мы же не забудем?...
[699x466]

Когда я ухожу от тебя, прихожу сюда.
Когда ухожу отсюда, прихожу к тебе.
Потому меня здесь так мало.
Потому рядом с тобой меня больше всего.
Я и не думала раньше, что меня может быть так много...
[699x469]

Звездная идея. Морская звезда.
Только прекрасным, далеким, сверкающим звездам могла прийти идея создать свои копии на Земле - чтобы люди могли не только мечтать, запрокинув головы под ночное звездное небо, произнося беззвучно в звезды то, что очень хотели, но так и не смогли сказать вслух в глаза кому-то земному, но более недостижимому, чем звезды. Чтобы люди могли приехать на море, погрузиться в него, словно в небо, и плыть в окружении звезд, касаться рукой звезд, морских звезд, паря в синей- зеленой-бирюзовой-прозрачной воде, словно в невесомости и загадывая сокровенное, зная точно, что сбудется загаданное...
...потому что звезды придумали замечательную идею - создать на Земле свои маленькие копии, чтобы люди были счастливы...

Писать есть о чем, но совершенно некогда.
Живу, знаете. Живу.
Я люблю жить в этом лете
Я вообще очень люблю жить :)

А если подумать - то, что у вас был выбор, и вы его сделали - это лучше, чем если бы у вас выбора не было.
Не намного, не гораздо, а просто лучше. Как черное и белое. Как да и нет.
Если у вас был выбор, значит, вы были свободны, и жизнь свою построили сами.
Даже если ошиблись - не разучивайтесь быть свободными.

LI 5.09.15

Лучше жалеть о том, что сделал, чем жалеть о том, что так и не решился сделать.
Время - коварная штука.
Вот сейчас еще вроде вот оно - будущее. Еще можно замереть сердцем, прижать руки к груди, начать кусать кубы, хватать за голову, придумывая, как же, как же наконец сделать? а делать ли вообще? о боже, что же делать? и еще можно строить планы, и еще можно предвкушать или бояться, но все же предвкушать, и решаться со звенящей пустой головой и делать что-то, вповалку, невпопад, говоря что-то непослушным языком на каком-то непонятном языке, а из рук валится-сыпется все, к чему только прикоснешься.
И вот уже настоящее - пронзительное, скоротечное, секунды и минуты пролетают быстрее пилота "Формулы 1", складываясь за спиной в архивы часов, которые с грохотом комплектуются в дни и на барже прошлого уплывают вдаль. И оборачиваться некогда, потому что настоящее не ждет, оно течет сквозь пальцы, жестокое и глухое к мольбам хоть на секунду замедлить бег. И потому приходится пить, жадно глотая, капли настоящего, ледяной волной бьющих по горлу, перехватывающих дыхание, тормозящих разум, и тогда уже через десяток минут, если понимаешь и принимаешь настоящее, оказываешься в безвременье, где есть только губы, глаза, кончики пальцев, важный, но не слышимый шепот и полное нежности, невыразимой раздирающей грудь нежности, сумасшедшее счастье...
А потом настоящее заканчивается, и остается только прошлое, и надо бежать за баржами вдоль реки, прыгая на их борта и воруя коробки упакованного безвременья, потому что они только наши, и им не место в прошлом, даже потому что безвременье - оно вне времени, оно всегда. А если оно есть всегда, значит оно всегда настоящее.
Лучше жалеть о том, что сделал, чем жалеть о том, что не сделал и упустил

Видела вчера Солнце.
Ему плохо. Очень плохо.
Не зря говорят, что на солнце есть пятна - я их видела. Не облачка, не тучки, а именно пятна.
Съедающие изнутри. Взрывающиеся протуберанцами.
Смотреть на Солнце без боли нельзя. Голова до сих пор болит - так пронзительна его боль.
Но не отдала бы ему Космонавта, если бы могла. Даже видя, как ему плохо без нее, все равно не отдала бы. Даже любя его не меньше, чем ее, все равно бы развела их руками. Потому что, когда она без него, ей плохо, больно, холодно, ломающе-выламывающе, а с ним еще хуже. И ему так же.
Потому что счастье у них, когда они вместе, несчастливое.
Потому что любовь однополярная - не сводит, а отталкивает.
Потому что по раздельности они выгребут, потому что сильные, любимые и миротворящие, а вместе утонут, создав над собой океан скорби.

