Это цитата сообщения
Пупок_Вселенной Оригинальное сообщение
[показать]
Как человек, родившийся в стране, которая имела обыкновение отправлять солдат на фронт с пожеланием смерти мгновенной и раны небольшой, я чрезвычайно циничен. И уже на правах циничной сволочи я имею обыкновение ввязываться во всякие там окололитературные полемики, тематика которых крутится, как правило, вокруг разнообразной мирообразующей зауми. Неизбежный ли война спутник истории, нужна ли нам национальная идея, есть ли Бог, и если есть, то где. Откровенно говоря, только циники вроде меня и способны довольно пространно и своевольно рассуждать о том, когда написаны библейские байки, поскольку граждане примерного поведения и образцовых гражданских взглядов и так знают, что война – это плохо, что русским без национальной идеи никак, и что надо или в церковь ходить, или на митинг к музею Ленина.
Между тем я—то уверен, что самая что ни на есть человеческая позиция – считать войны полезными или вредными в зависимости от исторического контекста, национальную идею вообще запретить, а в Бога верить не как в идола или синтез справедливости и добра, а как в свод коротких и ясных внутренних правил.
Ну вот например, я поспорил с отцом Кириллом (есть такой, главный оскопляющий СМИ в Русской Православной Церкви, на Гелендвагене с мигалкой ездит) о том, что есть вера и где она сидит. Этот достойный церковный бюрократ на сто процентов уверен, что вера есть слепое и безукоризненное следование заповедям и канонам, «ибо отступление от корней есть грех первородный». Ну вот то есть я русский, значит, и должен быть исключительным православным христианином. Особую остроту спору придает, безусловно, то обстоятельство, что состоялся он в буфете «России» во время церемонии вручения ТЭФИ. В этом богоугодном месте батюшка окормлял, видимо, паству и вообще светски вращался.
А на самом деле Бога в книжках нет. Бога нет в заповедях и главах, он не может быть каноническим и еретическим, правоверным и левоверным, православным и мусульманским, древним или периода позднего возрождения. Нет такого Бога, молиться которому нужно как данности, оттого что он на жухлой доске нарисован, это все сказки про Богородицу на синтетическом одеяле.
У меня есть друг Халибов. Друг Халибов довольно своеобразный бизнесмен: ему принадлежит целая сеть хосписов (пять или шесть) в разных российских городах. Если кто не знает, хоспис – это такое место, куда приходят умирать. Ну, вот доживаете вы, допустим, лет до восьмидесяти, и вовсе не в нищете, не в грязи, не в одиночестве. А потом вдруг понимаете, что вот и все, белая линия на дороге начерчена, предел, хватит. Глаза тускнеют, болит что-нибудь или не болит вовсе, тарелку с кашей тяжело поднять… И тогда вы идете к Халибову в хоспис, ложитесь на кровать, читаете книжки всякие, телевизор смотрите, нянечки гулять вас выводят, сирень во дворе цветет, девяностолетний сосед по комнате анекдоты похабные рассказывает… А потом, утром или, может, поздним вечером, вы уходите, именно уходите, потому что в хосписе не говорят никогда, что человек умер, а говорят, что ушел. В хосписе нет вообще никакой смерти, просто человек закрывает глаза в одной комнате, и открывает в какой-то другой. И как там, в другой, никто не знает еще, но там, говорят, хорошо и спокойно. Вся ведь загадка хосписа в том, что люди там
живут, общаясь с такими же, как они, безнадежными больными или немощными стариками, и вовсе не о болезнях или возрасте говорят, а о том почему-то, что вот картошка подорожала, и дочь замуж вышла и три года на порог не показывается, а Путин, оказывается, ничего, основательный мужик. Живут, словом, а не докорчиваются последние дни, чувствуя себя куском мяса, стыдясь обременить родных и ненавидя казенную сиделку с вульгарной ее косметикой.
И я изредка спрашиваю друга Халибова, автомагната, для чего он, вместо того, чтобы открыть еще десяток автосалонов, открывает иногда вместо них хосписы. Халибов морщится, чешет всей пятерней черную бороду и говорит:
-- Знаешь, я же иногда думаю о том, что будет лет через тридцать, а не о том, сколько прибыли к концу года покажу. И потом, у меня мать одна умерла, я не смог к ней приехать, потому что село у нас родовое – горное, и как с осени тропы размоет – нет туда дороги до весны.
Мой друг Халибов – чеченец, если кому-нибудь интересно.
Еще я дружу с Тамарой Свешниковой. Не то чтобы мы с ней какие-то близкие друзья, но всегда, бывая в Питере, я захожу к ней на чашку чая, про литературу поспорить. Искусствовед Свешникова двадцати семи лет от роду ушла из глянцевого журнала, где писала о колготках и антицеллюлитных кремах, в обычный питерский детский дом N7, где теперь работает директором. Вот представьте, я иду себе по узкому коридору, по дощатому полу некрашеному к Тамаре в кабинет, коробка конфет под мышкой, галстук дорогой, и вдруг:
-- Здравствуйте!
На подоконнике сидит мальчик лет семи, одетый совершенно не по возрасту, потому что брюки заканчиваются чуть ниже
Читать далее...