Но Космонавту я не указ, хотя советам моим она рада. И не имею над ней власти, хотя она бы не прочь переложить на меня ответственность. И не хочу иметь это власти, потому что сама знаю, как томливо и трепетно, когда выбор за тебя делает кто-то, а ты лишь идешь послушно и выполняешь. А потом можно горестно всю жизнь вспоминать, кто виноват. А виноват будет тот, кто решил за них.

Я пишу для тебя. Для себя.
Для того, чтобы мои пальцы не сошли с ума, прикасаясь к тебе.
Чтобы мои губы могли проговорить то, что пишу, и чуть припухнуть, чтобы ты влюбился в них снова.
Чтобы мои глаза не смели тебя обмануть, как обманывает порой лицо и плечи, защитным чехлом зачем-то одетые.
Ты прочтешь это однажды, когда я смогу закрыть глаза, и доверившись твоей руке, держащей мою руку, прыгнуть вперед
не думая наконец-то о том, что там впереди

Когда. Когда я привыкну к тебе.
К тому, что ты рядом
Что смеешься
Что дышишь
Что любишь
Что существуешь
?
Ты - самое светлое во мне. Я - самое темное в тебе.
Ты делаешь меня лучше, а я показываю тебе, что и в темноте есть своя красота.
Ты погружаешься в меня, я мечтаю, чтобы ты исчез во мне, изменив мою сущность на нашу,
чтобы растворил своей кровью мою, создав обжигающую реку с коркой инея на завитках волн
чтобы Арктика и Антарктика вспыхнули одновременно полярным сиянием, и чтобы пели они в унисон - север и юг - свою цветовую симфонию, а я была в небе кривой осцилографа, а ты был лучом, рисующим мою кривую

А потом однажды заканчивается симфония, и я снова начинаю зачем-то думать.
О том, что проснусь, а сон растает. А сон - это ты. И эти месяцы с тобой. И эта жизнь с тобой. И эта нежизнь без тебя.
А ты, как обычно, успеешь за секунду до моего пробуждения, успеть меня обнять и поцеловать, и сон, где ты - сон, растает прежде, чем я на самом деле проснусь.

Когда очень болит в груди, оттого что ночью приснилось страшное, и ты во сне потерялась, и Его никак нет, и никого нет, потому что, когда нет Его, то весь мир, как бы не был огромен, звеняще пуст и бесконечно чужд...
Когда просыпаешься с этим ужасом, не дающим дышать, схватившим за горло и со зловонной ухмылкой дышащим тебе в лицо, а руки мечутся по простыне, судорожно сжимая ее оттого, что Его на самом деле нет рядом, и нечего больше сжимать, нечему больше рукам радоваться... только смятые простыни, плоские, пустые без Него, потерявшие в момент Его запах и Его тепло...
Когда скатываешься с кровати, запутавшись в покрывале, в своих же ногах и в своем страхе, и то ли бежишь, то ли летишь, спотыкаясь, в темноте куда-то, кажется, целую вечность, а фактически - пару секунд... молча летишь с открытым в молчаливом крике ртом и беззащитно распахнутыми в темноту невидящими глазами, набивая на тонких бледных руках синяки и шишки о дверные косяки...
А с темной кухни раздается встревоженное "Что случилось?! Куда ты, малыш?!", и, оказывается, что Он просто встал ночью попить и тихонько, не включая свет, наливал воду из чайника в пузатую кружку с трещинкой на боку, из которой всегда так вкусно пить чай, а ты, глупенькая маленькая девочка, которая так боится потеряться и потерять, тут же придумала себе страшный сон, страшное пробуждение и страшный бег по черному-черному лесу...
И минуту спустя лежишь, прижавшись к Нему каждым своим изгибом, каждой косточкой, каждым выдохом, замерев в Его руках, забывая о том, что всегда готова была уверена, что спать так неудобно и невозможно, думая "Боже мой, какая дурочка... какая зависимая дурочка...", но секунда за секундой думаешь все дальше и не в своей голове, и слова-мысли рассыпаются мелким белым песком, в который зарываются носами и усами сомики... сомики проплывают по артерии до самого сердца, все еще напуганного, все еще сжавшегося в комочек, и щекочут его шелковистыми хвостами и мягкими усами... сомики шепчут "Ну что же ты, глупенькая... Я с тобой... Я с тобой..."
и мне уже нестрашно
и я, кажется, уже давно сплю

Мы с ней знакомы с института. Достаточно долго, чтобы без особого сближения сложить друг о друге довольно четкое представление и, уж коли волей случая, часто пересекаемся по рабочим делам, научиться ровно общаться друг с другом, находить общие темы и иногда даже вести беседы, которые с натяжкой можно назвать задушевными.
Еще в институте она у меня спросила однажды: "Хм... а почему ты пользуешься успехом у парней?" Я пожала плечами и ответила банальное: "Наверное, потому что блондинка"
С тех самых пор она всегда осветляет волосы.

Спустя пару лет мы с ней снова как-то заговорили на эту тему.
- Вот странно: я довольно красивая, блондинка, всегда модно и стильно одеваюсь, без комплексов в плане секса, но почему-то все мои романы случаются буквально на одну ночь. Как ты думаешь, почему?
- Понятия не имею. А ты сама-то как думаешь, почему?
- Хм... может мне сиськи увеличить? Наверное, 2го размера маловато...
- Ну нарасти, если думаешь, что это поможет.
Я ведь не думала, что она всерьез, а она на самом деле вставила силикон в грудь. Теперь у нее 4й размер груди.

Потом она искала счастья в удлинении ног, в выматывании своего тела в спортзалах, в последующей липосакции, т.к. возможно смысл жизни потерялся в неубиваемых лишних 2 сантиметрах на талии. Она вкалывает ботокс в лицо, красиво, но неискренне смеется деревянным лицом и силиконовыми губами над пошлыми шутками мужчин, которые до сих пор видят в ней интерес-на-одну-ночь.
Она очень неглупа, у нее неплохая карьера. Если вообще кинуть взгляд по всем пунктам стандартной анкеты, то прелесть, а не картинка, чудо, а не женщина. Но при личном контакте понимаешь, что вот чего-то в ней не хватает.
Она сама вроде как догадывается и пытается найти и устранить причину - вот тебе и волосы, губы, зубы, грудь, ноги, талия...
А я каждый раз пожимаю плечами и ухожу от ответа.
Не могу же я ей сказать, что, скорее всего, причину устранить ей не удастся.
Потому что имплантантов души не бывает.

Я так долго объясняла Космонавту, что сама поверила в то, что сейчас у нее все идет так, как и положено настоящему космонавту, вернувшемуся из космоса. Что она учится заново дышать, ходить, жить, потому что так оно и должно быть. Потому что невесомость пропала, потому что притяжение снова гнет дугой к земле, потому что вообще - на Землю вновь вернулась.
И она - настоящий Космонавт. Она справится. Она научится. И ноги смогут шагать вперед, и руки смогут поднимать что-то тяжелее мокрого носового платка, перестанут прижимать к груди сотовый телефон, абсолютно бесполезный в ее, нынешней Космонавтской ночи, прибор. И сердце перестанет однажды сбоить и захлебываться, сбиваясь с ритма и забывая, в какую сторону гнать по сосудам кровь. А через год-два, если Космонавт будет в порядке, если успеет восстановиться и загореться глазами - ее снова забросит в Космос. И может быть полетит к новому Солнцу. А может, снова в экспедицию к своему самому дорогому Солнцу отправится.
И космическая звездная черная синь за иллюминатором будет напоминать ей о том, что все было правильно. Все было нужно. И эти моря из слез. И эти слезы из моря. И что сейчас, кап-кап, надо держать за ниточку свою жизнь, не теряя и не отпуская ее ни на миг, и пусть с закрытыми от соленой влаги глазами, пусть по крохотному, несмелому шажку, но только вперед, вперед...

Космонавт сидела на моей кухне и плакала. Точнее не плакала - плакать она уже не могла, но слезы еще оставались - она просто сидела, обхватив голову и изредка что-то спрашивала. Спрашивала то, на что я ответить не могла. Да и спрашивала она не у меня, а у Вечности, которой было все равно. Я гладила Космонавта по руке и молча смотрела на то, как на столе, кап-кап, растет соленая лужица из ее слез.
- Ведь я же сильная, я же не боюсь трудностей, я же всегда с открытым забралом и на абордаж...
- Да, милая, да
- Ведь мы же любим друг друга. Ведь до сих пор это - правда, не придумки и не самообман
- ...
Я продолжала гладить ее по руки, автоматически зачем-то начинала считать капли - досчитаешь до двадцати и видишь, как набегает слеза. Слезинка какое-то время думает, куда ей податься, а потом нерешительно начинает сбегать из внутреннего уголка глаза вниз по синей впадинке-свидетельнице бессонных, пустых, бесконечных ночей. А потом все увереннее и быстрее по лихорадочно пылающей щеке, вниз-вниз, а потом задержится перед тем, как разбить поверхность соленой лужицы на столе, словно решаясь - прыгать или нет. И все-таки прыгает.
Кап.
- Ведь он же любит меня, я знаю, я чувствую... он ведь... он ведь - настоящее солнце, ты же сама знаешь
- Да, он такой, правда
- Почему. Почему. Почему... почему же вместе никак не получается? Почему же день счастья, а дальше - пытка и боль. И ему плохо, и мне плохо, и никакого просвета, хоть обсуждай, хоть в отпуск вместе едь?
- Так бывает, милая...
- И что с этим делать?!
- Я не буду тебя обманывать - не знаю. Скорее всего, это надо просто пережить. Найти силы и пережить.
- Ты так говоришь это, словно это очень просто!
- Потому я и стараюсь молчать. Потому что понимаю, что все это слова. Я знаю, что так бывает, но что с этим делать - не знаю. Потому я просто буду рядом с тобой. Пусть молча, но я буду держать тебя за руку и следить за тем, чтобы ты не высохла, вылив все свои слезы. Давай попьем чаю?
Космонавт молча кивнула, а я накрыла лужицу из слез бумажным полотенцем. Не смогла почему-то вытереть ее обычной тряпочкой для стола. Бумажное полотенце быстро пропитывалось, становясь прозрачным. Я убрала его в пакет для мусора, промакнула остатки соленой влаги другим бумажным полотенцем, а потом достала две большие кружки.
Чтобы были слезы, надо выпивать много жидкости.

Жили-были Он и Она. Он был настоящим человеком-солнце: светлый, славный, добрый, чудесный, теплый и вообще. Она была... тоже хорошим человеком была, настоящий космонавт, не переживайте. Вообще прекрасная пара из прекрасных любящих людей.
А однажды пара распалась. Любовь не прошла, нет, просто не могли они быть вместе больше. А почему - никто не знает, а они сами не говорят.
А я знаю. Дело не в изменах - не было измен. Дело в солнечных ожогах. Солнце - оно ведь такое. Оно ведь не только светит и греет, оно ведь еще и жжется. И не спасет самый навороченный UV-фильтр и самый продвинутый скафандр, если Космонавта забросит однажды прямо на Солнце. И глаза выгорят враз, если засмотришься на Солнце в подзорную трубу.
И Солнце скорбит, и Космонавт тоскует. Но свежи еще жестокие ожоги, болят еще слезящиеся глаза, которые видят только слепящий круг, не могут улыбнуться лопнувшие от жары губы...

Вчера сказала Ему, что, похоже, обидела человека, сказав ему то, что я думаю. Надо было, наверное, мягко и завуалированно, тактично и нежно, а я резко, прямо в лоб, хлесткими словами. Словно по щекам отхлестала. Причем, был бы совсем чужой человек, из просто-знакомых - не сказала бы. Просто плечами бы пожала и отвернулась, зачем тратить нервы и слова на того, кто просто так мимо проходил. А раз сказала - значит, не просто-знакомый, значит важно мне, чтобы человек знал, что я отношусь с большой приязнью, и потому с ним честна и искренна.
- Скажи вот, я что, правда злая? Я ведь не жалею, что сказала человеку то, что думаю. Я просто думаю, что, может быть, надо было мягче быть.
- Не злая ты. Жесткая - да, резкая - да. Но не всегда, не везде и не со всеми. И не то, чтобы защитная реакция у тебя. Просто ты - как житель ракушки. Не в том плане, что прячешься в домик, а в том, что на самом деле ты очень мягкая, нежная и ранимая, но не имея вокруг жесткой скорлупы или раковины, с этим не выжить. Вот и ты и выстроила свой ракушечный домик, который оберегает тебя снаружи, помогает тебе выживать, и хоть является для тебя нелегкой ношей, но позволяет тебе, когда это необходимо, быть жесткой, резкой, напористой и даже агрессивной. Но не злой.
- А надо было быть мягче в том случае?
- Думаю, что нет. Если человек по-настоящему твой друг, он воспримет нормально твои слова. Если он дорожит общением с тобой, то попытается за своей обидой разглядеть то, что ты ему сказала. А если нет - не стоит и печалиться. Тогда у тебя будет больше времени на других людей. В том числе на меня :)
- Ах ты, плут :)

Думаю, что Он прав.

Слушать этот музыкальный файл

Спасибо, Гусев_А
мне очень нравится Sade

Счастье - это, оказывается, так страшно. Оно, счастье это, такое хрупкое, такое невероятно хрупкое, что я боюсь взять его на руки и прижать к груди, поцеловать нежно, разломить караваем, засмеяться с Ним вместе и поделить каравай счастья пополам, и так, чтобы разломилось неровно, и чтобы не черствело оно, не плесневело, а ароматом дурманило так, чтоб голова кругом и истома приятная, как только почувствуешь тепло краюхи из счастья...
А я боюсь счастья, мне страшно поверить в то, что оно живое и осязаемое, что тепло его сохранить нетрудно - было бы сердце горячее. Я все порываюсь счастье свое сохранить, под стеклянный колпак его и защелкой накрепко, чтобы не сбежало, чтобы не выветрилось. Чтобы днем накрывать темной тканью от глаз чужих и завистливых, чтобы только не сглазили (что ж я говорю-то, не верю же в эту чепуху), а к вечеру бежать, сломя голову, темную ткань с глаз долой, и смотреть, все глаза выглядывать, ощущать, обонять, слышать, видеть - жадно, ненасытно, тоскуя от того уже, что ночь на дворе, а еще спать, а потом утро и снова прятать сокровище мое, счастье мое под темную ткань. И умирать от одной только мысли, что вдруг завтра умру, а счастья моего было так мало, что не смогу даже умереть достойно - все рычать буду, хвататься за всех, захлебываться криком булькающим: "Не хочу, дайте мне Его, дайте же мне Его!..."
Глупая женщина, глупое создание...
И как же сладко от того, что могу быть глупой.
А с счастьем я научусь обращаться. Я же ужас, какая умная, хоть и прелесть, какая дурочка (с)